К середине апреля земля повела себя так, как я и рассчитывал. На солнечных грядах под горохом пошли первые дуги. Бобы проклюнулись. Мы подправили кромку, чтобы ветер не сушил чересчур, и оставили их в покое. На рассадниках взошла капуста. Рамки теперь открывали дольше — день тёплый, воздух сухой, перегрева не было.
Дальше всё наладилось без толкотни, но с плотным ритмом. Каждый день утром вода, днём огороды и новые избы, вечером короткий совет, иногда с новыми лицами. Люди приходили и не спрашивали «кто здесь главный», они спрашивали «что делать». Им было достаточно увидеть, как трещит по кромке фашина, как сядет в паз затвор, как лоток ровно блестит, как ткань на рассаднике натянута без складок. Они понимали, что здесь не чудо и не удача, а порядок и план.
Однажды вечером я достал планшет. Солнце пошло косо, на экран падал мягкий свет. Я открыл схему мельницы и добавил короткую строку: «Метки на валу исправить. Проверить затвор по зарубке перед пуском». Рядом написал: «Посев гречки только на сухую землю. Кукуруза после тёплой ночи. Подсолнух по кромке новый, где ветер». На другой странице внесён был план для новых дворов: «Разметка для двух семей завтра. Канава вокруг дома проведена. Выбор места под колодезь отложить до отлива». Я держал в голове все эти мелочи и радовался, что у нас теперь не только руки, но и память крепнет.
В ту же ночь пошёл короткий ливень. Вода ударила по крыше, по рамкам, по лотку. Мы вышли, проверили. Затвор держал. Карман пел свою негромкую песню. Фашины не рвались, а только глубже садились. Утром после дождя берега не посерели от обрыва — значит всё сделано как надо.
Вечером мы с Матвеем стояли у воды и молчали. Молчание было не про «земля говорит сама», а просто про усталость и удовлетворение. Матвей нарушил тишину:
«Видишь, как идёт. Ни чудес, ни громких слов. Просто всё на местах. Я это уважаю».
Я сказал:
«Меня тоже это устраивает. Пусть так и будет. Весна длинная. Не будем спотыкаться о свой же язык».
Он кивнул и пошёл по делам.
Через тройку сухих дней мы поставили колесо. Это был трудный час. Вал лежал на козлах, подтянутый, смазанный. Роман держал низ. Ефим с Петром подавали лопасти к пазам. Мы с Савелием сели на верёвки и поднимали фальш-обод. Колесо вставало в лоток как в колыбель. Мы придержали, поставили клинья, зафиксировали, проверили ход рукой. Ни звона, ни скрежета. Всё ровно, как будто само.
Пробный пуск делать не стали. Каменный круг ещё впереди. Вода пусть зреет, пусть мы к ней привыкнем, чтоб потом не было лишних хлопков. Но то, что колесо встало, дало всем такой внутренний щелчок, который не виден со стороны. Как будто на место встала ещё одна деталь, и от этого стало легче дышать.
К концу апреля стало тепло по-настоящему. На солнце прогревался верхний слой. Мы дописали последние строки к посевному плану: на центральных рядах у домов пошла морковь, рядом свёкла. Дарья следила, чтобы гребни не прилипали. Ульяна проверяла, как дышит ткань над капустой. Марфа записывала, где какие ложе открывали и когда закрывали. Параскева держала в порядке дорожки между рядами. Аграфена стала заведующей по верёвкам и узлам. Без неё теперь не закреплялась ни одна доска.
Медведь всё это время ходил вокруг. Он проверял нас недалеко, но так, чтобы мы его знали. Иногда по ночам собаки поднимали шум, и нам приходилось выходить. Никто героем не был. Просто каждый делал своё. Дети спали в домах. Мужики обходили углы. Женщины собирали на крыльцо остатки еды, чтобы ничего не пришлось подбирать из травы. Утром всё было тихо. И так шло до тех пор, пока на дальнем склоне не появились свежие следы в сторону ивняка. Значит, ушёл. Нам туда не надо.
А у нас двигалась своя жизнь. Разметки под новые избы теперь стали не просто верёвками. Поднялись первые венцы. На них легли короткие балки. Я подошёл к одному строю и сказал:
«Сразу оставляйте место под сухой закут для семян. Не в печи и не у стены. В промежуточном прохладном месте. Там не будет духоты летом и не будет сырости весной».
Женщина из этой семьи кивнула и ответила:
«Поняла. Мы у себя делали по-другому. Здесь сделаем так, как вы говорите».
Я добавил:
«Это не потому, что моё лучше. А потому, что так здесь дует ветер и идёт вода. Место диктует свои правила».
Мы оба улыбнулись. В этих словах был смысл без всякой философии.
И ещё одно. Я заметил, что те, кто пришёл, начинают брать на себя ночные обходы у воды, не только наши. Это было хорошим знаком. Значит, они стали своими не по словам, а по делу.
К концу месяца всё вошло в нужную колею. Лоток с затвором отрабатывал каждый день как по расписанию. Колесо стояло и ждало часа. Каменный круг ещё впереди, но теперь мы точно знали, что его есть куда поставить и чем крутить. Рассадники держали ровную зелень. Горох и бобы охотно тянулись. Новые избы росли без взвизга и без остановок. Люди приходили и оставались. Не гости, не прохожие, а работники.
Мы не ждали чудес от весны и не боялись трудностей. Мы просто делали, как надо. Спорили, когда надо. Соглашались, когда видели доказательство. И если уж называть это как-то, то это и есть наш новый уклад. Здесь нет лишнего, нет громкого. Есть вода, камень, дерево, ткань, земля и человек.
