ЛОЗУНГИ И ПРОГРАММНЫЕ ДОКУМЕНТЫ КРЕСТЬЯНСКОГО ДВИЖЕНИЯ
§ 1. «Крестьянский антикоммунизм и контрреволюционность»: характер движения
Нами выявлены документы, дающие возможность услышать голос крестьянина-повстанца и таким образом посмотреть на крестьянское движение в Поволжье глазами самих крестьян, акцентируя при этом внимание на ключевых аспектах проблемы: причинах движения и программных установках.
Речь идет о воззваниях, обращениях, приказах, декларациях, программах и других документах, относящихся к крупнейшим крестьянским восстаниям в Поволжье в 1918–1920 гг., а также к повстанческому движению 1921–1922 гг. Среди них — документы повстанческих органов «чапанной войны», «вилочного восстания», восстания Сапожкова, отрядов Вакулина-Попова, Серова и др. Они характеризуют крестьянскую позицию в моменты наивысшего подъема крестьянского движения и поэтому, на наш взгляд, являют своего рода «момент истины». В них в концентрированном виде изложены основные требования повстанцев к власти, дается крестьянское видение решения волнующих их проблем. В нашем распоряжении имеется 67 документов «крестьянского происхождения»: 15 воззваний, 10 обращений, 8 постановлений общих собраний (сходов), 6 сообщений, 6 приказов, 4 инструкции, 3 наказа (просьбы), 3 записи переговоров (телеграфных сообщений), 2 донесения, 2 объявления, 2 удостоверения повстанца, 2 декларации, 2 листовки, 1 программа, 1 письмо (табл. 1–4 приложения 3).
Наряду с документами повстанцев нами выявлены материалы «правительственной стороны», содержащие отдельные извлечения из повстанческих документов. Несмотря на все издержки этого вида источников, они называют конкретные крестьянские лозунги, а также освещают ход дискуссии между повстанцами и властью. Они чрезвычайно важны, так как позволяют проследить динамику политических настроений крестьянства, определить факторы, влиявшие на эти настроения. В основном это отчеты сотрудников губчека, ВОХР, командиров Красной армии, принимавших участие в подавлении крестьянских выступлений.
Содержание всего комплекса документов свидетельствует, что в 1918 г. причиной принудительных изъятий хлеба из деревни крестьяне считали Брестский мир и Гражданскую войну, виновниками которых, по их мнению, была партия большевиков. Поэтому они обвиняли коммунистов в обмане и в сокрытии от них правды о реальной ситуации в стране. Кроме того, в глазах крестьян коммунисты выступали зажимщиками свободы и гонителями веры, ведущими трудовое крестьянство к «полному краху». Они также не понимали и не принимали идею организации в деревне коммун. Типичными были следующие высказывания: «Советская власть отбирает хлеб у крестьян и снабжает им германцев», «благодаря большевикам и гражданской войне мы теперь оторваны от хлебородных окраин и испытываем голод», «хлебная монополия — это грабеж», «большевистским газетам верить трудовому крестьянству нельзя», «крестьяне большевиками обмануты, ввергнуты в рабство»{739}.
Эта мотивация крестьянского протеста в несколько новом звучании была воспроизведена и дополнена в ходе «чапанной войны». Нами выявлено 40 документов, авторами которых были повстанцы — «чапаны» и руководящие органы восстания (см. табл. 1 приложения 3). Приведем наиболее важные текстовые фрагменты, в которых говорится о причине восстания и содержатся крестьянские требования.
6 марта 1919 г. Ново-Девиченский волостной совет Сенгилеевского уезда Симбирской губернии, обращаясь к Усольскому волсовету о поддержке начавшегося в уезде восстания, указал, что в «Ново-Девиченской, Ягодинской, Бектяшинской волостях произошли восстания против отобрания от граждан хлеба и скота»{740}.
марта 1919 г. в своей телеграмме повстанцы из с. Ново-Девичье председателю Симбирского губисполкома М.А. Гимову заявили, что в селе «никакого кулацкого вооруженного восстания не было». Возник конфликт с инструктором т. Беловым «на почве неправильной реквизиции хлеба и скота, так как излишек хлеба и скота не был выяснен и учетные ведомости не были закончены, но т. Белов приступил к насильственной реквизиции». «Приветствуем советскую власть. Долой коммунистов, анархистов-насильников, которые действуют против декретов. Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции. Волостная крестьянская организация». Так заканчивалась телеграмма{741}.
О том, что крестьяне Ставропольского уезда Самарской губернии восстали «против незаконных действий коммунистов, противоречащих указаниям Центра», шла речь в телеграмме повстанческой комендатуры Ставрополя повстанцам села Хрящевки того же уезда, датированной 8 марта 1919 г.{742}
Очень ясно и аргументированно крестьянская позиция изложена в крестьянских наказах и приговорах сельских сходов. Так, например, в принятом 8 марта 1919 г. на общем собрании граждан Нижне-Санчелеевской волости Мелекесского уезда Самарской губернии Наказе делегату, «назначенному для мирных переговоров» с карательным отрядом, записано: «1) Мы, крестьяне Нижне-Санчелеевской волости, вынуждены были восстать не против советской власти, но против коммунистических банд с грязным прошлым и настоящим, которые вместо истинных проповедей грабили и разоряли крестьянское население, ставили диктатуру и не входили в положение трудового крестьянства; 2) Мы, крестьяне, видя несправедливое действие коммунистов в том, что во все организации, как в советы, ставили кооптированных приспешников, не считаясь с мнением крестьян, и это им нужно для того, чтобы узнавать у крестьян, где имеются все существенные предметы, которые они через своих приспешников конфисковали и набивали свои карманы, превращая в свою собственность; 3) И если только не отберут право от коммунистов и не представят в распоряжение трудового крестьянства, то мы, крестьяне, вынуждены производить борьбу до последней капли крови; 4) Мы, крестьяне, требуем крестьянского самоуправления, как-то: участвовать в выборах и быть выбранными как в сельские, волостные, уездные, губернские и т. д. советы из крестьянского населения, но не только из одних рабочих и коммунистов; 5) Мы, крестьяне, посылаем несколько протестов против коммунистов, которые делали всевозможные пакости, но на наши протесты нам грозили арестом и расстрелом, не считаясь с выборными советами, так что наши советы находились под каблуком коммунистов»{743}. В наказе состоявшегося 13 марта 1919 г. общего собрания представителей населения Жигулевской волости отмечалось, что повстанческое движение вызвано «недоверием населения к тому составу Совета, которые избраны одною лишь частью населения». Отрицательное отношение к коммунистам объяснялось тем, что «в среде этой партии» оказались «лжекоммунисты», неправильно трактовавшие «декреты народных комиссаров». Требования крестьян к власти сводились к следующему: «Свободное избрание населением Советов. Даже известное количество представителей в уездные и губернские Совдепы от крестьянства. Даже возможность самому населению разбираться в обрядовой стороне религии, т. е. по желанию населения должны быть оставлены иконы как в школах, так и других общественных местах, преподавание Закона божьего не стеснять, а предоставить полную возможность проводить в жизнь § 13 РСФСР Конституции. Упразднение советских хозяйств». Наказ заканчивался утверждением, что «население стоит на платформе РСФСР»{744}.
