Я добавил:
«Все, кто приходит, встают в общий круг и берут свою часть работы. Не наблюдатели. Не гости. Свои. Всё просто».
После обеда небо потемнело и на час пошёл снег с дождём. Рамки над рассадой затянули плотнее. Я обошёл все ложа, послушал, как под тканью дышит тёплая подушка. Ладонь прикладываешь и чувствуешь ровный жар. Это тот случай, когда без стекла можно жить. Девчата взяли на себя работу по проветриванию: утром приподнять, в полдень открыть щёлку, вечером закрыть. Я попросил не рвать ткань, не дергать, не устраивать споров про сантиметры. Здесь не чертёж, а живое дело. Прохладное солнце к вечеру ещё выглянуло, и под рамками засияла отливающая зеленью крошка. Не сходы — просто обещание.
К вечеру собрались у Матвея. Он разложил на столе короткие палочки: по палочке на каждую работу, что сегодня продвинулась. Лоток. Фашины. Пазы под затвор. Рассадники. Участки под горох и бобы. Разметки под избы. Отдельно палочка «медведь», на которой он сделал зарубку. Я сказал:
«Завтра продолжим затвор, набьём ещё фашин на второй линии, там, где вода пытается откусить берег. Параллельно начнём пилить доски под лопасти. И нужно готовить бруски для стоек под лоток, чтобы его не повело. На посевы выходим только после обеда. Утром работы по воде главнее. Вода весной не ждёт».
Роман сказал:
«Утром за лошадью зайду. Камни подтащим ближе к месту, где у лотка гуляет низ. Там надо доукрепить».
Никита добавил:
«Я возьму Гаврилу, у нас руки свободны. Кувалда, лом, дыба. Сделаем».
Дарья тихо спросила:
«По моркови и свёкле. Дай знак, когда можно вскрывать землю».
«Ждём, пока верхний слой крошится пальцами без клейкой липкости. Тогда пойдём. Сольём в лохань семена с водой и золой, обмоем, подсушим, чтобы быстрее проснулись. Грядку делаем высокой, чтобы грела солнцем бока».
Марфа улыбнулась:
«Поняла. Без пальчиков, но с толком».
На следующее утро речка вела себя как строгая хозяйка. Прибавило воды ощутимо. Наш карман начал работать сам собой: через верхнюю щель лишняя струя ушла в отвод, и на лотке истерики не возникло. Ефим сказал:
«Ну вот. Вчера спорили, а сегодня видим. Не зря копали».
Пётр кивнул и не спорил. Его сомнение вчера было честным, а сегодняшнее согласие было тоже честным. Я ничего не сказал. Тут слова лишние.
Мы взялись за затвор. Щит получился тяжёлый, плотный, в две доски, через прокладку из глины с золой. Полозья, в которые он входил, гладко шли на деревянной смазке из тёплого сала и золы. На рукоять я поставил простую метку: по зарубке видно, на сколько щит открыт. На лотке набили плотную подложку из узких досок, чтобы лопасти не цепляло, когда будем ставить колесо. К колесу перешли после обеда. Лопасти делали из ольховых досок — они не боятся воды и не коробятся внезапно. Не стал брать широкие. Взял средние. Лучше пускай вода работает равномерно, чем пару раз ударит и бросит.
В тот же день началось движение у будущих изб. Мужики из новых семей поставили по два столба, натянули верёвки, накинули первые обвязки. Женщины уцепились за снопики, связали небольшие пучки для конька, принесли бересту, чтобы закрыть стык от дождя. Наши девчата поддержали, помогли керном, ножами. Матвей следил, чтобы балки ложились на сухое. Никто не суетился, но и праздности не было.
В сумерках мы снова поднялись к воде. Хотелось посмотреть, как лоток держит при вечернем прибавлении. Вода шла ровнее, чем утром, как будто за день успокоилась, хотя наоборот, поднялась. Карман работал, как часы. На фашинах висели тонкие веточки той осоки, которую вчера срезали, вода их теребила, а струя дальше шла без пенистой злости. Это и есть знак, что конструкция верная.
В какой-то момент за кустами издалека залаяла собака. Ей ответили две. По тропе прошёл тяжёлый шаг. Мы замолчали и потянулись глазами к тени. Но ничего не произошло. Вдали хрустнула ветка и снова стало тихо. Матвей сказал вполголоса:
«Держится рядом, проверяет нас. Идти в деревню не станет. Собак боится. Главное — не оставлять запах крови или рыбы за околицей».
На третий день лопасти были готовы. Мы вставили их в обод и затянули короткими дубовыми клиньями. Вал лежал рядом и ждал часа. Поставить колесо целиком мы ещё не могли: надо было дать земле под лотком уляжаться. Мы сделали пробу на сухую: провели лопастью по лотку, проверили, не цепляет ли. Всё шло гладко.
Параллельно расправились с рассадниками. Первые зелёные полоски показались под тканью. Воздух под рамками тёплый, но не жаркий. Ульяна придумала простой ход: на уголок рамки положить короткий прутик. Если ветер усиливается, прутик сыплется, ткань шевелится, и это знак, что надо придти и посмотреть. Не колокол, не привязь, просто напоминание глазу. Мы посмеялись, но оставили. Дело в том, что эта мелочь пригодилась, когда ночью подул шквал и одну рамку повело. Прутик шлёпнулся, Марфа услышала, вышла и поджала края, а утром там всё было в порядке. Она пришла и сказала:
«Не всякая наука железная. Иногда и палочка в нужное место почти как прибор».
