КРЕСТЬЯНСТВО И КРАСНАЯ АРМИЯ: «ЗЕЛЕНОЕ ДВИЖЕНИЕ»
§ 1. Причины и начало «зеленого движения»
В годы Гражданской войны на территории Поволжья произошло не менее 37 крестьянских выступлений на почве недовольства мобилизацией в Красную армию. Они составили 16% от общего числа крестьянских выступлений в регионе в указанный период (табл. 11 и 12 приложения 2). Эти цифры свидетельствуют об остроте данной проблемы: противодействие мобилизации — вторая по значимости причина крестьянского протеста. Постоянным фактором, оказывавшим влияние на интенсивность крестьянских выступлений в регионе в 1918–1920 гг., было дезертирство. В эти годы оно вылилось в такую массовую форму крестьянского движения как «зеленое движение». Дезертиры — постоянно действующие персонажи всех крупных крестьянских восстаний в Поволжье. Проблема борьбы с дезертирством, осознание опасности этого явления для советской власти — наиболее распространенные сюжеты в документах ВЧК-ОГПУ-НКВД-Красной армии, посвященных крестьянским выступлениям. Исходя из этого, представляется целесообразным обратиться к данной теме и, основываясь на комплексе изученных источников, охарактеризовать основные ее аспекты: причины и масштабы дезертирства в губерниях Поволжья в годы Гражданской войны, размах «зеленого движения» на этой территории.
В условиях развернувшегося в России в 1918 г. ожесточенного вооруженного противоборства между Советским государством и антисоветскими силами крестьянство стало основным источником пополнения действующих армий — как Красной, так и Белой. Поэтому конечный исход борьбы во многом зависел от того, какая из сторон сумеет эффективнее наладить военно-мобилизационную работу в крестьянской среде и таким образом сформировать многочисленные воинские соединения. Как уже указывалось, в Поволжье на решении данной проблемы «обожглась» «учредиловская демократия»: из-за срыва крестьянской мобилизации в Народную армию Самарский Комуч не смог выставить против красных адекватные по численности и боеспособности силы. Каким образом эта задача решалась советской властью?
В 1918–1921 гг. на территории Поволжья военно-мобилизационную работу большевики вели в рамках военных округов: Приволжского военного округа (ПриВО), Уральского военного округа (УВО), Заволжского военного округа (ЗАВО), которые контролировали территории Астраханской, Самарской, Саратовской, Симбирской, Казанской, Пензенской, Царицынской, Оренбургской губерний, Трудовой коммуны немцев Поволжья и Уральской области{525}.
Массовые мобилизации крестьянского населения Поволжья в Красную армию начались в связи с мятежом чехословацкого корпуса. Реакцией на него явился декрет ВЦИК от 29 мая 1918 г. «О принудительном наборе в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию»{526}. Этот набор так же, как и все последующие, проходил на базе всеобщей воинской повинности и классового принципа организации Красной армии, законодательно закрепленных Конституцией РСФСР, принятой V Всероссийским съездом Советов{527}.
Крестьянские мобилизации 1918 г. осуществлялись в условиях тяжелейшего военного положения Советской России. Большевики теряли власть то в одном, то в другом регионе страны. В Поволжье из-под контроля советов вышли Самарская губерния, значительная часть Симбирской и Казанской, а также ряд уездов Саратовской губернии. Тем не менее, регион располагал значительными людскими ресурсами для пополнения Красной армии. В частности, на воинском учете в семи губерниях Поволжья состояли свыше 450 000 человек, в том числе на подконтрольной советской власти территории — до 300 000 человек: в Пензенской губернии — 94 038 человек, в Саратовской губернии — 159 940 человек, Симбирской — 43 333 человека{528}.
Военно-мобилизационная работа в регионе осуществлялась структурами Приволжского военного округа, которые при поддержке центральных и местных советских органов использовали все имеющиеся в их распоряжения средства для мобилизации крестьян в Красную армию. В первую очередь, в крестьянской среде развернули активную агитационно-пропагандистскую кампанию. С помощью специальных воззваний, распространяемых военными комиссариатами, крестьян убеждали в необходимости защиты советской власти, над которой нависла страшная угроза{529}.
Однако агитация не дала ожидаемых результатов. С первых же дней призыва местные органы советской власти столкнулись с противодействием основной массы крестьянства. По региону прокатилась волна крестьянских протестов против принудительной мобилизации. Одновременно в селах появились первые дезертиры, ставшие активной частью крестьянского сопротивления государственной политике. Вот лишь некоторые примеры.
В июне 1918 г. в Казанской губернии все более частыми становятся отказы крестьян от мобилизации, в ряде волостей крестьянские сходы выносят постановления о лишении наделов сельчан, добровольно записавшихся в Красную армию{530}. В Козмодемьяновском уезде данной губернии наряду с отказом большинства населения от исполнения воинской повинности происходят убийства крестьян-добровольцев, подвергается разграблению имущество их семей{531}. Таким же негативным было отношение к мобилизации и в других губерниях Поволжья. Например, в августе 1918 г. в Нижне-Ломовском уезде Пензенской губернии была сорвана мобилизация артиллеристов и кавалеристов{532}. В декабре происходят массовые волнения мобилизованных унтер-офицеров в селениях Пугачевского уезда Самарской губернии{533}. Дезертиры становятся не только участниками, но и организаторами крестьянских выступлений против советской власти: например, 20 ноября 1918 г. в с. Шумково Лаишевского уезда Казанской губернии, 17–18 декабря 1918 г. в с. Средне-Погромное Царевского уезда Астраханской губернии и т. д.{534}
Подобное неприятие крестьянством мобилизации в Красную армию оказалось характерным не только для Поволжья. Волнения мобилизованных происходили практически во всех губерниях, подконтрольных большевикам. Например, только с 1 по 25 ноября они произошли в 80 уездах Центральной России{535}.
В официальных документах причины крестьянского неприятия идеи вооруженной защиты завоеваний революции объяснялись двумя факторами: воздействием на крестьян агентов контрреволюции и различных «темных элементов», а также слабостью агитационо-пропагандистской работы. В Поволжье к ним добавлялся третий — мятеж чехословацкого корпуса{536}.
Подобные объяснения причин негативного отношения крестьян к мобилизациям в Красную армию звучали с высоких трибун и в официальной партийной печати и имели чисто пропагандистское значение: списать все грехи на врагов революции, снять с себя ответственность за просчеты и ошибки в проводимой политике. В документах же «для служебного пользования», оперативных и аналитических материалах заинтересованных ведомств содержалась другая информация, дающая представление об истинных причинах крестьянского неприятия принудительной мобилизации. Прежде всего, речь идет о документации центральных и местных органов ВЧК-НКВД-Красной армии.
В информационных сводках оперативного и аналитического характера причинами нежелания крестьян Поволжья служить советской власти в 1918 г. назывались: 1) негативное отношение к власти вследствие грабежей и насилия со стороны регулярных частей Красной армии и различных реквизиционно-карательных отрядов, 2) нежелание отрываться от выполнения текущих сельскохозяйственных работ; 3) страх наказания в случае победы антибольшевистских сил. Как следует из этих документов, в каждом конкретном случае — в зависимости от обстоятельств — преобладал тот или иной из названных мотивов, в ряде случаев они действовали в комплексе.
Так, например, в начале лета 1918 г., когда Советы терпели военное поражение в Поволжье от чехословаков и поддержавших их антибольшевистских сил, информационные бюллетени Наркомата по военным делам сообщали о нежелании крестьян Симбирской губернии идти в Красную армию из-за «боязни репрессий в случае прихода чехов»{537}.
Летом 1918 г. обозначилась другая важнейшая причина крестьянского нежелания участвовать в вооруженном противостоянии красных и белых: нужно было убирать урожай. Так, 18 августа 1918 г. органы военного контроля Наркомата по военным делам информировали Центр: в г. Свияжске Казанской губернии крестьянский съезд постановил «по окончании уборки хлеба призвать все население в ряды Красной армии, но, хотя уборка хлеба закончена, декреты о хлебной монополии и всеобщем обучении в жизнь не проведены»{538}.