Ясное представление о причинах «чапанной войны» и целях повстанцев дают также многочисленные воззвания и обращения руководящих органов. Среди них особое место занимают воззвания Ставропольского временного исполкома, Новодевиченского волисполкома, других повстанческих центров. Так, 10 марта 1919 г. «Известия Ставропольского исполкома» — печатный орган восстания — опубликовали воззвание Ставропольской комендатуры к красноармейцам. В нем говорилось: «Товарищи, братья-красноармейцы! Мы, восставшие труженики, кормильцы всего населения России, крестьяне — обращаемся к Вам с заявлением, что мы восстали не против советской власти, но восстали против диктатуры засилья коммунистов — тиранов и грабителей. Мы объявляем, что советская власть остается на местах. Советы не уничтожаются, но в советах должны быть выборные от населения лица, известные народу данной местности. Мы ни на шаг не отступаем от Конституции РСФСР и руководствуемся ею. Призываем Вас — братья-красноармейцы, примкнуть к нам, восставшим за справедливое дело, восставшим против засилья коммунистов»{745}. В воззвании «к гражданам и гражданкам» в вину коммунистам ставились «бесчинства и насилия над женщинами», а также притеснения в отношении православной церкви{746}. В воззвании начальника штаба повстанцев Кроха «К крестьянам всей России» говорилось, что восстание началось «против засилья и произвола тиранов, палачей коммунистов-анархистов, грабителей, которые прикрывались идеей коммунизма, присасывались к советской власти». В нем объявлялось, что советская власть остается на местах, советы не уничтожаются, «но в советах должны быть выборные лица, известные народу — честные, но не те присосавшиеся тираны, которые избивали население плетями, отбирали последнее, выбрасывали иконы и т. п.». Воззвание заканчивалось лозунгом «Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции»{747}. Практически во всех документах повстанцев подчеркивается мысль о верности советской власти, о приверженности ее законам и Конституции. Например, в ходе переговоров по прямому проводу штаба повстанцев в селе Новодевичье с командованием карательного отряда крестьяне заявили: «Мы приветствуем советскую власть, и мы не идем против советской власти, мы восстали против произвола и насилия, чинимых на местах представителями советской власти. И мы не сложим оружия до тех пор, пока не будет упразднен этот кошмарный произвол коммунистов, анархистов, насильников. Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции»{748}. Из содержания документов ясно видно, что в своих требованиях повстанцы-чапаны четко отделяют коммунизм от коммунистов, советы и советскую власть от коммунистической партии. Они подчеркивают, что восстание направлено не против советской власти и ее организационных структур на местах, а «против диктатуры засилья коммунистов» — «тиранов и грабителей». В их представлении настоящая советская власть — это власть на платформе Октябрьской революции, когда в советах находятся «выборные от населения лица, известные народу данной местности». Повстанцы разделяют идеи коммунизма и конкретных коммунистов, знакомых им по их деятельности на местах. Они называют их «лжекоммунистами», поскольку те не соответствуют данному званию. «Прикрываясь идеей коммунизма», они просто «присосались к советской власти» и представляли из себя «рвань духовную и физическую». Таким образом, крестьяне отделяли местную власть от центральной и сводили все свои проблемы к злоупотреблениям местных коммунистов, нарушавших советские законы и предававших идеалы Октября. Основываясь на изложенных фактах, можно ли назвать такую позицию антисоветской и контрреволюционной, а саму «чапанную войну» антикоммунистическим восстанием? На наш взгляд, нет. Что касается антисоветской направленности, то это не нуждается в комментариях, поскольку приведенные факты весьма убедительно проясняют крестьянскую позицию по данному вопросу Другое дело крестьянское отношение к коммунистам. Здесь очевиден их крайне негативный настрой, на первый взгляд свидетельствующий об антикоммунистической направленности крестьянского движения. Однако и в данном случае мы имеем все основания для того, чтобы не разделять эту весьма удобную позицию, и вот почему. Как хорошо видно из содержания повстанческих документов, отвергая коммунистов, крестьяне не выступали против коммунистической идеологии. С другой стороны, у крестьян не было веских оснований и для недовольства практическим осуществлением в их селениях идей коммунизма. В начале 1919 г. размах коммунистического строительства в аграрном секторе экономики региона был едва заметным. Коммуны создавались в единичных случаях, поэтому недовольство ими не могло стать причиной восстания. Изученные нами источники ограничивают масштабы крестьянского недовольства перспективой организации в их селе коммуны или существования таковых только на уровне словесного осуждения этой идеи и нежелания участвовать в данном деле. Поэтому антикоммунистическим «чапанное восстание» можно считать лишь в том смысле, что оно было направлено против действий местных коммунистов, проводивших в селениях грабительскую антикрестьянскую политику Этого, на наш взгляд, не достаточно, чтобы навесить на «чапанную войну» ярлык антикоммунистического восстания. Таковым его можно было бы назвать, если бы в ходе восстания открыто проявилось недовольство крестьян коммунистической идеологией и практикой коммунистического строительства. Как следует из приведенных выше документов, ничего подобного в них не наблюдалось. В целом можно заключить, что для самих повстанцев «чапанная война» — это народное восстание за очищение местных органов советской власти от дискредитировавших ее местных коммунистов. Таким образом, как и во второй половине 1918 — начале 1919 гг., шла не о разочаровании крестьян в коммунизме и советской власти, а об обмане их конкретными коммунистами, предавшими идеалы Октябрьской революции. Данный факт свидетельствовал об укреплении в сознании крестьян Поволжья мысли о «преданной коммунистами революции» и ответственности их за все беды и тяготы деревни. 1919 г. был годом, когда губернии региона находились в прифронтовой зоне, часть территории Поволжья стала театром военных действий, пережив наступление белых армий Колчака и Деникина. Данное обстоятельство сказалось на крестьянских настроениях, поскольку деревня в полной мере испытала на себе все тяготы военного времени. Поэтому в 1919 г. одним из самых распространенных лозунгов крестьянского движения становится требование: «Долой воину!»{749}
Понятно, что война крайне негативно влияла на деревню. На это прямо указывалось, например, в резолюции состоявшегося 11 октября 1919 г. Помарского волостного съезда Чебоксарского уезда Казанской губернии. В частности, она гласила: «Прекратить братоубийственную войну в виду полнейшего разорения крестьянского хозяйства»{750}.
Об антивоенных настроениях крестьян говорилось и в сводке контрразведывательного отделения штаба 3-й армии за 1–15 октября 1919 г.: «Крестьянское население измучено различными повинностями и постоем войсковых частей. У всех один вопрос — когда же всему этому конец?»{751}
В 1919 г. крестьянские настроения меняются: появляются два новых элемента, отсутствующие в предшествующий период, — падение интереса к хозяйственной деятельности и осознание факта происходящего на их глазах бюрократического перерождения большевистской партии и советской власти. Первый, как следует из документов, стал прямым следствием реквизиционной политики власти. «Не хотят сеять, говоря, что все равно отнимут, так что посевная площадь сократилась в несколько десятков раз», — сообщалось, например, в информационном бюллетене Политического управления РВСР за 20 июня — 1 июля 1919 г. о положении в Саратовской губернии{752}.
Второй элемент был неразрывно связан с первым. Причины хозяйственного упадка увязывались крестьянами с находившейся у власти коммунистической партией, губящей революцию и свободу. По их мнению, именно она несла ответственность за проникновение в советские учреждения «бывших буржуев». «Во всех учреждениях сидят буржуи» — таковы стали типичные разговоры в крестьянской среде по поводу свалившихся на них бед»{753}.
В качестве политического лозунга требование устранения «самодержавия комиссаров», «бюрократизма коммунистов, погубивших революцию», впервые было выдвинуто в конце августа — начале сентября 1919 г. в ходе рейда по уездам Пензенской и Саратовской губерний мятежного корпуса Ф.К. Миронова{754}. Затем это требование прозвучало в ходе октябрьских волнений крестьян Казанской губернии, выступивших против введенной властью помольной системы (принудительного сбора за право обмолота собранного урожая){755}.
В 1919 г. в крестьянской среде получает широкое распространение идея о замене большевиков коммунистами. В деревнях всерьез идут разговоры о том, что коммунисты — это не большевики, а комиссары, причем нередко из числа «бывших помещиков, офицеров, буржуазии». Одновременно начинают циркулировать соответствующие слухи. Например, согласно заявлению в Уфимский губком бывшего учителя Табынской школы Р.М. Натовского от 12 января 1920 г., в с. Табынске «упорно носятся слухи, что в Уфе всех коммунистов разогнали, и большевики стали у руля правления»{756}. Большевики для крестьян были персонажами положительными. С ними ассоциировался революционный период 1917 г., когда большевики прекратили войну и дали крестьянам землю. Коммунисты же расценивались на селе только в негативном плане: от них все беды и главная — антикрестьянская грабительская политика государства.