Я ответил:
«Вот именно. Смысл в том, чтобы замечать».
К обеду в село въехали ещё две телеги. Люди сняли тюки и банники, огляделись, спросили, где место под них. Мы подошли к заранее намеченной линии и предложили встать там, где проще всего подвести воду и не мешать чужим грядам. Никто уже не спорил про «мы из другого места, у нас так-то». Тут всё решал не обычай, а понимание общего движения: всем будет легче, если станем рядышком и возьмём единую линию по скату.
К вечеру пришли ещё три новости.
Первая. Лёнька увидел на дальнем краю поймы выломанную кору на сосне. Мог пройти лось, мог тот самый хозяин. Мы прошли, посмотрели, увидели широкую шерсть на прилипшей смоле. Значит, всё-таки он. Возвращаясь, мы не накручивали друг другу страшные сказки. Просто ещё раз оговорили порядок ночи: собаки на углах, костров лишних не разводим, на отхожее место — только с малым светом, детям — только в сопровождении.
Вторая. У лотка нашлось одно место, где глина поддалась, и вода попыталась поднырнуть. Мы подложили ещё два валуна и набили вспомогательные фашины под угол, как подпорку. Присыпали песком и врубили доску, чтобы держала связку. Через час там уже шёл ровный ток. Я объяснил, почему так. Если вода нашла маленькую дырочку, она за сутки сделает из неё подкоп. Если сразу дать ей мягкий, правильный уступ, она отстанет и пойдёт туда, где ей легче. Это и есть работа с водой, а не война.
Третья. На рядах под горох и бобы земля отдала лишний холод, и мы смогли бросить семя. Не по линейке. Не через палец. Просто по здравому уму. Ладонь рассыпает, другая ладонь прикрывает тёплой крошкой. Дарья сказала:
«Нравится мне, что мы теперь не меряем каждую крупинку. Мы просто понимаем, что делаем».
Через неделю можно было сказать: первый этап весны у нас и правда пошёл. Лоток держал воду. Фашины вросли в берег. Затвор открывался и закрывался, как задумывали. Колесо готово к посадке, и мы ждали двух сухих дней подряд, чтобы не связывать грязь с бревном. Рассадники под рамками из промасленной ткани держали тепло. Горох и бобы легли в землю, а горсть клеверного семени, добытого осенью, мы рассыпали тонко по будущей гречихе, чтобы к лету там не осталась голая земля.
А ещё стало понятно, что слух о нашем порядке дошёл дальше, чем ближайший хутор. За два дня к нам заехали семьи с детьми, две женщины и трое ребят, потом ещё одна пожилая пара, ещё мама с девочкой. Мы не спрашивали длинных историй. Слова были короткие. «Тянет сюда», «там пусто», «там неурожай», «там вражда». Я отвечал одно:
«У нас не чудеса. У нас порядок. Если идёте с нами, вставайте в линию и делайте. Мы поможем и вы поможете. А дальше увидим».
Матвей поддержал:
«Да. Хлеб не растёт на слухах. Он растёт на руках».
В один из дней у нас вышел спор. Спор крепкий, нужный. Я предложил закрепить верхнюю кромку дамбы камнем и глиной не прямо у лотка, а на пол-ладони выше, с выпуском. Пётр возражал:
«Всегда делают прямо по кромке. Чтобы глаз видел край. Так спокойнее».
Я не спорил голосом, я показал. Взял корыто, налил воды, поставил доску прямо по краю. Вода, ударяясь, выбрала снизу крошку и подняла брызги. Потом сдвинул доску на пол-ладони вверх от края. Вода пошла под доску длиннее, потеряла злость и легла мягче.
«Вот так и здесь. Если кромку поднять, струя не будет бить в лоб. Она потеряет разгон и не станет подмывать. Не глаз должен видеть кромку. Должна видеть вода свой ход».
Пётр посмотрел и кивнул:
«Принял».
Так мы и сделали. И уже вечером стало видно, что лоток чистый, брёвна не болтает, брызги не бесятся. Люди из новых семей стояли рядом и смотрели молча. Потом один из них сказал:
«Мы делали бы иначе. Но раз у вас так работает, будем учиться у вас».
Я ответил:
«Учиться — это дорога в обе стороны. И вы что-то привезли полезное. Ножи, ладонь, терпение, силу. Здесь всё это по делу».
Тем временем огороды вошли в свою весеннюю жилку. Мы не мерялись словами про «вот земля сказала», как раньше некто любил на посиделках. Мы смотрели на влагу и на комочки в руках. Это и есть язык земли. К вечеру в одном дворе начали тянуться первые тонкие нитки зелени под рамками. Марфа прибежала ко мне и сказала одними глазами. Мы подошли, приподняли ткань, а там действительно живые точки. Не праздник, просто тихий старт.
Дарья вечером остановила меня у забора:
«Я хочу на участке у навеса оставить половину под зелень на обмен. Не всё в еду. На обмен будет легче потом взять соль, нитки, иглы. Где-то в дороге по весне это пригодится».
«Добро. Но зелень не бросай, если придут дела по воде. Разделишь помогашек и оставишь одну надзирательницу. У тебя глаз верный».
Она кивнула и ушла.
Утром снова поднялся разговор про медведя. Гаврила увидел свежие следы у сушки рыбы. Никаких остатков там не было, просто запах остался. Собака облаяла, и зверь ушёл. Мы ещё раз закрепили порядок: ночью рыбу в дом, кости на глубину, смыв водой и золой. Нам нужен не героизм, а аккуратность.