Одной из основных причин негативного отношения крестьянства к мобилизациям в Красную армию стали насилия и беззакония, чинимые над населением в прифронтовой зоне красноармейцами и представителями советской власти. Кроме того, сама политика Советского правительства, проводившаяся в Поволжье во второй половине 1918 г., не способствовала росту в крестьянской среде симпатий по отношению к действующей власти. Об этом имеется немало документальных свидетельств. Например, 3 сентября 1918 г. на заседании Алексашинского волсовета Новоузенского уезда Саратовской губернии отмечалось, что «обострение отношения местного населения к Красной армии» связано с тем, что «многие красноармейцы производят единоличные конфискации, грабежи», самовольные избиения граждан «без всяких на то предписаний сверху»{539}. Факт отрицательного отношения крестьян к мобилизациям как реакции на репрессивную антикрестьянскую политику был отмечен 28 декабря 1918 г. на I съезде губернских военных комиссаров Приволжского военного округа. В частности, одной из причин усиления на территории округа дезертирства в выступлениях военкомов назывались действия отрядов ЧК, которые «восстанавливают против себя население»{540}.
Столкнувшись с крестьянским противодействием мобилизации, власти сделали основную ставку на силовое решение проблемы. В докладе Симбирского губвоенкома, посвященном ходу мобилизации в губернии в июне 1918 г., констатируется, что «производство этой мобилизации сильно затруднялось», так как «со стороны темных элементов были покушения на агитаторов, не охранявшихся вооруженной силой». И она, хотя и с большими затруднениями, была осуществлена лишь тогда, когда в деревню были направлены карательные отряды «для применения всевозможных мер к побуждению волостных и сельских администраций к немедленной высылке на сборные пункты всех граждан, на которых распространялась объявленная мобилизация»{541}. К наиболее злостным дезертирам, участвовавшим в крестьянских выступлениях, применяется высшая мера наказания — расстрел{542}. Подобные меры давали результат, но, как свидетельствуют документы, крестьянская позиция по отношению к мобилизации менялась кардинальным образом не только под влиянием страха перед репрессиями, но и в силу других обстоятельств, изучение которых проливает свет на один из ключевых и дискуссионных вопросов в отечественной и зарубежной историографии — о причинах победы большевиков в Гражданской войне.
Мобилизация в Красную армию в 1918 г. не везде встречала противодействие. Так, в информационном листке Наркомата внутренних дел от 29 июля 1918 г. сообщалось, что в Пензенской губернии, в с. Тимирязеве и близлежащих к ним селениях «организуются отряды для борьбы с чехословаками»{543}. Аналогичная ситуация сложилась в южных уездах Саратовской губернии. 6 августа 1918 г. в телеграмме из Балашова Донского военкома Е.А. Трифонова председателю Всероссийского бюро военных комиссаров К.К. Юреневу указывалось: «Население очищаемых нами местностей поголовно уходит за нами и становится под ружье. Крестьяне приходят толпами, требуя оружие, подъем огромный»{544}. В донесении Саратовского губвоенкома о положении в губернии за период с 25 октября по 10 ноября 1918 г. отмечалось: «26 октября 1918 г. крестьяне оказали помощь отряду Киквидзе против наступавших банд Краснова, казачьих банд. В районе с. Матышево Аткарского у. в деревнях принимаются резолюции о поддержки советской власти»{545}.
В прифронтовой зоне Восточного фронта происходили события, аналогичные описанным в Саратовской губернии. Например, 17 октября 1918 г. завполитотделом штаба 5-й армии Кучурин сообщил, что в Цивильском и Чебоксарском уездах Казанской губернии мобилизация прошла успешно, «ни одного человека нет, не подчинившегося декрету», «население настроено в пользу советской власти»{546}. Агитатор Всероссийского бюро военных комиссаров А.А. Кланг в начале ноября 1918 г. в своем докладе в Москву отметил: «Крестьянство в некоторых местах относится безразлично или вернее выжидательно к Красной армии. В других же местах, где проходили и жили чехи, чувствуется оставленный ими гнет, и Красную армию встречают радушно»{547}.
Из приведенных примеров следует, что крестьяне изменяли свою позицию по отношению к большевикам и Красной армии под влиянием двух обстоятельств: во-первых, полученного опыта «знакомства с чехами», во-вторых, реально осознанной угрозы со стороны Краснова и «казачьих банд». Особенно важным среди названных причин является второе обстоятельство. Активное участие крестьянского населения юга Саратовской губернии в отражении наступления казачьей армии генерала Краснова, на наш взгляд, имело принципиальное значение. Напомним, что в июне-июле 1918 г. в губернии полыхало мощное крестьянское восстание на почве недовольства грабительской политикой большевиков. Крестьянские выступления продолжались и осенью 1918 г. Тем не менее, саратовские крестьяне выступают в защиту советской власти и делают это тогда, когда над ней нависает угроза со стороны белоказачьей армии Краснова.
Это, на первый взгляд, противоречивое и нелогичное поведение в действительности продиктовано вполне здравым смыслом. Для крестьян казаки были символом старого мира, несущего на своих знаменах самую страшную для них угрозу — помещичье землевладение. Они знали, что генерал Краснов отменил на Дону все законы советской власти и идет в мужицкую Россию делать то же самое{548}. Наверняка они знали и об антикрестьянской позиции руководства «Демократической республики “Всевеликого войска Донского”», сделавшего ставку на коренное казачество в ущерб интересам иногороднего населения. Поэтому их реакция на появление у рубежей своих селений казачьих отрядов была вполне адекватной. Крестьяне защищали не советскую власть, а прежде всего свои жизненные интересы: завоеванную в ходе революции землю. По мере устранения угрозы этим интересам их участие в вооруженном противостоянии сторон ослабевало.
Итак, причиной крестьянской поддержки советской власти был «горький опыт» знакомства деревни с «новым порядком». В Поволжье в 1918 г. это была власть Самарского Комуча, державшаяся на штыках чехословацких легионеров. Мы уже говорили об отрицательном отношении крестьян к этому политическому режиму. Применительно к проблеме мобилизации в Красную армию можно отметить, что активную поддержку ей оказали в первую очередь те селения, которые находились в зоне боевых действий и испытали на себе всю «прелесть» грабежей и насилия Народной армии. Это были также селения, подвергшиеся экзекуциям в период принудительной мобилизации в армию Комуча. В связи с этим следует отметить, что во многих случаях отношение конкретных селений и волостей к мероприятиям советской власти, включая военную мобилизацию, зависело от того, попали ли они под «горячую руку» проходящих через них в период боевых действий частей Красной армии или просто чересчур «ретивых исполнителей» всевозможных реквизиций и повинностей. В нашем конкретном случае поддержку мобилизации оказали те уезды Казанской губернии, которые наиболее пострадали от действовавших на их территории частей Народной армии.
§ 2. Дезертирство и «зеленое движение» в 1919–1920 гг.
В начале 1919 г. штаб «Верховного главнокомандующего Российского правительства» — адмирала Колчака в информационном обзоре ситуации на территории Совдепии прогнозировал всплеск дезертирства на территории Советской России, включая Поволжье, в 1919 г.{549}
Подобная перспектива осознавалась и советской властью. В конце 1918 — начале 1919 гг. большевики принимают организационные меры для эффективной борьбы с ожидаемым весной массовым дезертирством из частей Красной армии. В частности, в начале 1919 г. в соответствии с постановлением Совета Обороны от 25 декабря 1918 г. в регионе создаются губернские комиссии по борьбе с дезертирством. Они подчинялись Центральной временной комиссии по борьбе с дезертирством (Центрокомдез), сформированной из представителей Всероглавштаба, Всероссийского бюро военных комиссаров и НКВД. Губернским комиссиям предписывалось вести решительную борьбу с дезертирством из воинских частей, дислоцированных на территории губернии и скрывающимися на ее территории дезертирами. Для этого создавались специальные вооруженные отряды. 29 марта 1919 г. губернским комиссиям по борьбе с дезертирством было предоставлено право рассматривать дела о дезертирстве с наложением взысканий и наказаний (от условного лишения свободы вплоть до расстрела). Комиссиям предоставлялось право проводить полную или частичную конфискацию имущества и передавать земельные наделы дезертиров и их укрывателей во временное пользование семьям красноармейцев. В то же время, руководствуясь постановлением Совета Обороны от 3 июня 1919 г., они могли освобождать от суда и наказания дезертиров, добровольно явившихся в установленный срок в военные комиссариаты{550}.