«Моментом истины» для понимания причин крестьянского протеста в регионе в конце 1919 — начале 1920 гг. стало «вилочное восстание», или восстание «Черного орла-земледельца» — одно из крупнейших крестьянских восстаний в России в годы Гражданской войны. В нашем распоряжении имеется 7 документов, авторами которых были повстанцы-«вилочники» (табл. 2 приложения 3). Кроме того, содержание крестьянских лозунгов установлено из документов советских учреждений, задействованных для подавления «вилочного восстания». По нашему мнению, они дают вполне исчерпывающее представление о причинах восстания и его целях. Охарактеризуем наиболее важные из них и таким образом посмотрим на восстание глазами его участников.
Так, в воззвании Центрального повстанческого штаба в Заинске, датированном, по нашему мнению, второй половиной февраля 1920 г., говорится, что крестьяне восстали под лозунгами «долой коммунистов» и «долой гражданскую войну»{757}. В приказе коменданта штаба Ермекеевской волости Шафикова Тарказанскому исполкому перечислены «лозунги восставшего народа»: «Да здравствует советская власть. Да здравствует Красная и Крестьянская армия. Да здравствует свободная торговля. Долой коммунистов»{758}. В инструкции штаба повстанцев «Как вести восстание» очень образно и емко выражена суть движения: «Лучше умереть сразу, чем дохнуть от голода и болезней»{759}.
В обращении штаба «Черного орла-земледельца» к гражданам с призывом к борьбе с коммунистами от 3 марта 1920 г. содержится и лозунг в поддержку «Российской Федеративной Республики и самоопределения народностей». Кроме того, в этом обращении в единой связке идут религии русских, мусульман и «других народностей»{760}. В связи с этим напомним, что важнейшей особенностью крестьянского движения в регионе в 1919–1922 гг. был многонациональный состав его участников, что было обусловлено спецификой Поволжья как одного из многонациональных районов России. Крестьянские выступления против «военно-коммунистической» политики большевиков отмечались в этот период во всех национальных районах Среднего и Нижнего Поволжья. И русские, и татарские, и чувашские, и мордовские села принимали участие в повстанческом движении. Между повстанцами не было вражды по национальному признаку.
Они единым фронтом выступали в защиту своих крестьянских интересов. При этом, как следует из анализа источников, в том числе обращения Центрального штаба «вилочников», в ходе этих выступлений крестьяне не выдвигали националистические лозунги, и в целом само крестьянское движение было свободно от национализма и религиозной нетерпимости. В«вилочном восстании», как уже указывалось ранее, основную массу повстанцев составляли татары и башкиры. Но наряду с ними в нем активно участвовали и крестьяне русских селений, находившихся в эпицентре движения. Кроме того, среди участников были немецкие и латышские колонисты. Преобладание мусульманского населения не отличало его принципиально по своим целям и механизму проведения от подобных выступлений русских крестьян. Крестьяне всех национальностей выступали под едиными лозунгами, поскольку у них был общий враг — антикрестьянская политика большевистской власти. В данном контексте следует рассматривать получившее широкое распространение в конце 1919 — начале 1920 гг. движение крестьян Бузулукского уезда Самарской губернии под лозунгом присоединения их селений к территории Ток-Чуранского кантона Башкирской республики. Это единственный факт в истории крестьянского движения в Поволжье, так или иначе связанный с проблемой национального строительства в регионе в годы Гражданской войны, когда крестьянство активно выражало свою позицию и оказывало влияние на этот процесс.
В декабре 1919 г. в приграничных с Ток-Чуранским кантоном чувашских селениях Боголюбской, Графской и Вознесенской волостей Бузулукского уезда началось стихийное движение крестьян под лозунгом присоединения к Башкирии. Поводом к нему стали слухи, которые распространяли в том числе и жители соседних башкирских деревень о том, что в Башкирии якобы «ни хлеб, ни скот отбирать не будут, как это делает советская власть в Российской республике», мол, разрешат вольную торговлю, и не будет коммунистов. В связи с этим в селениях устраивались собрания, на которых составляли письменные протоколы и списки желающих поступить в Башреспублику. Выбирали представителей и со всеми материалами о присоединении отправлялись в Ток-Чуранский кантон, где сообщали о своем решении его руководству{761}. Одновременно скрывавшиеся в селах дезертиры объявляли себя гражданами Башреспублики. Когда органы власти Самарской губернии осознали опасность этого движения, были приняты соответствующие меры: арестовали зачинщиков, урегулировали ситуацию с руководством Башкирии. При этом арестованные крестьяне пытались «разыграть национальную карту». В частности, как отметил в своем докладе в Самарский губисполком от 2 февраля 1920 г. представитель Наркомвоена БАССР при Реввоенсовете Туркестанского фронта М. Халиков, чуваши доказывали, «что по родству они очень близки к башкирам, изъясняются по-башкирски, а потому предпочитают для своей целесообразности жить вместе с башкирами, а не русскими». В то же время он указал, что причиной подобного развития событий стала «неинформированность населения Бузулукского уезда» «о башкирской автономии». Ситуация успокоилась, как только крестьяне убедились, что и в Башкирии, так же как и повсюду, советская власть проводит единую политику: взимает продразверстку, налагает натуральные повинности и т. д.{762}
Таким образом, мы видим, что реальная подоплека стремления крестьян Самарской губернии к вхождению в состав территории, контролируемой Башкирским ревкомом, была продиктована желанием освободиться от продразверстки и других государственных повинностей. Национальный момент при этом был лишь поводом.
Документы повстанцев-«вилочников» свидетельствуют, что мотивы крестьянского недовольства и цели движения остались прежними: устранение от власти коммунистов, сохранение советского строя. Об этом говорят лозунги восставших. Наряду с приведенными нами выявлены и другие, близкие им по содержанию: «Да здравствует советская власть, бей коммунистов», «Да здравствует Красная Армия», «Долой коммунистов», «Да здравствуют социал-демократы большевики», «Да здравствует советская власть с чернорабочими» и др. При этом сохраняется и прежняя традиция отделять местных коммунистов от центрального руководства Советской Республики. В этой связи характерным был лозунг: «Да здравствуют товарищи Ленин, Троцкий и советская власть». То, что эти политические фигуры рассматривались крестьянами в качестве деятелей, от которых зависела их жизнь в плане ее улучшения и увязывалось само существование советской власти, на наш взгляд, подтверждает следующий факт. По мнению делегатов состоявшейся 3 марта 1920 г. партийной конференции РКП(б) Белебеевского уезда Уфимской губернии, одной из причин восстания стал слух о том, что «т. Ленин убит, а Троцкий сбежал в Сибирь»{763}.
Так же как и в ходе «чапанной войны», повстанцы выступали за соблюдение демократических норм при формировании органов власти: «народное правительство, избранное тайным и равным для всех голосованием».
В то же время, как видно из анализа источников, на первый план выходят два лозунга: «Да здравствует свободная торговля» и «Долой гражданскую войну». Им созвучны лозунги: «Громи ссыпные пункты». «Долой выкачку хлеба», «Долой продотрядников», «Долой хлебную разверстку и трудовую повинность» и т. п. Их выдвижение свидетельствует о возросшем недовольстве крестьян «военно-коммунистической политикой» большевиков и продолжающейся Гражданской войной.
В целом можно констатировать, что «вилочное восстание» по своему характеру не было антисоветским и контрреволюционным. Неприятие коммунизма не выходило за рамки осуждения действий местной власти и в большинстве своем не распространялось на центральное руководство.
В крестьянском движении в Поволжье после «вилочного восстания» можно условно выделить два взаимосвязанных потока: первый — массовый стихийный протест, протекавший в форме спонтанных выступлений крестьян на почве недовольства своим положением, второй — вооруженное повстанчество, организованное в форме мобильных военизированных отрядов и групп, избравших тактику партизанской войны. В первом случае лозунги крестьянских выступлений, как правило, выдвигались стихийно и не являлись заранее подготовленными программными документами. Они выражались в устной форме и были актуальны в пределах охваченного волнением селения.