Глава 15
Май встал без громких слов. Земля отпустила воду, дороги подсохли пятнами. Утро тянуло дымком от печей, речка шумела ровно, птицы перекликались в кустах, и было ясно: начинается новый круг.
Во дворе у Никиты кипела обычная работа. Гаврила проверял упряжь, Никита примерял на телегу поперечины. Я положил на лавку мешочки с семенами, разложил их как всегда по кучкам, чтобы не путаться, и сел с блокнотом. Планшет лежал рядом, подзаряженный за последние ясные дни. Я включил его ненадолго, только чтобы сверить прошлогодние пометки по срокам и нормам, и тут же убрал в тканевый чехол. В мае важнее руки.
Матвей зашёл без стука, сел краем на скамью и сказал коротко: пора собирать людей, дел невпроворот. Я кивнул. Сегодня у нас три главных дела. Первая пахота под овёс и пшеницу на тех участках, что готовили с осени. Разметка под гречиху на прошлогодней целине, её бросим после тепла, но границы надо наметить сразу. И огородные работы у дворов: рассадники, дуги, укрытия, чтобы потом не метаться.
Мы вышли на улицу. У ворот уже стояли Роман и Пётр, рядом Ефим поправлял ремень у плуга. Подтащили мешки, проверили лемех, посмотрели, как держится накладка на носке. Всё живое, всё на месте. Дарья подошла с корзинкой, в ней тканевые пакетики с подписями. Горох, второй оборот. Бобы на край полей. Редис на ранний стол. Пакетики лёгкие, но важные. Рядом Ульяна принесла связку колышков и бечёвку, Параскева — тонкую ткань на укрытия. Марфа, как всегда следила, где кому стоять и что за кем идёт.
Матвей объявил: собираем три звена. Первое звено с плугом и лошадью — Роман у рукоятей, Ефим и Пётр по бокам, а я у головы. Второе звено — борона из берёзовых веток и жердей, поволока за лошадью, чтобы прикрыть разбросанное зерно. Никита повезёт. Третье звено — сев. Я показываю, где бросать, женщины и дети идут следом, поправляют, где густо.
Роман спросил спокойно: с чего начнём. Я ответил: овёс первым, он любит холодок. Пшеница рядом, но мы не ломимся — держим ровный шаг. Гречиху позже, в тёплую полоску, зато сегодня мы для неё участок выверим, чтобы потом не спорить.
Встали на край поля. Я провёл верёвку вдоль межи, чтобы линию не уводило. Роман поднял на меня глаза и сказал тихо: держим так, как договаривались. Лошадь взяла первый проход. Земля ложилась послушно. Мы шли за плугом молча, у каждого было своё дело. На развороте Матвей кивнул: глубина ровная, пласт идёт мягко. Мы сделали второй проход и третий, чтобы было куда бросать зерно.
Когда подошла очередь сева, я показал на ладони простой приём. Берёте горсть, кидаете легко, как корм курице, чтобы зерно падало не кучей, а росой. Марфа фыркнула: да кому ты это объясняешь, мы не первый день живём. Я только улыбнулся: ладно, говорю для себя. Когда бросили первые пригоршни овса, я прошёл следом, посчитал на шаге, как он лёг, и махнул Никите. Тяни борону. Жерди зашуршали, прикрыли зерно лёгкой крошкой. Ветер был спокойный, ничего не уносило.
Пшеницу сыпали рядом, поплотнее. Пётр подбрасывал из мешка, Ульяна подправляла край, где проседало. Лёнька держал верёвку на другом конце и гордо не уступал взрослым. Я подошёл, поправил ему хват, он усмехнулся: знаю. Я сказал: вижу, что знаешь, держи так и дальше.
К полудню мы прошли половину участка. Сделали привал. Никита сел на колесо, снял шапку, промокнул лоб. Марфа вынула из корзинки куски хлеба, луковицу, кувшин с молоком. Разговор потёк сам собой. Параскева сказала: огород у меня готов, ткань нарезана, дуги стоят, как только отработаем в поле, перейду к рассаде. Дарья добавила: помидоры пока не трогаю, пусть ещё потеплеет. Огурцы накроем тканью на первую неделю, чтобы не прихватило ночью. Я сказал: правильно, май любит проверять терпение.
После привала мы перешли на другой край поля, туда, где гречиха будет. Я взял колышки, прошёл с Марфой и Лёнькой по границе. Марфа спросила: зачем отмечаем сейчас, если сеять будем позже. Я ответил: чтобы не спорить потом, когда в руках мешки, а в груди спешка. Граница любит тишину. Параскева прищурилась: а и верно.
К нам подошёл Матвей, посмотрел на колышки и сказал: спорить будут всё равно, ты готов. Я пожал плечами: пусть спорят, лишь бы руками делали. Он усмехнулся и пошёл к плугу.
В этот день на селе было людно. С раннего утра показалась телега Пахома. На скамье рядом с ним сидела Аксинья, и ещё две подводы катились следом. Люди с соседнего хутора. Мужчины везли инструмент, женщины — сундуки и посуду, дети жались к тюкам. Пахом слез с телеги, обнял Матвея, поздоровался со всеми. Он сказал: полы и стены будем ставить по уму, а на время приютили бы нас по дворам. Матвей кивнул: места хватит, расселим. Никита согласился взять у себя одного мальца с матерью,