В 1919 г. в связи с созданием Центрокомдеза и соответственных структур на губернском уровне начинают вести статистику дезертирства. Местные комиссии по борьбе с дезертирством представляют в Центр ежемесячную информацию о числе дезертировавших из частей Красной армии, о задержанных и добровольно сдавшихся дезертирах, о принятых по отношению к злостным дезертирам установленных законом мер наказания. Поэтому мы имеем возможность дать количественную характеристику дезертирства на территории Поволжья в 1919–1920 гг. Что касается данных статистики за 1918 г., то они нуждаются в уточнении. Так, например, мы располагаем информацией о числе мобилизованных на территории Приволжского военного округа в 1918 г.: 14 646 и 250 000 человек{551}. Первое число относится к лету, второе — к 1 декабря. На наш взгляд, более достоверны данные на 1 декабря: они относятся к более позднему периоду и поэтому, наверняка, это число включает крестьян, призванных в Красную армию осенью 1918 г., в том числе из районов, освобожденных от власти Комуча и поддержавших, как это было отмечено выше, проводимую там мобилизацию. Таким образом, можно заключить, что в 1918 г., с учетом общего числа состоявших на учете призывников (до 300 000 чел.) и числа призванных на территории Приволжского военного округа (250 000 чел.), число уклонившихся от мобилизации может составлять 50 000 человек (17%). Информацией о численности дезертировавших крестьян из дислоцированных на территории региона в 1918 г. частей Красной армии мы не располагаем. Такой статистики в губернском масштабе не велось.
Анализ оперативной и аналитической информации Центральной комиссии по борьбе с дезертирством, а также других подразделений Красной армии, занимавшихся данной проблемой, позволил следующим образом охарактеризовать количественные показатели дезертирства в губерниях Поволжья в 1919 г. (табл. 1–11 приложения 5).
Приведенные в табл. 1 данные свидетельствуют, что на 15 июля 1919 г. из 537 587 человек, состоявших на учете в губерниях Поволжья, на призывные пункты явились 454 300 человек (85%). При этом из числа призванных и находящихся в частях ПриВО красноармейцев дезертировали 39 275 человек. Одновременно в данный период добровольно явились и были пойманы 92 047 дезертиров. На свободе оставались 52 575 дезертиров. Суммируя число задержанных и добровольно явившихся, а также «находившихся в бегах», мы получим итоговую численность дезертиров в губерниях Поволжья на 15 июля 1919 г.: 144 622 человека (27% от числа состоявших на учете). Из табл. 2 и 3 следует, что в 1919 г. на территории ПриВО и Уральского военного округа были пойманы 204 220 дезертиров. Это значит, что во второй половине 1919 г. их число в регионе возросло на 59 598 человек. Общая численность задержанных дезертиров — 204 220 человек, свидетельствует, что в 1919 г. в губерниях Поволжья 38% военнообязанных и состоявших на воинском учете не были призваны в ряды Красной армии, а из числа призванных самовольно оставили свои части 57,3% красноармейцев. Поскольку подавляющее большинство призывников составляли крестьяне, можно заключить, что в 1919 г. из дислоцированных на территории Приволжского и Уральского военных округов воинских частей, а также из соединений Красной армии других районов Советской России дезертировал, как минимум, каждый второй. Таким образом, в 1919 г. только половина мобилизованных крестьян Поволжья защищала советскую власть на фронтах Гражданской войны, остальные пополняли ряды дезертиров.
Представляет интерес месячная и погубернская динамика дезертирства в регионе в 1919 г. В табл. 3 указывается, что всплеск дезертирства приходился на май, июнь, июль и август. Число пойманных дезертиров в этот период составляет 48% от всего числа задержанных в течение года.
К концу 1919 г. интенсивность дезертирства также возрастает: в декабре было задержано самое большое число дезертиров за год. Как видно из табл. 4, данное правило действует во всех губерниях Поволжья.
Погубернская динамика дезертирства, представленная в табл. 3–5, свидетельствует, что в 1919 г. наибольший процент дезертирства приходится на Симбирскую и Самарскую губернии. В этих губерниях больше всего призывников уклонились от призыва или дезертировали из своих частей. Например, в Симбирской губернии 44,3% состоявших на учете призывников проигнорировали мобилизацию, а число задержанных дезертиров по отношению к призванным в армию составило 90%. В Самарской губернии эти показатели составляют 67,2% и 104,3% соответственно. Последний показатель означает, что в 1919 г. в губернии задержали дезертиров больше, чем было призвано в ходе мобилизаций. Подобное несоответствие, на наш взгляд, можно объяснить тремя обстоятельствами: во-первых, в число задержанных попали призванные не только в 1919 г., но и ранее, во-вторых, в это число были включены дезертиры, призванные из других губерний страны и служившие в воинских частях, дислоцированных на территории региона и, в-третьих, не исключено, что происходил повторный учет одних и тех же лиц, по нескольку раз покидавших свои части и возвращавшихся туда добровольно или в ходе проводимых комдезами облав. Причина наиболее высокой интенсивности дезертирства в Самарской и Симбирской губерниях, на наш взгляд, заключалась в особом их положении в конце 1918 — начале 1919 гг. Как известно, именно они, особенно Самарская губерния, стали в это время зоной боевых действий Красной и Белой армий.
Из табл. 2 следует, что в 1919 г. 52% дезертиров добровольно явились на сборные пункты, остальная часть была насильно задержана в ходе облав и других мероприятий по борьбе с дезертирством. В табл. 4, 6 и 7 представлена динамика погубернской добровольной явки дезертиров в регионе в 1919 г. Процент добровольной явки колебался как в отдельные месяцы, так и по губерниям. Например, в июне-июле в Пензенской губернии он составил примерно 80%; в августе в Астраханской губернии — 81%; в сентябре в Саратовской губернии — 82%, и пик приходился на сентябрь 1919 г. Характерно, что именно в этот период армия Деникина вела наступление на Москву, и произошел знаменитый «мамонтовский прорыв».
В этой связи особого интереса заслуживают данные, представленные в табл. 8–13. Они характеризуют масштабы репрессий по отношению к дезертирам, а также дают возможность — на примере отдельных сводок Саратовского и Приволжского секторов ВОХР — увидеть на губернском уровне полную картину рассматриваемого явления и осуществляемых властью мер по его искоренению. Так, например, из табл. 8 следует, что из огромной массы задержанных в поволжских губерниях дезертиров, исчисляемой многими десятками тысяч человек, было предано суду всего 2233 человека (1,4%) и расстреляно за данное правонарушение менее 10 человек. При этом из данных по Самарской и Саратовской губерниям ясно видно, что подавляющее большинство задержанных и сдавшихся добровольно дезертиров не были отнесены властью к категории «злостных». Их записали как дезертировавших «по слабости воли». Отсюда и вполне закономерное наказание по отношению к ним: направить в запасные части, в штрафные роты и на фронт. Таким образом, основная масса дезертировавших крестьян после их поимки или добровольного возвращения на службу отделывалась легким наказанием. Причины подобной реакции властей очевидны — слишком велики были масштабы явления, чтобы действовать иначе.
В то же время приведенные в таблицах данные свидетельствуют, что самыми распространенными методами наказания крестьян за дезертирство из действующей армии были меры материального воздействия на их семьи: денежные штрафы, конфискация наделов, рабочего скота и имущества. Таковы количественные показатели дезертирства в регионе в 1919 г. Они подтвердили прогноз штаба Колчака об усилении дезертирства в прифронтовых районах Поволжья с весны 1919 г. Однако даже враги советской власти не предполагали, с какими проблемами столкнется она в этом году! 1919 г. превзошел предыдущий по всем параметрам — и количественным, и качественным: в 1919 г. важнейшую роль в активизации крестьянского протеста в регионе сыграли дезертиры, став своего рода катализатором крупнейших крестьянских выступлений; именно в этом году «зеленое движение» в регионе проявилось в полной мере как самостоятельная форма крестьянского движения.