Совершенно иная ситуация наблюдалась во втором случае. Повстанческие отряды, совершавшие рейды по территории уездов, население которых «морально и материально» поддерживало их, были заинтересованы в соответствующей «идеологической подпитке». Поэтому руководство отрядов придавало большое значение агитационно-пропагандистской работе среди крестьян. Поскольку в организационном отношении повстанческие отряды воспроизводили структуры Красной армии, то по ее образу и подобию они создавали у себя специальные органы для ведения идеологической работы среди населения и личного состава. Например, в одном из крупнейших повстанческих соединений, действовавших в Поволжье в 1921–1922 гг., — отряде бывшего сподвижника Сапожкова В.А. Серова, существовал Отдел пропаганды, издававший и распространявший среди крестьян листовки и воззвания{764}. Аналогично складывалась ситуация и в других крупных повстанческих отрядах. В листовках и воззваниях повстанцы развернуто и аргументированно излагали причины и цели движения. Эти документы дают исчерпывающее представление о характере движения, о взглядах его руководителей на весь спектр волнующих крестьянство проблем.
В ходе массового стихийного движения, развернувшегося в регионе в 1920–1921 гг., крестьяне практически не оставили «эпистолярного наследия». Поэтому о его лозунгах, крестьянском восприятии существующей ситуации и перспективах ее развития мы можем судить на основе отрывочных сведений, содержащихся в документах институтов, задействованных на «крестьянском фронте»: ВЧК-ВОХР-Красной армии и др. Среди них наибольшую ценность представляют информационные материалы губчека-ВЧК. В них дается подробное описание крестьянских настроений, а также случаев стихийного крестьянского протеста, имевших место в регионе. Изучение оперативных и аналитических сводок губчека показало, что в 1920–1921 гг. рост крестьянского недовольства был обусловлен резким ухудшением общего положения деревни в результате усиления налогового пресса. В лозунгах, которые выдвигались в ходе прокатившихся по региону массовых стихийных крестьянских выступлений, а также в зафиксированных органами ВЧК многочисленных устных заявлениях крестьян присутствовали одни и те же сюжеты — обвинения в адрес коммунистов за политику продразверстки и непрекращающуюся Гражданскую войну, изматывающие крестьянское хозяйство. Причем так же как и в ходе «вилочного восстания» эти обвинения взаимосвязаны: крестьяне считают, что продразверстка обеспечивает коммунистам возможность продолжать Гражданскую войну, поэтому война и не заканчивается. Новым мотивом стало обвинение власти в намеренном и вполне осознанном характере антикрестьянской политики. Отсюда крайне резкий и нередко буквально пронизанный ненавистью характер крестьянских оценок и лозунгов. Так, в конце 1920 — начале 1921 гг. в деревнях прошел слух о намеренной организации коммунистами голода с целью уничтожения крестьянства как сословия. Впервые власть коммунистов крестьяне начинают сравнивать с новым крепостным правом. Показателем их неприязни и ненависти к политике коммунистов стали постоянно циркулирующие в селениях Поволжья разговоры о близкой кончине советской власти, гибели большевистских лидеров, всевозможных антикоммунистических восстаниях, якобы охвативших территорию региона и страны, белогвардейских заговорах, направленных на восстановление в России монархии и власти помещиков{765}.
В ходе массовых стихийных волнений крестьяне особо не акцентировали свое внимание на форме оптимального для них государственного устройства. Они прежде всего протестовали против конкретных действий местной власти и условий своего существования. Поэтому в ряде случаев лозунг «за Советы без коммунистов» выдвигался, а в ряде случаев — нет. Более того, в южных районах Царицынской и Саратовской губерний, в зоне проживания казачьего населения нередким был лозунг «Долой советы и советскую власть» (например, в июне-июле 1920 г. в калмыцких степях Манычевского улуса Царицынской губернии){766}. Также характерным был отказ крестьян от участия в перевыборах Советов, поскольку те уже не играли никакой роли в их судьбе. Ситуация зависела не от них, а от распоряжений вышестоящих органов советской власти, проводивших политику Центра. Например, в мае 1921 г. крестьяне нескольких сел Тетюшского кантона Татреспублики «категорически отказались от перевыборов сельсоветов, мотивируя ненадобностью таковых»{767}.
В целом можно заключить, что лозунги и цели стихийных выступлений крестьян Поволжья в 1920–1921 гг. не выходили за рамки уже сформировавшихся крестьянских представлений о виновниках своих бед и возможных путях изменения своего положения.
Особое значение для понимания крестьянского менталитета в кульминационный период крестьянской революции имеет анализ документов, исходивших из среды самой образованной и политически активной части крестьянства: руководителей повстанческих отрядов — бывших военнослужащих и командиров Красной армии. Именно крестьяне, одетые в солдатские шинели, стали в 1917–1918 гг. авангардом аграрной революции. Самые талантливые из них затем нашли применение своим способностям на военном поприще, выбившись в командиры не только мелких, но и крупных воинских соединений Красной армии. Первым из них был крестьянин Самарской губернии, участник 1-й мировой войны, подпоручик А.В. Сапожков. Возглавив отряды красноармейцев на Уральском и Южном фронтах, он добился в 1919 г. заметных успехов. К началу 1920 г. Сапожков уже был командующим кавалерийской дивизией, имеющим неплохие шансы на будущее. Тем не менее, он отказался от будущей карьеры и в июле 1920 г. поднял вверенную ему дивизию на мятеж против коммунистов. Это было второе, после мятежа Донского казачьего корпуса Ф.К. Миронова, выступление в Поволжье крупного воинского соединения против политики Советского государства, вызвавшее глубокую озабоченность его руководства.
Лозунги и программные установки сапожковцев явились выражением позиции самой сознательной части поволжского крестьянства, сражавшегося в рядах Красной армии за идеалы революции с самого начала Гражданской войны. В 1921 г. они будут воспроизведены и дополнены командирами наиболее крупных повстанческих отрядов, действовавших в Поволжье. Поэтому обратимся к содержанию основных документов сапожковского движения, отражающих его причины и цели.
А.В. Сапожков назвал свою восставшую дивизию «Армией Правды» и поэтому все воззвания, исходившие из агитационно-пропагандистского отдела мятежной дивизии, подписывались именно так. В нашем распоряжении три документа подобного рода — «Воззвание Реввоенсовета 1-й Армии “Правды”» ко всем трудящимся и красноармейцам» от 13 июля 1920 г., «Воззвание революционного военного совета Армии “Правды” ко всем жителям Новоузенского уезда и всей Российской республики» (18 августа 1920 г.) и «Воззвание Реввоенсовета штаба 1-й Армии “Правды” “Ко всему беднейшему, обиженному и угнетенному крестьянству и рабочему населению Российской Республики”» (август 1920 г.) (табл. 3 приложения 3). Они дают полное представление о том, какой виделась «настоящая правда» глазами сапожковцев.
Так, в воззвании от 13 июля 1920 г. указывалось, что сапожковцы восстали «против засевшей в советские учреждения буржуазии золотопогонников и лжекоммунистов», которые пишут крестьянам «грозные приказы, циркуляры и диктуют условия жизни»{768}.
В воззвании от 18 августа 1920 г. к жителям Новоузенского уезда и «всей Российской республики» в основном повторялись ключевые идеи первого воззвания. Речь шла о «лжекоммунистах», закабаливших крестьян, захвативших «народную власть» и установивших собственную диктатуру. Их вина состояла в том, что они «берут хлеб даже до последнего куска», «приняли всю буржуазию в партию», «допустили белогвардейцев-спецов ко власти», «закинули всех рабочих и крестьян за борт». В воззвании выдвигались лозунги: «Долой насилие, лжекоммунистов, диктатуру комиссаров, чистка всех советских учреждений от контрреволюционеров»{769}.
Приведенные извлечения из программных документов сапожковцев свидетельствуют о появлении в крестьянском сознании принципиально новых моментов. Если раньше, в период «чапанной войны» и «вилочного восстания» ответственность за невзгоды, свалившиеся на деревню, крестьяне возлагали на местных коммунистов, искажавших политику советской власти, то в данном случае виновными в своих страданиях сапожковцы считали всю коммунистическую партию, установившую в стране собственную диктатуру. Исключение делалось лишь для главного большевика — Ленина, который стоял как бы над всеми остальных коммунистами. Отсюда лозунг: «Мы за Ленина и III Интернационал»{770}. Восстание Сапожкова показало, что во второй половине 1920 г. в сознании передовой части поволжского крестьянства укоренилось представление о перерождении большевистской партии, предательстве идеалов Октябрьской революции «лжекоммунистами», не имеющими ничего общего с настоящими большевиками, давшими народу мир и землю. В крестьянском сознании окончательно утвердилась идея о захвате при попустительстве «лжекоммунистов» местных и центральных органов советской власти, особенно продкомов, бывшими буржуями, помещиками и «золотопогонниками». В этом смысле характерно сообщение информсводки Пензенской губчека за 15–30 ноября 1920 г. В ней указывалось: «Недовольны крестьяне очень тем, что за последнее время по учреждениям уж очень много населось везде бывших угнетателей крестьян. На мельницах и других предприятиях снова уселись их прежние владельцы и кулаки, которые по-прежнему диктуют и приказывают». По этой причине, отмечалось в сводке, на состоявшихся съездах представителей волисполкомов и их отделений крестьяне выразили обиду на то, что, хотя власть и называется рабочей и крестьянской, но, по существу, «всю власть в свои руки забрали по-прежнему кулаки, торговцы, помещики, чиновники и прочие, которые постепенно переворачивают власть советскую другой стороной, не дают оказывать местной власти свое влияние и свою инициативу»{771}.
Как видим, для сапожковцсв, как и для подавляющего большинства крестьян, подлинной советской власти уже не существовало. Она превратилась во власть нового класса — «лжекоммунистов» и советской бюрократии, существовавшей за счет безжалостной эксплуатации крестьянства. Этот новый класс обманул народ и единолично воспользовался плодами общей победы над контрреволюцией. Поэтому восстание Сапожкова, по сути, было движением в защиту подлинных идеалов революции, Октября, большевизма, советской власти, возрождение которых возможно лишь посредством «чистки всех советских учреждений от контрреволюции».
Следует отметить, что Сапожков, резко критикуя коммунистическую партию, отделял честных коммунистов от лжекоммунистов, называл их «прикрывшимися маской марксизма». Более того, его критика не касалась самого учения. В подтверждение этого можно напомнить лозунг сапожковцев: «Да здравствует III Коммунистический Интернационал»{772}. Антикоммунистической данная критика была лишь в смысле ее конкретной направленности — против стоящей у руля власти в России партии коммунистов.
Тактические лозунги сапожковцев были традиционными для крестьянского движения того периода, с привнесением в них собственной специфики: «Долой комиссаров, примазавшихся к советской власти белогвардейщину, диктатуру коммунистической партии, лжекоммунистов, генералов, командиров и хищников продовольствия, продкомиссаров, старых спецов, золотопогонников, продовольственников», «да здравствует свобода торговли и советская власть без коммунистов», «мы против коммунистов, комиссаров, продразверстки, за Советы без коммунистов»{773}.
Как уже отмечалось, идеи Сапожкова были восприняты повстанческим движением в Поволжье в 1921 г. В табл. 4 приложения 3 дан перечень документов, характеризующих причины и цели вооруженного повстанчества в регионе в период его наивысшего подъема. Среди них — воззвания и приказы двух крупнейших повстанческих отрядов, сыгравших исключительную роль в детонации крестьянского протеста в регионе — Вакулина-Попова и Серова. В.А. Серов — бывший сподвижник Сапожкова, уцелевший в ходе осенних боев с карательными частями Красной армии. К.Т. Вакулин — один из сподвижников легендарного командарма Ф.К. Миронова, первым заявившего об опасности бюрократического перерождения советской власти в ходе осеннего (1919) рейда по уездам Пензенской и Саратовской губерний. Под командованием Миронова Вакулин воевал в должности командира полка.
Программные документы отрядов Вакулина-Попова и Серова примерно одного и того же содержания. Учитывая особую роль этих отрядов в развитии крестьянского движения в регионе в 1921–1922 гг., приведем текст «Декларации Революционного Военного Совета и Командующего восставших групп Воли народа В.А. Серова», датированной январем 1921 г., как наиболее полно отражающий мотивы движения и уровень политического сознания поволжского повстанчества. Кроме того, ее положения повторяются в документах других крестьянских отрядов, перечисленных в табл. 4 (например, в «Декларации Революционного Военного Совета Пяти и командующего восставшими войсками Ф. Попова»).
Итак, декларация серовцев гласит:
«§1. Мы, члены Революционного Военного Совета и Командующий восставших групп Воли Народа, официально от имени восставшего народа заявляем, что диктатура пролетариата, три года разорявшая Россию, отменяется, и вся полнота власти передается иному народу без всяких подразделений на классы и партии.
§2. Все декреты, изданные Коммунистическим Правительством, урезывающие свободу, провозглашенную второй революцией 1917 г., отменяются, а принципы второй революции служат фундаментом в строительстве России.
§3. Восставшим народом не принимаются никакие назначения комиссаров, исходящие из центра, как нарушающие народоправство, и всякие распоряжения таковых не исполняются, а сами комиссары, добровольно не отказавшиеся от власти, объявляются вне закона.
§4. Все учреждения, как партийно-коммунистические, так же и профессиональные, взявшие в свои руки государственные функции, объявляются недействительными и вредными для Трудового Народа.
§5. Признавая за коммунизмом великое будущее, и идею его священной, новая Революционная власть не имеет в виду силу штыка противопоставить этой идее, а борется с насильниками-комиссарами, спекулировавшими на коммунизме, а также не признает и борется с принудительной государственной коммуной, считая, что увлечения всякого рода идеями — право всякого человека, и меньшинство не имеет права навязывать большинству народа свою волю.
§6. Политические партии, за исключением партии черносотенцев-монархистов, признаются новой революционной властью, причем их деятельность ограничивается политической парламентарностью и посягательство партий на захват государственной власти будут считаться узурпаторством и пресекаться самым беспощадным образом.
§7. Принимая во внимание, что буржуазно-черносотенская армия монархистов, воспользовавшись смутным революционным временем и усталостью русского народа, постарается захватить в свои грязные руки власть и поработить Трудовой Народ, то Революционный Военный Совет и Командующий заявляют, что даже малейшие попытки к таковому захвату будут пресекаться, не останавливаясь перед высшей мерой наказания — расстрелом.
§8. Не предрешая и не навязывая то или иное назначение будущей верховной власти Военный Совет и Командующий заявляют, что будут бороться со всеми попытками справа и слева навязать власть Народу, которая должна быть избрана по принципу всеобщего избирательного права.
§9. Разоренная трехлетним владычеством комиссаров и коммунистов Россия нуждается в интенсивном экономическом исправлении, а посему новая Революционная власть объявляет свободную торговлю, а в переходную ступень социалистической операции отменяет всякого рода государственную монополию на жизненные продукты и фабрикаты.
§10. Признавая мелкую частичную собственность в земельной, фабричной, заводской областях, новая власть будет бороться с крупным капиталом, допуская концентрацию капитала и земель только в руках артелей, созданных самим же народом.
§11. Признавая принцип самоопределения народностей и областей, новая власть при расширении базы своего влияния строго будет проводить в жизнь этот принцип и от всяких навязываний той или иной формы управления отказывается, предоставляя право решения самим народностям и областям.
§ 12. Одним из величайших преступлений коммунистической власти является отказ работать с демократией Европы, как то: Америкой и других, следствием чего была блокада и бойкот России и ее экономический упадок. Новая Революционная власть ставит ближайшей задачей завязать самые близкие сношения с упомянутыми демократическими государствами через посредство своих представителей социалистов, которых коммунистическая власть по принципу Николая Кровавого изгнала из своей родины, участие которых в строительстве России новая Революционная власть считает необходимым.