9 марта 1919 г. штаб Южного фронта проинформировал полевой штаб РККА о восстании дезертиров в степях Николаевского и Царевского уездов, где на протяжении 200 верст «создался настоящий фронт»{552}. 20 июня 1919 г. сотрудник Саратовской губчека Благонадеждин телеграфировал в ВЧК: «В районе Романовка Балашовского уезда по линии Тамбов-Балашов восстание крестьян и дезертиров… прервана железная дорога, Романовка занята зелеными, центр — деревни Макашовка и Романовка»{553}. Так Центр узнал о начале одного из самых крупных крестьянских восстаний в Поволжье в годы Гражданской войны — «восстания зеленых» в Балашовском и Аткарском уездах Саратовской губернии.
1919 г. ознаменовался целой чередой крестьянских выступлений, непосредственно связанных с проведением новых принудительных мобилизаций в Красную армию. Согласно нашим подсчетам, в 1919 г. в Поволжье произошло не менее восьми крупных крестьянских волнений на почве мобилизации (табл. 11 приложения 2).
О степени опасности «зеленого движения» и в целом крестьянских выступлений в Поволжье летом 1919 г. можно судить по телеграфной переписке между руководством Саратовской губернии и председателем СНК В.И. Лениным в начале июля 1919 г. 2 июля 1919 г. член РВС 4-й армии В.В. Кураев, председатель Саратовского губисполкома В.А. Радус-Зенькович и председатель губкома РКП(б) Плаксин отправили телеграмму Ленину, а также Л.Д. Троцкому с сообщением о расширении повстанческого движения в Балашовском уезде, где численность «зеленой армии» достигла 8000 человек. Они указали на связь повстанцев с белыми, сообщили о захвате «зелеными» Балашова и о нехватке сил для ликвидации восстания{554}. В ответной телеграмме от 8 июля 1919 г. Ленин предписал руководству Саратовской губернии принять самые решительные меры для подавления восстания «зеленых». В частности, он указал: «Необходимо особыми отрядами объехать и обработать каждую волость прифронтовой полосы, организуя бедноту, устраняя кулаков, беря из них заложников, подавляя зеленых, возвращая дезертиров»{555}.
Каковы были причины дезертирства и «зеленого движения» в регионе в 1919 г.? В какой мере они отличались от уже известных нам по 1918 г.? Анализ источников показал, что в своей основе причины крестьянского неприятия идеи вооруженной защиты Советского государства остались в 1919 г. неизменными. Так же как и в 1918 г., крестьяне сопротивлялись принудительным мобилизациям по причине нежелания оставлять свои хозяйства в период начала основных сельскохозяйственных работ, вследствие тяжелого материального положения красноармейцев и из-за нежелания воевать на стороне Советского государства в силу неприязни к проводимой им политике. В 1919 г., как свидетельствуют документы, решающее значение имела первая причина. Но, по сравнению с 1918 г., она получила несколько иное звучание. Призывников заботила не только очередная сельскохозяйственная кампания, но и в целом состояние их домохозяйства. В 1919 г. Поволжье, как и другие подконтрольные большевикам зерновые районы страны, оказалось под жесточайшим прессом «военно-коммунистической» политики государства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кроме того, в 1919 г. в регионе под мобилизацию попала наиболее деятельная возрастная группа мужского населения. Под ружье были поставлены 454 300 человек, или около 1/3 всех трудоспособных мужчин{556}. Становится очевидным тот невосполнимый урон, который понесла поволжская деревня в 1919 г. в результате изъятия огромной массы здоровой рабочей силы. В контексте вышеупомянутой политики жесткого налогового пресса судьба своих, ослабленных мобилизацией хозяйств, не могла не волновать тысячи саратовских, самарских и пензенских мужиков, насильно одетых в солдатские шинели. Они понимали, в каком положении оказались оставленные ими жены, дети, родители и близкие родственники.
На это обстоятельство в качестве решающей причины дезертирства красноармейцев с фронта и из тыловых армейских частей указывали в официальных документах представители военного командования и различных учреждений. Об этом же писали домой с фронта красноармейцы. Данный мотив постоянно звучал в ходе массовых волнений мобилизованных, в частных разговорах между красноармейцами. Например, в политсводке Восточного фронта от 27 апреля 1919 г. сообщалось о том, что красноармейцев 24 железной дивизии 214-го полка 1-й армии «волнуют расстрелы во время восстания в Симбирской губернии», поскольку большинство красноармейцев оттуда и получают «много жалоб на чрезвычналог и реквизиции лошадей»{557}. 27 апреля 1919 г. председатель Саратовского губисполкома Федоров и губвоенрук Соколов направили телеграмму в Сердобский уездвоенком, в котрой сообщали, что командиры частей в массовом порядке получают заявления от красноармейцев с просьбой предоставить отпуск на период сельхозработ{558}. В сводке НКВД от 5 мая 1919 г., основанной на сведениях информационного стола ВЧК, указывалось, что в прифронтовых губерниях Поволжья «отношение неудовлетворительное и отрицательное ввиду мобилизации населения во время полевых работ»{559}.
Аналогичная ситуация наблюдалась в период уборочных работ. Например, в информсводке Политического управления РККА от 16 августа 1919 г., характеризующей положение в Самарской губернии, указывалось, что уборка хлеба и «антисоветская агитация» были главными причинами слабого хода мобилизации{560}.
Дезертирство в регионе в 1919 г. в немалой степени обусловливалось тяжелым материальным положением красноармейцев. В комплексе с другими факторами оно становилось не только причиной бегства из воинских частей, но и толкало на открытые выступления. Поэтому 1919 г. ознаменовался прокатившихся по Поволжью чередой волнений дислоцированных на его территории частей Красной армии. На наш взгляд, эти волнения следует рассматривать в неразрывной связи с общекрестьянским движением на территории региона. И не только потому, что их участниками были крестьяне, одетые в солдатские шинели, но и по причине того, что в большинстве своем они являлись отголосками конкретных крестьянских выступлений, происходивших в районе их дислокации. Так, например, в связи с охватившей Поволжье «чапанной войной» 7 марта 1919 г. в г. Сызрань Симбирской губернии наблюдалось брожение среди частей 176-го пехотного полка{561}. В Самаре ночью 11 марта «возбужденные крестьянским восстанием» и предстоящей отправкой на фронт восстали красноармейцы 175-го полка Самарского гарнизона{562}.
О том, что главной причиной дезертирства было тяжелое материальное положение красноармейцев, свидетельствуют многочисленные документы. Так, например, в июне 1919 г. в Инсарском уезде, в 3-м Приволжском полку командная рота отказалась выйти на занятия «в виду отсутствия обмундирования» и «плохого продовольствия»{563}. По сообщению СО ВЧК от 15 июля 1919 г., в Сызрани масса красноармейцев нищенствовала на улицах{564}. Самарская губчека в своей недельной сводке за 14–21 декабря 1919 г. сообщала о заметном усилении дезертирства из расположенных в губернии воинских частей «в связи с эпидемией сыпняка, отсутствия в войсковых частях оборудованных помещений, дров, обмундирования»{565}.
Обращаясь к проблеме дезертирства и «зеленого движения» в Поволжье в годы Гражданской войны, нельзя не остановиться на характеристике такого явления как уклонение крестьян от призыва в Красную армию по религиозным мотивам. Летом 1919 г. в селениях Самарской, Саратовской и Царицынской губерний широкое распространение получило движение по отказу от службы в Красной армии под предлогом особых религиозных убеждений, запрещающих крестьянам брать в руки оружие. Формальным основанием для таких отказов стал Декрет от 4 января 1919 г. об освобождении от военной службы по религиозным убеждениям, а также циркуляр наркомюста от 4 июля 1919 г. за № 42{566}. Закон в первую очередь распространялся на существовавшие в России различные сектантские религиозные группы. В Поволжье это были «толстовцы», субботники, представители других течений баптизма. В 1919–1920 гг. они активизировали деятельность по привлечению в свои ряды новых последователей, воспользовавшись принятым советской властью законом об освобождении их от воинской повинности. Стать членом секты означало избежать призыва в Красную армию. Такая перспектива была весьма заманчива, и многие крестьяне стремились ею воспользоваться. По этой причине со второй половины 1919 г. в Самарской, Саратовской и Царицынской губерниях, с одной стороны, шла массовая подача заявлений от крестьян в соответствующие органы с просьбами освободить их от воинской службы по причине религиозных убеждений, а с другой — активизировалась вербовочная деятельность сектантов{567}.