§13. Уставший от внешней и внутренней войны русский народ нуждается в прочном мире, и новая власть заявляет, что все усилия будут приложены к тому, чтобы достигнуть мирного соглашения со всеми враждебно относящимися к коммунистической власти государствами.
§14. Впредь до установления постоянной верховной власти Российской республике потребуются денежные знаки и обязательства, имеющие государственное значение. А потому все ранее и теперь существующие являются действительными и имеют хождение на территории, занимаемой восставшей группой.
§15. Принимая во внимание, что Коммунистическая власть своими террорами и зверскими расправами сильно запугала народ, новая власть предлагает всем сочувствующим и проводящим в жизнь настоящую декларацию избирать власть на местах по своему усмотрению, до особого распоряжения Верховной Власти»{774}.
В декларации подтверждается главная мысль программных документов Сапожкова о приверженности восставшего крестьянства идеалам Октябрьской революции, которые «служат фундаментом в строительстве России». При этом дается несколько иная трактовка ответственности коммунистов за отход от вышеупомянутых идеалов. Если в документах Сапожкова шла речь о коммунистической партии и Ленине, как фигуре, стоящей в глазах крестьян как бы над партией, то в документах повстанческого движения 1921 г. подобных формулировок не встретишь. Ленин рассматривается в общем ряду с остальными большевистскими лидерами. В декларации Серова вместо коммунистической партии вводится термин «коммунистическое правительство». Таким образом, к 1921 г. крестьянское сознание эволюционизировало от признания вины за отдельными коммунистами, затем партией в целом, за исключением вождей, к осознанию факта полного перерождения большевистской партии, включая ее руководство. Нами не выявлены лозунги, воззвания и другие документы, исходившие из крестьянской среды в указанный период, содержащие призывы «за Ленина», «за интернационал» и т. п.
Наряду с этой новацией в 1921 г. в документах повстанческого движения появляется мотив, отсутствовавший прежде, обусловленный вышеизложенными обстоятельствами. В декларациях Попова и Серова говорится о монархической угрозе и подчеркивается решимость повстанцев всеми силами ей противостоять. Отдельным пунктом в декларацию включено положение о запрете партии монархистов заниматься всякой политической деятельностью. Среди масс повстанцев на эту тему распространялось множество слухов.
На наш взгляд, это объясняется фактом осознания крестьянством перерождения советской власти, появления у ее руля «бывших буржуев и помещиков». А поскольку те всячески этой власти вредили, нетрудно было предугадать дальнейшие их шаги — восстановление монархии и помещичьего землевладения.
Во многих пунктах декларации Серова говорится о необходимости устранить введенные советской властью ограничения свободы хозяйственной деятельности. Прежде всего объявлялась свободная торговля, восстанавливалось право «мелкой частной собственности». Декларация провозглашала борьбу с «крупным капиталом», «допуская концентрацию капитала и земель только в руках артелей, созданных самим же народом». Это свидетельствовало о ее социалистической направленности. В документе говорилось о необходимости восстановления нормальных экономических отношений между Россией и зарубежными демократиями, оборванных по вине большевиков, а также «мирного соглашения со всеми враждебно относящимися к коммунистической власти государствами». Декларация провозглашала демократические принципы организации народной власти: «избирать власть на местах по своему усмотрению, до особого распоряжения Верховной Власти».
Так же, как и другие документы повстанцев, декларация пронизана ненавистью к коммунистам. Однако это не свидетельствует о ее антикоммунистическом характере. В документе специально оговаривается, что повстанцы признают за коммунизмом «великое будущее и идею его священной» и не собираются противопоставить этой идее «силу штыка». Они выступают против «спекуляций на коммунизме» «насильниками комиссарами», а также против «принудительной государственной коммуны». Таким образом, развивается идея, общая для всего крестьянского движения в годы Гражданской войны: коммунизм и коммунистическая партия — понятия разные.
В то же время необходимо указать, что в 1920–1921 гг. в Поволжье меняется отношение крестьян к действующим и насаждаемым сверху коммунам. Если раньше они, как правило, относились к ним спокойно и конфликтовали лишь в случае возникновения земельных споров, то в данный период ситуация изменилась. В условиях продразверстки и обременительных трудовых повинностей крестьяне увидели, что коммунары оказались в более привилегированном положении: с них не «драли три шкуры», оказывали материальную поддержку, не гоняли на выполнение подводной повинности. Например, в декабрьском (1921 г.) докладе начальника милиции Городищенского уезда Пензенской губернии в уездком отмечалось: «Везде и всюду задают вопросы: «Почему советская власть делает снисхождение состоящим в артелях, освобождают их от трудовой повинности и других обязанностей, а нам же, не состоящим в артелях и несущим трудповинность, не оказывают материальной и продовольственной помощи, а за трудовую повинность платили бы солью (несмотря на то, что некоторые сельсоветы государственную разверстку выполнили полностью)»{775}. Коммуны становятся объектом нападения со стороны повстанцев, а также в ходе стихийных волнений крестьян вследствие того, что там имелись запасы зерна, фуража и продовольствия. Таким образом, разгромы коммун происходили по вполне закономерным причинам: они пользовались привилегиями власти, поддерживались ею. Именно поэтому крестьяне выдвигают лозунг: «Громи коммуны, долой коммунию!»{776}.
Идеи, изложенные в декларации Серова, повторяются в агитационно-пропагандистских документах других повстанческих отрядов, действовавших в Поволжье в 1921–1922 гг. Так, например, в воззвании не установленного отряда повстанцев, датированного мартом 1921 г., говорится «о свободе, сведенной на нет коммунистами», образовавшими «равный дворянству» класс и давшими «остальным гражданам» лишь «угнетение и расстрел»{777}. В листовке «Первой народной армии Охранюка-Черского» [одного из активных повстанческих отрядов. — В. К.], датированной апрелем 1921 г., указывалось: «Боремся мы за социализм, чтобы у нас не было ни помещиков, ни банкиров, ни фабрикантов, а жили бы все своими вольными, спокойными и честными трудами. Каждый труженик, работая на фабрике или обрабатывая землю, пользуется частной вечной собственностью, все фабрики и заводы не принадлежат частным или отдельным лицам, а принадлежат Республике»{778}. Командир повстанческого отряда С.Н. Сарафанкин (Сарафанов) называет свои приказы «приказами по советской республике восставших войск»{779}. В воззвании другого, не менее известного командира заволжского повстанчества — Аистова к «трудовому казачеству» и «красноармейцам всей России», относящемся к апрелю 1921 г., акцентируется внимание на начавшейся в стране «ползучей контрреволюции», прикрываемой коммунистами{780}. Еще один крестьянский вожак, Ф. Котушков, в своем приказе по вверенным ему «отрядам восставших войск» от 1 июля 1921 г., объявляя благодарность партизанам, отличившимся в ходе пятичасового боя с карателями, заявил, что пролитая кровь «за священные идеи, воодушевляет нас все более и более на новые решительные действия с самозванцами и палачами коммунистами». «Самозванцами» он называет коммунистов по причине их несоответствия носимому званию{781}.
Таким образом, анализ выявленных лозунгов и документов крестьянского движения в Поволжье 1918–1922 гг. показывает, что по своему характеру это движение не было контрреволюционным и антисоветским. Об антикоммунизме крестьян можно говорить лишь в том смысле, что их движение было направлено против «военно-коммунистической политики» находящейся у власти коммунистической партии. Поэтому, на наш взгляд, использующаяся в историографии терминология — «антикоммунистическое движение», антикоммунистические восстания», «антикоммунистический протест» и т. д. применительно к крестьянству Поволжья не совсем точна. В ней смешиваются два ключевых понятия — коммунизм (социализм) как идеология и коммунизм как политика большевистской партии периода Гражданской войны.
То, что крестьяне сумели отделить коммунизм (социализм) от коммунистов — явление, на наш взгляд, вполне закономерное. Оно проистекает из глубинных основ крестьянского менталитета: общинного, коллективистского. Кроме того, оно свидетельствует о слабости процесса проникновения в крестьянское сознание рыночных идеалов, а следовательно, и идущего с пореформенного периода процесса раскрестьянивания деревни. Именно поэтому деревня оказалась восприимчива к идеям большевизма, провела свою революцию, основанную на уравнительных, «социалистических» принципах. В этой связи характерно отсутствие в документах повстанцев упоминаний о частной собственности на землю — важнейшем атрибуте рыночной, капиталистической системы. Для подавляющего большинства крестьянства вопрос о собственности на землю был бесповоротно решен: земля является всенародным достоянием, и право на нее имеет тот, кто на ней работает. Этот принцип очень близок социалистической идеологии, поскольку также основывается на уравнительных принципах. Таким образом, антикоммунизм в крестьянской среде не имел соответствующей материальной основы, что свидетельствовало о слабости процесса раскрестьянивания в поволжской деревне в предреволюционный период.
§ 2. Антисемитизм, монархизм и религиозный мотив в крестьянских выступлениях
Особое место среди известных исследователям документов «вилочников» занимает датированное 3 марта 1920 г. обращение штаба «Черного орла-земледельца» к гражданам с призывом к борьбе с коммунистами. В нем акцентируется внимание на таком аспекте движения как антисемитизм, малоизученном в историографии. В обращении говорилось о порабощении «многомиллионного народа земли русской жидами», которые «в дни большевизма» «хитроумно плели сеть крепостного рабства для крестьян»{782}. Таким образом, авторы обращения увязывали большевизм с антисемитизмом и видели в их симбиозе причину всех народных бед. В связи с этим возникает, на наш взгляд, важный вопрос — в какой мере подобная позиция находила почву в крестьянской среде, насколько сильны были антисемитские настроения среди крестьян Поволжья в годы Гражданской войны? Попытаемся ответить на этот вопрос, тем более, что именно в ходе «вилочного восстания» антисемитские настроения дали о себе знать в полный голос.
Произведя сплошной просмотр огромного комплекса архивных источников, мы учли все содержащиеся в них факты антисемитских проявлений среди поволжского крестьянства в 1918–1921 гг. В результате составлена следующая «хроника крестьянского антисемитизма» в регионе в эти годы:
14 ноября 1918 г. В ходе начавшегося в с. Лада Саранского уезда Пензенской губернии восстания на сельском митинге задавались «провокационные вопросы», как-то: «Почему у власти евреи, которые стесняют нашу православную веру?»{783}.
20 ноября 1918 г. В телеграмме из Пензы в Наркомат внутренних дел сообщалось, что во многих местностях Пензенской губернии «сильна антисемитская пропаганда»{784}.
9 декабря 1918 г. в с. Большая Глушица Пугачевского уезда Самарской губернии на митинге взбунтовавшихся призывников унтер-офицеров один из ораторов заявил: «Нами правят жиды, свободы у нас нет»{785}.
В марте 1919 г. военно-полевой суд дер. Карловка Усольской волости Сызранского уезда Симбирской губернии приговорил к расстрелу за участие в «чапанном восстании» Петра Обухова. В обвинительном заключении указывалось, что он призывал «убивать коммунистов, ибо они все из жидов»{786}.
В анкете Новодевиченского волисполкома Сенгилеевского уезда Симбирской губернии за 23 марта 1919 г. сообщалось о наличии среди лозунгов повстанцев-«чапанов» лозунга «долой коммунистов, комиссаров и евреев»{787}.
В заявлении бывшего учителя Табынской школы Р.М. Натовского в Уфимский губком от 12 января 1920 г. указывалось, что в с. Табынск ведется агитация под лозунгом: «Бей коммунистов и жидов»{788}.
20 февраля 1920 г. командир дислоцированной в Мензелинском уезде 30-й бригады ВОХР проинформировал командование, что в уезде распространяются листовки с призывом «Бей жидов и коммунистов, спасай Россию»{789}.
В сводке Самарского губернского военно-цензурного отделения за 1 января — 3 марта 1920 г. приведены следующие факты антисемитизма на территории губернии: в с. Кирпивка с 1 января разбрасывают воззвания, призывающие крестьян «проснуться» и обратить «острые штыки против коммунистов и жидов»; 9 января в с. Водная Логачевка Бузулукского уезда во время женского волнения звучали призывы: «Долой коммуну и жидов»; в Самаре 3 марта «в цирке арестовали двух клоунов за то, что они сказали: «Советская власть держится на мадьярских штыках, еврейских мозгах и русских дураках»{790}.
В двухнедельной информсводке Татчека за 15–31 октября 1920 г. сообщалось о подбрасывании в почтовые ящики неизвестными лицами писем и записок с лозунгами: «Долой жидов, долой войну». В них также говорилось: «Деревня наша вымирает от голода и холода, она без обуви и от города помощи ждать нельзя, жидов нет в очередях и хвостах, жиды скупают кур на базарах и толстеют, а вы стали их рабами»{791}.
Разведсводка Заволжского военного округа за 24 марта 1921 г. гласила: «Вольский район, по сведениям разведчика, бывшего под видом крестьянина среди банд, последние перепились и пьяные кричали: «Долой коммунистов — да здравствует советская власть без жидов, спасай Россию»{792}.
Других фактов проявлений антисемитизма в деревнях региона в рассматриваемый период нам установить не удалось. О чем это говорит? Учитывая масштабы повстанческого движения, данный факт позволяет утверждать, что антисемитские настроения крестьян не оказывали существенного влияния на интенсивность и географию крестьянского протеста, хотя и были одним из мотивов всех крупнейших крестьянских восстаний. Как следует из источников, в «иерархии причин крестьянских выступлений» антисемитизм находился на далеко не ведущих позициях, а лишь дополнял их и придавал им определенную эмоциональную окраску В частности, все изученные нами крестьянские выступления начинались не на почве антисемитизма, а в связи с другими обстоятельствами: продразверсткой, принудительными мобилизациями и т. д. В данном контексте становится понятным, почему в районе крестьянского движения не наблюдалось проявлений недовольства крестьян конкретными евреями. Происходило это потому, что в подавляющем большинстве случаев их там вообще не было. Нами установлены лишь три факта активного участия евреев в крестьянском движении в регионе. Так, 12 марта 1919 г. «Известия Ставропольского Исполкома» сообщили, что заведующий аптекарским магазином Н. Фрейер добровольно изъявил желание идти в Крестьянскую армию{793}. 13 марта 1919 г. председатель Симбирского губкома РКП(б) Иосиф Варейкис — еврей по национальности, принял участие в телеграфных переговорах с штабом повстанцев в с. Русская Бектяшка Сенгилеевского уезда{794}. Председатель РВСР Лев Троцкий оказался причастным ко всем крупнейшим крестьянским восстаниям в регионе. Он всегда находился в курсе событий, поскольку Поволжье в 1919–1920 гг. было одним из основных театров военных действий. Особенно значимой роль Троцкого была в трагические дни «чапанной войны». Нарком выступил инициатором создания специальной комиссии ВЦИК по расследованию обстоятельств этого восстания{795}. Нетрудно заметить, что в данном случае Троцкий действовал как политик, а не как еврей. В полной мере это относится и к другим евреям-большевикам — руководителям РКП(б), СНК и Красной армии.
Антисемитские настроения крестьян традиционно проистекали от их малограмотности. Но в условиях революции и Гражданской войны они подпитывались вполне реальными фактами из окружавшей их действительности. Прежде всего, в сознании крестьян укоренялось представление о непосредственной связи евреев с политикой «военного коммунизма». Оно основывалось на очевидных для них фактах — участия в работе центральных и местных органов большевистского государства многочисленных представителей данной нации. Например, наряду с вышеупомянутым председателем Симбирского губкома РКП(б) в 1919–1921 гг. И. Варейкисом, председателем другого губкома РКП(б) — Самарского был Валериан Куйбышев. По мнению крестьян, евреи якобы намеренно принимали законы против деревни. Подобные оценки недоказуемы в данной системе координат и обусловливаются лишь низким уровнем политической и общей культуры крестьян.