Документы свидетельствуют, что основным методом борьбы с «отказниками» стало насилие по отношению к членам пацифистски настроенных религиозных общин{568}. Органы ВЧК принимали решительные меры, чтобы не допустить роста в крестьянской среде иллюзий относительно освобождения от воинской службы по религиозным соображениям. В сводке ВОХР от 5 декабря 1919 г. указывалось: «По сообщению Новоузенского уездкомдезертир замечается скопление дезертиров в волостях Воскресенской и Сафаровке, а также массовое движение толстовцев. Приказано комбригу 12 возложить на отряд, действующий в районе Новоузенска ликвидацию толстовцев и искоренение дезертиров»{569}. 19 октября 1920 г. в информационном сообщении ВНУС Заволжского сектора отмечалось: «Существовавшая в Ахтубе секта субботников до 100 человек производила вербовку среди дезертиров, вербовщики и пропагандисты секты арестованы и заключены в Аткарскую тюрьму»{570}.
Каким образом местные органы власти и центральная власть в целом решали проблему борьбы с дезертирством и «зеленым движением» в Поволжье в 1919 г.? Из содержания изученных нами документов следует, что проблема решалась комплексно, с помощью политики «кнута и пряника». Основной упор при этом делался на силовые методы, подкрепляемые соответствующей идеологической работой среди населения{571}.
О силовых методах решения рассматриваемой проблемы дают представление сводка Центркомдеза за 16–30 июня 1919 г., а также Циркулярное распоряжение Саратовского губвоенкома и губкомдезертира вол исполкомам от 3 июля 1919 г. В сводке Центрокомдеза, посвященной восстанию «зеленых» в тылу Южного фронта, в том числе на территории Саратовской губернии, указывалось; «Для объединения всех сил для борьбы с вооруженными бандами дезертиров была создана в центре при участии Центрокомдезертир особая “пятерка”, на местах в губерниях же оперативные “четверки”, состоящие из предгубкомдезертир, представителя губкомпартии, представителя губчк и губвоенкома. В руках “четверки” сосредоточилась вся оперативная работа по борьбе с вооруженными дезертирами, текущая же деятельность по борьбе с дезертирством, как облавы, наблюдение за деятельностью местных органов собез и земотдел части, касающейся обеспечения красноармейцев и их семей, участие в агитационно-просветительской работе, в отправке эшелонов, организации добровольной явки и проч. по прежнему сосредоточена в комиссиях по борьбе с дезертирством… Всюду к борьбе с вооруженными дезертирами привлекаются войска внутренней охраны»{572}.
В Циркулярном распоряжении Саратовского губвоенкома А. Соколова и председателя губкомдезертир Старанникова за № 64 от 3 июля 1919 г. «О применении самых решительных мер для искоренения дезертирства» всем волостным исполкомам предписывалось «в кратчайший срок, ввиду переживаемого момента, принять самые решительные меры к искоренению дезертирства в уезде», для чего уездкомдезертир должны были получить от уездвоенкома все имеющиеся в наличности силы местного гарнизона. В каждом случае неоказания помощи следовало немедленно сообщать в губкомдезертир и губвоенком для принятия соответствующих мер. Циркуляр предписывал «производить беспощадно аресты укрывателей, обратив особое внимание на волостные власти, передавая последних немедленному суду за непринятие мер, халатность и обнаружение хотя бы единичного случая дезертирства». Уездкомпартии обязывались по требованию уездкомдезертира «оказывать содействие всеми имеющимися в наличии партийными силами для ведения соответствующей агитации и организационной работы. Вся ответственность “за не прекращение дезертирства, не говоря о его росте”, возлагалась персонально на председателя уездной комиссии по борьбе с дезертирством и уездного военного комиссара»{573}.
Таким образом, силовое решение проблемы дезертирства обеспечивалось соответствующими силовыми структурами — комиссиями по борьбе с дезертирством, губчека, внутренними войсками. Они поступали жестко, а столкнувшись с серьезным противодействием крестьян и «зеленых», нередко крайне жестоко. Например, 25 мая 1919 г. агитаторы Саратовского уисполкома Г. Саар и Н. Трусов сообщили в уисполком, что в селе Рыбушки Рыбушинской волости карательный отряд по борьбе с дезертирством под командованием Безбабного осуществлял массовые экзекуции населения: крестьян били плетьми, прикладами, расстреливали{574}. В приведенном в сводке отдела военной цензуры Военно-Цензурного установления Республики извлечении из письма красноармейца, датированного 2 июля 1919 г., сообщались подробности подавления восстания «зеленых» в Балашовском уезде Саратовской губернии, в частности, в одном из его эпицентров — селе Малиновке: «Зажгли Малиновку. Мужчин всех сажали на штыки, детей бросали в воду»{575}. Источники сообщают о результативности подобных мер. Например, в сводке Политического управления РККА за 20 июня — 1 июля 1919 г. отмечалось, что в Казанской губернии «случаи расстрела дезертиров» оказали «сильное влияние на уменьшение дезертирства»{576}.
В то же время, следует напомнить, что из всей массы задержанных в поволжских губерниях в 1919 г. дезертиров было предано суду 2233 человека (1,4%) и расстреляно за «злостное дезертирство» менее 10 человек (табл. 8 приложения 5). Объясняется данное противоречие тем, что случаи применения крайних мер, как правило, наблюдались в ходе подавления крестьянских восстаний. Именно тогда повстанцев-дезертиров, задержанных в ходе боя или после него, «по свежим следам», расстреливали на месте{577}. Кроме того, расстрелу подлежали дезертиры, причастные к уголовным преступлениям: разбоям на дорогах, грабежам в своих и соседних селениях{578}. В остальных случаях необходимости в применении высшей меры наказания не было. Напомним, что большая часть дезертиров проходили в отчетности комдезов как дезертировавшие «по слабости воли». Лишь 10–15% относились к категории «злостных дезертиров» (табл. 10–11 приложения 5). Также следует помнить, что более половины дезертиров явилось в свои части добровольно (табл. 2 приложения 4). Но главная причина «малой крови», как уже указывалось, заключалась в масштабах явления. Нельзя было расстрелять и посадить за решетку десятки тысяч дезертиров! Поэтому расстрелы и тюрьмы были редкой и крайней мерой, исключением из правил.
Более эффективным средством решения проблемы, как уже отмечалось, стали меры материального наказания семей дезертиров: штрафы, конфискация имущества и земельных наделов, принудительные работы и т. д. (табл. 12–13 приложения 5). Об этом говорилось в многочисленных выступлениях представителей заинтересованных органов на различных совещаниях, указывалось в служебной документации. Например, на проходивших в сентябре 1919 г. в Пензенской губернии съездах комиссий по борьбе с дезертирством заявлялось, что «конфискация имущества у дезертиров и наложение штрафов на укрывателей и семьи дезертиров» действуют гораздо сильнее, «чем применение силы оружия»; именно данные меры влекут за собой «последующую значительную добровольную явку дезертиров»{579}.
Нам не удалось выявить документы, содержащие сводные данные о масштабах материального наказания за пособничество дезертирству в губерниях Поволжья в 1919 г. На основе анализа отрывочных сведений из отчетов губкомдезов получены лишь примерные цифры, нуждающиеся в уточнении. Тем не менее, они дают представление о тяжести данного наказания для семейств дезертиров. По нашим расчетам, в 1919 г. в губерниях Поволжья на «укрывателей» дезертиров и их «пособников» было наложено штрафов на сумму не менее 9 550 000 млн. рублей, конфисковано наделов и личного имущества у не менее чем 330 «укрывателей»{580}.