В целом можно заключить, что проведенное нами комплексное изучение источников дает основание для определения антисемитизма в крестьянском движение в Поволжье в 1918–1922 гг. как явления второстепенного значения. Его проявления, по сравнению с другими факторами крестьянского недовольства, были несущественными.
Следует отметить, что особенностью крестьянского движения в Поволжье в годы Гражданской войны было отсутствие монархических иллюзий, связанных с бывшей династией Романовых. Крестьяне продемонстрировали приверженность республиканской форме государственного устройства России. Что, на наш взгляд, было вполне закономерно. Обоснуем данное положение.
Напомним, что в 1861 г., после обнародования царского манифеста об освобождении крестьян от крепостного права, по всей России прокатилась волна крестьянских выступлений под царистскими лозунгами{796}.
Спустя чуть более полувека в тех же поволжских деревнях, поднявшихся против антикрестьянской «военно-коммунистической» политики большевиков, лишь однажды крестьянами был выдвинут лозунг восстановления монархии и власти Романовых. Произошло это в конце февраля — начале марта 1919 г. в Болыше-Азясьской волости Краснослободского уезда Пензенской губернии, где местная религиозная секта, воспользовавшись недовольством крестьян чрезвычайным налогом, организовала массовое шествие под монархическими лозугнгами{797}. События в Большом Азясе явились исключением в общей массе крестьянских восстаний в регионе в этот период. Спустя год, в 1920 г., в Поволжье также отмечен факт распространения в крестьянской среде монархических настроений, и опять же — в Краснослободском уезде и соседнем с ним Саранском уезде. Об этом сообщалось в информационной сводке Пензенской губчека за 16 мая — 15 августа 1920 г.: «Среди крестьян наблюдается недовольство властью… бывают и целые села, настроенные монархически». Данное обстоятельство объяснялось деятельностью в селениях монархической религиозной секты, «не имеющей никакого отношения к вооруженной и политической оппозиции советской власти»{798}. Других фактов, свидетельствующих о крестьянском монархизме, нами не установлено.
Таким образом, за какие-то шестьдесят лет поволжская деревня прошла путь от выступлений под лозунгом «Жизнь за царя» до признания республики как наиболее целесообразной формы государственного устройства. И в ходе «чапанной войны», и в «вилочном восстании», и в массовом повстанческом движении 1921 г. в программных документах восставших крестьян государственное устройство России определялось как республиканское. Подобная ситуация была характерна и для других регионов (например, Тамбовской губернии){799}.
Преодоление крестьянством монархических иллюзий в первые десятилетия XX века было объективным процессом, связанным с экономическим, демографическим и моральным кризисом, с проникновением рыночных отношений в крестьянские общества. Крестьянский антимонархизм явился вполне закономерной реакцией на неэффективность аграрной политики самодержавия начала XX века. Царское правительство оказалось неспособным справиться с нарастающим валом острых крестьянских проблем. Поистине роковым для судеб монархии стали неудачи России в русско-японской и Первой мировой войнах. Они окончательно подорвали авторитет царя в глазах крестьянства. В связи с этим можно напомнить, насколько вырос в стране авторитет И.В. Сталина после победы СССР над фашистской Германией. И поддерживался он в деревне прежде всего колхозниками фронтовиками, списавшими все прежние грехи и преступления генералиссимуса. Ничего подобного в рассматриваемый период в России не наблюдалось. Именно фронтовики, вернувшиеся с германской войны к своим разоренным хозяйствам, стали в 1917 г. застрельщиками и проводниками аграрной революции, затем, как уже указывалось, многие из них влились в повстанческое движение в качестве не только рядовых участников, но и командиров крестьянских отрядов. Естественно, что о последнем царе и монархии в целом у них оставались не самые лучшие воспоминания. Отсюда становится понятным антимонархизм поволжского повстанчества в 1918–1922 гг. Отдельные всплески монархических настроений наблюдались лишь среди сельского духовенства, иногда в ходе проповедей сетовавшего на отсутствие в России царя-батюшки, дескать, по этой причине и свалились на нее все беды.
Если Гражданская война и сложная продовольственная ситуация, как уже указывалось, были факторами объективного плана, стимулирующими крестьянское движение, то причиной, чисто субъективной, стала религиозная политика Советского государства. Принудительная передача светской власти традиционных институтов гражданского права, находившихся в ведении церкви, сопровождавшаяся нетактичными и оскорбительными действиями советских работников в адрес верующих, вызывала крестьянский протест. Крестьян возмущали насильственные действия власти по отношению к сельским священникам, пренебрежение к извечным традициям. Их недовольство религиозной политикой властей было постоянно действующим фактором. Крестьянские выступления на религиозной почве были распространенным явлением в истории крестьянского движения в Поволжье в рассматриваемый период. Лозунг «за веру христианскую и ислам» в той или иной форме звучал практически в ходе всех крупных крестьянский выступлений в регионе. Так, например, в ходе «чапанной войны» крестьяне требовали прекратить снятие икон в школах и возобновить преподавание там Закона Божьего{800}. На эту тему составлялись специальные приговоры сельских сходов{801}. И делали они это не случайно, поскольку столкнулись с крайним произволом представителей местной власти. Например, в докладе председателя Особой комиссии ВЦИК по ревизии Поволжья П.Г. Смидовича на заседании Сызранского укома РКП(б) 15 апреля 1919 г. приводились следующие факты: «Часто в уезде коммунисты входят в школу и начинают сами снимать с руганью иконы, так нельзя, пусть сами крестьяне снимут, а так вы ничего не добьетесь. Или входят в шапке и с папироской в зубах в церковь во время службы и требуют попа»{802}.
Крестьян возмущали самоуправные действия представителей местной власти в отношении сельских священников, а также традиционно сложившейся системы обучения сельских ребятишек, которая предусматривала знание «Закона Божьего» и соблюдение детьми религиозных традиций. Очень емко крестьянское недовольство «на религиозной почве» оказалось выражено в период «чапанной войны» в воззвании коменданта Ставропольского повстанческого исполкома Долинина «К православным гражданам России». Воззвание гласило: «Граждане! Настало время, православная Русь проснулась. Восстали крестьяне, мужики. Православные граждане, призываю к всеобщему восстанию, наш враг, который надругался над нашей православной верой, бежит. Откликнетесь и восставайте. Яко с нами Бог»{803}.
Аналогичные факты наблюдались и в ходе другого крупнейшего восстания — «вилочного». Особое возмущение крестьян вызвали действия местной власти по мобилизации сельских священников для выполнения трудовой повинности. Кроме того, в мусульманских селах крайне отрицательно была воспринята трудовая мобилизация женщин, поскольку, согласно магометанским канонам, женщины «без мужей не должны ходить в лес». Крестьяне возмущались передачей метрических книг из ведения церкви гражданской власти, вследствие чего регистрация их детей в советах нередко происходила так, как заблагорассудится активистам. Например, в одном из мусульманских селений Уфимской губернии новорожденный, которого родители назвали Харис, был зарегистрирован в совете как Борис{804}. Подобные факты нервировали крестьян и, как это было отмечено на состоявшемся 13 марта 1920 г. заседании ответственных работников Уфимской губернии, посвященном «вилочному восстанию», явились одной из его причин{805}.
В целом лозунги и программные документы крестьянского движения в Поволжье в указанный период и само движение можно, скорее, рассматривать как проявление антигосударственной позиции, обусловленной объективными условиями Гражданской войны и особенностями крестьянского менталитета. Будучи антигосударственным по своей объективной направленности, это движение никогда не было антисоветским, контрреволюционным и антикоммунистическим в смысле борьбы с данной идеологией. Главной его целью являлась борьба против разорявшей крестьянские хозяйства «военно-коммунистической политики» Советского государства. Именно таким увидели мы крестьянское движение в Поволжье в 1918–1922 гг. глазами самих крестьян.