Кроме штрафов и конфискаций за пособничество дезертирам широко применялись аресты и система заложничества. Особое недовольство органов, занимавшихся борьбой с дезертирством, вызывали действия местных Советов, зачастую оказывавших содействие бежавшим с фронта односельчанам{581}. В ряде случаев местные Советы не просто укрывали, но и предоставляли им работу, как, например, в селе Владимировка Астраханской губернии, где в сентябре 1919 г. «милиция была набрана целиком из дезертиров»{582}. Работников сельских Советов, оказывавших содействие дезертирам, подвергали арестам, а нередко и тюремному заключению{583}. Арестовывали и брали в заложники не только представителей сельской администрации, но и простых сельчан — родственников дезертиров{584}.
Наряду с силовыми методами борьбы с дезертирством и «зеленым движением» применялись меры, направленные на смягчение положения семей красноармейцев, создание им более льготных условий по сравнению с остальными категориями сельского населения. Так, например, 25 марта 1919 г. Сердобский уисполком выпустил циркуляр всем волостным советам в связи с поступлением в президиум исполкома ходатайств об освобождении семей красноармейцев от платежа чрезвычайного налога, реквизиции скота и сдачи хлебных излишков. В циркуляре предписывалось освобождать семьи красноармейцев «бедного и среднего состояния» только от чрезвычайного налога, сохраняя обязательства по сдаче хлебных излишков{585}. В июне 1919 г. Центркомдезертир издал постановление, согласно которому семьи, в которых один из членов был дезертиром, а другой — «честным красноармейцем», сохраняли за собой право «на все виды помощи и пособия, установленные для семей красноармейцев»{586}. Уездные власти предписывали волисполкомам строго следить за своевременной запашкой земель семей красноармейцев{587}.
Для стимулирования добровольной явки дезертиров объявлялись «недели дезертирства», во время которых вернувшихся в военкоматы беглых военнослужащих не привлекали к ответственности, проводили «политическую обработку дезертиров» с помощью различных агитационно-пропагандистских мероприятий (митингов, спектаклей, вечеров){588}.
Документы свидетельствуют, что в 1919 г. пропагандистские акции оказались менее эффективными, нежели факторы объективного характера, влиявшие на интенсивность темпов дезертирства вне зависимости от усилий комдезов, губчека и ВОХРа. Среди них главный — окончание цикла посевной и уборочной кампаний, а также наступление сезона холодов. В августовской сводке «деятельности центральной и местных комиссий по борьбе с дезертирством» сообщалось: «В Самарской губернии увеличившееся было дезертирство в связи с уборкой хлеба после окончания уборки ликвидируется. Дезертиры массами возвращаются добровольно»{589}. Аналогичная ситуация наблюдалась и в других губерниях Поволжья{590}.
Другим важнейшим фактором снижения дезертирства в Поволжье в 1919 г. стал страх крестьян перед угрозой реставрации прежних порядков, вызванный временными успехами на Восточном и Южном фронтах армий Деникина и Колчака. Напомним, что, согласно приведенным в табл. 7 (приложение 5) цифрам, наибольший процент добровольной явки дезертиров пришелся на август-октябрь. В августе он составил 81% в Астраханской губернии, в сентябре — 82% в Саратовской губернии, в октябре — 73% в Пензенской губернии [за август сведений не установлено. — В. К.]. Как уже отмечалось, именно в этот период был совершен знаменитый «мамонтовский прорыв», армия Деникина наступала на Москву. На Восточном фронте Красная армия успешно отражала наступление Колчака. Таким образом, во второй половине 1919 г. значительная часть региона оказалась в зоне боевых действий, а остальная находилась в прифронтовой полосе. Данное обстоятельство оказало существенное влияние на снижение уровня дезертирства в отдельных губерниях Поволжья и в целом на изменение политических настроений крестьянства. Под влиянием белой опасности и полученного в результате временных успехов белогвардейцев опыта знакомства с их властью крестьяне по-другому стали относиться к участию в Гражданской войне на стороне Советов. Приведем некоторые примеры в подтверждение высказанной мысли.
Уже в январе 1919 г., по донесению завполитотделом Восточного фронта Г.И. Теодоровича (Окулова), в 1-й армии наблюдался активный приток добровольцев из местных крестьян, «бежавших от чехов»{591}. Подобная ситуация сложилась в юго-восточных районах Поволжья в ходе летнего наступления Красной армии. Так, в сводке Политического управления Республики штаба РККА за 15 июля — 15 августа 1919 г. сообщалось «о небывалом революционном подъеме среди мусульманского населения». В одном только Белебеевском уезде в шести волостях число добровольно записавшихся в ряды Красной армии достигло 1000 человек. В дер. Аташево Имайликуловской волости крестьяне создали отряд добровольцев в 100 человек, который ушел на фронт вместе с красноармейскими частями{592}. В еженедельной сводке СО ВЧК за 23–31 августа 1919 г. сообщалось о приподнятом настроении крестьян Уфимской губернии, многие из которых «записываются добровольцами в Красную армию». В уездах не замечалось дезертирства призывников{593}. О «трогательном единении между зажиточными и бедняками» в с. Покровка Бузулукского уезда, пережившими нашествие казаков и понявшими «необходимость советской власти», об отсутствии в уезде дезертиров, а также «успешном прохождении мобилизации» в Пугачевском уезде Самарской губернии, где настроение призывников было «прекрасным», — шла речь в информсводке СО ВЧК за 1–21 сентября{594}. В его еженедельной сводке за 15–22 октября 1919 г. говорилось о сочувственном отношении крестьян Саратовской и Самарской губерний, переживших временную оккупацию белых, к советской власти, о том, что они «с радостью встречают красные войска, освобождающие их от белых банд»{595}. Причины «прекрасного отношения» крестьян к мобилизации изложены в сводке СО ВЧК за 21–30 сентября 1919 г., содержащей информацию о положении в освобожденных Красной армией уездах Царицынской губернии: население поголовно ограблено казаками, «отбиралась одежда, даже детская, продовольствие, скот, инвентарь, сопротивляющихся подвергали истязаниям»{596}. Вследствие этого, как было отмечено в сводке «А» Царицынской губчека за 1–16 января 1920 г., «пришедшие с фронта дезертиры и казаки разбитых отрядов Добрармии, являются в Ленинский уезд целыми партиями, добровольно вступают в ряды Красной армии, берут клятву [так в тексте. — В. К.], идут защищать до тех пор ненавистную им советскую власть, ибо крестьянство на опыте, благодаря занятию белогвардейцами Царицынской губернии убедилось, что пришествие буржуазного порядка не даст улучшения их материального состояния, наоборот, большинство из них лишится того, что получило при советской власти»{597}.
Еще более значимо фактор белой угрозы сказался на политических настроениях крестьян Пензенской и Саратовской губерний в августе-сентябре 1919 г., когда к границам губерний шла прекрасно вооруженная деникинская армия, а в пограничных с ними уездах Тамбовской губернии хозяйничала казачья конница генерала Мамонтова. В сводке Пензенской губчека за 30 августа 1919 г. сообщалось: «В связи с Тамбовским прорывом Мамонтова и выступлением Миронова настроение крестьян почти во всех уездах резко изменилось в пользу советской власти. В уездах, граничащих с Тамбовской губернией, крестьяне организуют отряды, вооружаются топорами, вилами и прочим и несут охрану сел и железной дороги»{598}. О «резком изменении» настроения населения в пользу советской власти во всех уездах Пензенской губернии, «в связи с приближением белых», сообщалось в еженедельной сводке СО ВЧК за 1–7 октября{599}. В еженедельной сводке СО ВЧК за 23–31 августа 1919 г. отмечался нехарактерный для Аткарского уезда Саратовской губернии факт «большого наплыва дезертиров, стремящихся на фронт»{600}. В аналогичной сводке за 15–22 октября указывалось на «сочувственное» отношение крестьян Саратовской губернии к советской власти, с «радостью» встречавших «красные войска, освобождающие их от банд белых»{601}.
Таким образом, в 1919 г. повторилась ситуация 1918 г. Тогда крестьяне изменили свою позицию по отношению к советской власти и Красной армии под влиянием опыта «знакомства с чехами» и возникшей угрозы со стороны белоказачьей армии Краснова. Напомним, что осенью 1918 г. крестьяне южных уездов Саратовской губернии приняли активное участие в отражении наступавших красновских отрядов. В 1919 г. произошло то же самое, только теперь уже в связи с наступлением на территорию региона колчаковской и деникинской армий. Причем все это наблюдалось в тех же районах, или по соседству с ними, где чуть ранее произошли крупные крестьянские выступления против политики большевиков, например, восстание «зеленых» в Балашовском и Аткарском уездах Саратовской губернии. И в этом нет никакого противоречия. Весной и в июне 1919 г. «зеленое движение» протекало в русле общей крестьянской борьбы против «военно-коммунистической политики» советской власти, когда реальной угрозы со стороны белой контрреволюции не существовало. У крестьянства был один главный враг — антикрестьянская политика Советов. В июле-августе 1919 г. ситуация изменилась. На первый план выступила белая опасность, и их политические настроения изменились. Страх перед угрозой белой контрреволюции оказался сильнее ненависти к «военно-коммунистическим порядкам». При всех издержках политики «военного коммунизма», советская власть не покушалась на главное завоевание крестьянской революции — землю. От белых же крестьяне могли ожидать чего угодно, в том числе самого страшного — реставрации помещичьего землевладения (см. об этом подробнее главу 4 раздела 3 настоящей книги). Именно поэтому они, «забыв» былые обиды на коммунистов, выступили на стороне советской власти, одновременно защищая свои собственные интересы. Поддержка крестьянством большевиков обусловливалась конкретной ситуацией — реальностью белой угрозы. Как только она ослабевала, все возвращалось на круги своя, и факт массового крестьянского движения в регионе в 1919–1921 гг. — яркое тому подтверждение.
Говоря о крестьянской поддержке советской власти в период тяжелых для нее лета-осени 1919 г., следует оговориться, что речь не идет о ее поддержке во всех уездах и губерниях Поволжья. Наряду с вышеизложенными фактами были и другие, совершенно противоположные по своему содержанию. Например, в сводке СО ВЧК за 15–22 октября 1919 г. указывалось, что крестьяне Сенгилеевского уезда «враждебно» относятся к семьям красноармейцев, и «возможно даже выступление против советской власти»{602}. Подобных примеров можно привести немало. Но все они характерны для районов, где не было военных действий, и крестьяне не почувствовали последствий реставрации, хотя бы временной, прежней власти. В тех же районах, где «белая угроза» была реальной, где крестьянство испытал на себе власть Деникина или Колчака, ситуация складывалась иначе: прекращалось дезертирство, крестьяне добровольно вступали в Красную армию.
В этом контексте необходимо прокомментировать изложенные в сводке Пензенской губчека за 30 августа 1919 г. факты негативного отношения крестьян к мятежу 2-го Донского казачьего корпуса Ф.К. Миронова. Парадокс ситуации состоял в том, что казаки Миронова шли через территорию Пензенской и Саратовской губерний на южный фронт для отражения наступления Деникина. И шли они под антикоммунистическими лозунгами, призывая местное крестьянство поддержать их{603}. Тем не менее, ни пензенские, ни саратовские крестьяне не призыв мироновцев не откликнулись. То, что восстание Миронова «не встретило сочувствия» среди населения Аткарского и Петровского уездов Саратовской губернии, было отмечено, например, в информбюллетенях Саратовской губчека за 5–10 сентября 1919 г.{604}
Нам представляется, что крестьяне остались равнодушными к призывам мироновцев, потому что те были донскими казаками, не имеющими корней в данной местности. Для пензенских и саратовских крестьян казаки по-прежнему ассоциировались с прежними порядками, когда казацкая плеть широко гуляла по их спинам. Подобные ассоциации подогревались информацией об идущей в пределы мужицкой России мамонтовской казачьей конницы. И там, и здесь — донские казаки. То, что мироновцы — это «свои» казаки, а мамонтовцы — чужие, простому крестьянину было трудно доказать. В казачьем корпусе Миронова воевали не только проверенные в боях красные казаки, но и бывшие красновцы, ставшие под знамена большевиков совсем недавно. Отсюда становится понятным настороженное отношение крестьян Пензенской и Саратовской губерний к мятежному корпусу. В казаках Миронова они видели белую угрозу.
В 1920 г. ситуация в Поволжье принципиально изменилась: на территории региона прекратились боевые действия. Это не могло не сказаться на масштабах дезертирства и «зеленого движения». Приведем некоторые данные, характеризующие уровень дезертирства в регионе в это время (табл. 14–17 приложения 5).
Из данных, представленных в табл. 14–16, ясно видно, что в 1920 г. размах дезертирства был не меньшим, чем в 1919 г. Число дезертиров достигало десятки тысяч. В этой связи можно привести ряд обобщающих цифр из отчетности штаба Приволжского военного округа и дислоцированной на его территории Запасной армии за 1920 г. Так, например, по данным штаба ПРИВО, в феврале 1920 г. из частей округа дезертировали 17 004 чел., были задержаны 37 942 дезертиров. Из общего числа задержанных 18 993 чел. (50%) явились добровольно. По оценке комдезертира, среди задержанных дезертиров злостных было 5445 чел. (14,3%), а дезертировавших «по слабости» — 29 114 чел. (77%). Из всей массы задержанных дезертиров лишь 680 чел. (2%) было предано суду, 134 чел. (0,3%) лишили свободы, 251 чел. (0,7%) были приговорены к условному лишению свободы, 2708 чел. (7,1%) были направлены в штрафные части. Остальные возвращены к месту службы{605}. По сведениям штаба Запасной армии, за период с 1 июля по 1 октября 1920 г. на территории Приволжского военного округа было зарегистрировано до 90 000 дезертиров, а за полугодие — 110 000.{606}
Причины дезертирства оставались прежними: трудности службы, влияние семейных обстоятельств, недовольство политикой власти. Но, в отличие от 1919 г., к ним добавилась еще усталость от войны, нежелание воевать в силу тяжелейшего положения семей красноармейцев в тылу. Кроме того, ухудшилось и материальное положение красноармейцев. Об этом имеется масса документальных свидетельств. Например, в разведсводке дислоцированного в Краснослободском уезде Пензенской губернии 90-го отдельного стрелкового батальона 11-й бригады от 9 марта 1920 г. главной причиной дезертирства называлось «нежелание дальше воевать на почве того, что семьи не получают положенного пайка», и «хозяйство приходит к распаду»{607}. Об этом говорилось и в недельной сводке Пензенской губчека за 15–30 сентября 1920 г.: «Причина дезертирства — крайнее переутомление от войны, неполучение красноармейцами отпусков, кроме того, их родные в письмах упорно зовут домой для поправки хозяйства, тяжелое жилье оставшихся родных»{608}.
Прежде чем дезертировать, красноармейцы пытались помочь своим семьям с помощью различных ходатайств властям, заверенных командованием их частей. Суть их сводилась к требованиям соблюдать положенные по закону льготы для семей красноармейцев. Но в подавляющем большинстве случаев они не достигали цели. Из писем от родных они узнавали горькую правду: положение их семей ухудшалось, а обращения к власти оказались безрезультатными{609}. В этой ситуации у красноармейцев просто не оставалось других шансов реально помочь своим семьям, кроме как дезертировать.
В 1920 г., особенно во второй его половине, значительно ухудшились бытовые условия службы красноармейцев: сказывалась общая ситуация в регионе, вступающем в полосу страшного голода 1921–1922 гг. Если в 1918–1919 гг. красноармейцы испытывали трудности лишь со снабжением обмундированием и продовольственным обеспечением, то в 1920 г. к ним добавился сыпной тиф и другие инфекционные болезни.
Для иллюстрации приведем несколько фактов из жизни Пензенского гарнизона в 1920 г., типичные и для других воинских частей, расположенных в Поволжье в тот период. Из сводки СО ВЧК за 23–29 февраля 1920 г.: «Дезертирство увеличилось, по словам задержанных, прибегают к дезертирству “из боязни заразиться сыпняком”, большинство дезертиров из Пензенского гарнизона»{610}. Из сводки Пензенской губчека за 15–30 ноября 1920 г.: «Пензенский гарнизон. В снабжении теплой одеждой ощущается сильный недостаток. Нищенство и распродажа личных вещей среди красноармейцев продолжается. При отправке больных красноармейцев в госпитали их одежда и вещи пропадают или заменяются старыми»{611}. Из сводки губчека за 1–15 декабря 1920 г.: «В частях Саранского гарнизона положение по-прежнему скверное… Пища по-прежнему плохая.
Нищенство усилилось, особенно в комендантской команде. Комендант и взводные знают об этом, но никаких мер не принимают и даже неофициально способствуют этому. Красноармейцы ходят собирать не только по городу, но отправляются целыми партиями в окружающие села. Обмундирование выдают скверное. Настроение красноармейцев враждебное. Вызывается указанными причинами»{612}. Подобные условия службы не могли не стимулировать рост дезертирства и недовольство властью как таковой.
В 1920 г., так же как и в предшествующие годы, интенсивность дезертирства зависела от цикла основных сельскохозяйственных работ. Наибольший «наплыв дезертиров» наблюдался в период посевной и уборочной кампаний. При этом в ряде случаев призванные на службу крестьяне пытались получить отсрочку, чтобы завершить данные работы, а красноармейцы дислоцированных в регионе частей Красной армии пытались добиться у командования разрешения на отпуск для оказания помощи своим семьям. Подобные попытки заканчивались безрезультатно{613}. Поэтому естественно, что дезертиры активно включались в повстанческое движение.
В 1920 г. «зеленое движение» в регионе разрастается и оказывает все большее влияние на крестьянские настроения. В качестве командиров повстанческих отрядов дезертиры принимают активное участие в крупнейшем восстании в Поволжье — «вилочном». Один из руководителей восстания, бывший штабс-капитан Шимоновский, называет себя начальником штаба «Зеленой армии»{614}. Практически в каждом уезде действуют мелкие или крупные отряды дезертиров, срывающие продразверстку и выполнение сельчанами различных трудовых повинностей, совершающие нападения на коммуны и совхозы{615}.
Дезертирство в регионе набирает силу с началом «польской» кампании. Для пополнения аремейских рядов начался призыв молодежи 1901 года рождения. Кроме того, в период с сентября по март 1921 г. значительная масса крестьян была призвана на повторные военные сборы{616}. Эти мероприятия подогрели и так уже обостренные антивоенные настроения. О том что крестьянство устало от войны и жаждало мира, говорилось в многочисленных информационных материалах ВЧК. Например, Пензенская губчека в сводке за 15–30 сентября 1920 г. следующим образом характеризовала крестьянские настроения: «…еще в 1917 г. хотели кончить войну, а теперь нас обманывают и опять выкидывают лозунг: «Все для войны». Крестьяне с большим нетерпением ждут конца войны и готовы сделать все тому, кто сумеет прекратить войну»{617}. О росте дезертирства в связи с началом нового этапа Гражданской войны, совпавшим с уборочной страдой, говорилось в отчете штаба Запасной армии в октябре 1920 г.: «Война с Польшей и Врангелем, период полевых работ и возможности легко укрываться по лесам и оврагам снова вызвали массовое дезертирство»{618}.
Ситуация обострилась после завершения военных кампаний против Польши и Врангеля. Воевать было уже не с кем. Данное обстоятельство придало новый импульс пацифистским настроениям среди красноармейцев, особенно фронтовиков. В информационной сводке Пензенской губчека за 1–15 декабря 1920 г. указывалось: «Среди красноармейцев во всех войсковых частях Республики сильно увеличилось стремление и тяга домой. Все их письма к родным полны просьбами о присылке фиктивных удостоверений, удостоверяющих известную причину, которая могла бы служить уважительным мотивом их отпуска. Поражение Врангеля и других банд повысило их настроение. Все ждут мобилизации»{619}.
В конце 1920 г. «зеленое движение» в регионе фактически срастается с общекрестьянским протестом против «военно-коммунистической политики» Советского государства. В Поволжье развертывается мощное повстанческое движение, в котором активное участие принимают не только дезертиры, но и демобилизованные красноармейцы. Возвращаясь домой, они находили свои деревни в полной нищете и отчаянии и прямиком направлялись в повстанческие отряды. Факт, что именно демобилизация Красной армии дала «повстанческий элемент в невероятном количестве», был признан В.И. Лениным на X съезде РКП(б){620}. О том, что рост повстанчества в Поволжье произошел «от демобилизации нашей армии», «когда привыкшие воевать бывшие солдаты не могли заняться мирным трудом» констатировалось в 1920–1921 гг. на многочисленных губернских и уездных совпартконференциях{621}. Например, на заседании Пугачевской городской конференции 2 декабря 1921 г. в выступлении делегата Полонинова отмечалось: «При нашем тяжелом положении можно предполагать даже вспышки. Красноармеец, придя домой, видит распухших от голода родителей, семью, ибо помощи никакой нет»{622}.
В 1920 г. методы борьбы власти с дезертирством и «зеленым движением» оставались неизменными. По сравнению с 1919 г., более широкое распространение получили публичные акции: открытые разбирательства дел дезертиров и их укрывателей в судах, выездные сессии ревтрибунала и т. д. Кроме того, намного активнее, чем в 1919 г., использовались против семей дезертиров меры материального воздействия: штрафы, конфискации имущества и земельных наделов, принудительные работы. О масштабах и тяжести указанной меры наказания можно судить по следующему факту. Если в 1919 г., по нашим расчетам, в губерниях Поволжья на пособников дезертиров были наложены штрафы в размере не менее 9 550 000 млн. рублей, то в 1920 г. только за период с 1 января по 1 июня сумма наложенных штрафов по данной статье составила около 8 000 000 млн. рублей{623}.
В контексте рассматриваемой проблемы следует остановиться на таком крупнейшем событии крестьянского движения в Поволжье в годы Гражданской войны как мятеж Сапожкова. Это был второй — после выступления Миронова — мятеж крупного воинского соединения в Поволжье в указанный период. Кроме него в 1919–1921 гг. в регионе происходили и другие выступления частей Красной армии против политики большевиков. Но ни одно из них не могло сравниться по своим масштабам с сапожковским{624}. На примере мятежа Сапожкова можно понять причины провала попытки Миронова заручиться поддержкой крестьян. Движение Сапожкова, в отличие от выступления Миронова, оказалось продолжительным и эффективным с точки зрения противодействия военной силе карателей благодаря поддержке, которую ему оказало местное население. Эта поддержка объяснялась тем, что основной контингент дивизии Сапожкова составляли крестьяне — выходцы из тех мест, где действовал мятежный отряд. По своему социальному статусу он был однородным — крестьянским. Точно такой же была окружающая его среда — мужицкие селения. Отсюда и та помощь — материальная и моральная, которую получили сапожковцы от местного населения. Ничего подобного мы не наблюдали в ходе мироновского выступления. Мятеж Сапожкова, так же как и другие выступления дислоцированных на территории региона частей Красной армии, имел важные последствия для последующего хода событий. Именно из среды мятежных красных командиров вышли вожаки крестьянских повстанческих отрядов 1921 г. Среди них, например, сподвижник Сапожкова В.А. Серов — легендарная фигура в истории крестьянского движения в Поволжье в 1921–1922 гг.
В 1921–1922 гг. дезертирство и «зеленое движение» обретут новое качество и сольются в массовом повстанческом движении крестьянства.
Подводя итог, можно заключить, что анализ взаимоотношений крестьянства и Красной армии позволяет глубже понять как причины крестьянского движения в Поволжском регионе в годы Гражданской войны, так и его результаты. Пацифистские настроения крестьян не были следствием их антипатриотичности или антигосударственного поведения, они определялись вполне рациональными, здравыми соображениями, диктовались логикой жизни в условиях «военного коммунизма». В принципиальный для судьбы советской власти [так же как и для самих крестьян. — В. К.] момент эти соображения отошли на задний план, и крестьянство сделало выбор в пользу Советов.