Кри-Кри не застал Луи на том месте, где он его оставил. Старый депутат стоял там, где только что был цоколь колонны, а теперь развевался красный флаг. Он произносил речь.
Кри-Кри не пришлось дослушать ее до конца, так как, вспомнив о тетушке Дидье, он заторопился домой.
С собой он уносил, кроме незабываемого воспоминания о свержении колонны, бронзовый лавровый листок.
………………………………………………………………………………………..
С того времени прошло только семь дней, но как все изменилось!.. Луи, который тогда был весел и уверен в победе, сидел теперь сосредоточенный, погруженный в думы.
Набравшись смелости и выждав, когда тетка Дидье проплыла в кухню, мальчик подошел к Луи.
— Скажите, гражданин Декаруз, что будет происходить сегодня в «Сверчке»?
Старик рассеянно взглянул на мальчика, задумчиво потрепал его по щеке и сказал дрогнувшим голосом:
— Надвигаются великие события. Враг подошел совсем близко. Монмартр[10] занят версальцами. Сейчас здесь, соберутся в последний раз депутаты Двадцатого округа[11], чтобы выработать план защиты нашего района.
Кри-Кри не успел ничего больше спросить. В дверь постучались. Он бросился открывать.
На пороге стоял депутат Двадцатого округа Жозеф Бантар. Это был широкоплечий, высокий мужчина лет пятидесяти, в полном расцвете сил. Черные блестящие волосы, такая же борода, румянец во всю щеку — все в дяде Жозефе говорило о здоровье, бодрости, силе.
— Что же это, Шарло, ты сегодня встречаешь меня так невесело? Неужели Луи нагнал на тебя тоску? Ну, брат, нам с тобой печаль не к лицу. Потешь-ка дядю! — И, видя, что Шарло готов броситься ему навстречу, дядя Жозеф добавил: — Постой, постой! Споем-ка нашу любимую!
И Жозеф затянул куплеты своего друга, поэта Эжена Потье[12], немного переделав их на свой манер:
Когда борьба, то нет разладу, —
Народ к борьбе готов вполне…
Кри-Кри сразу оживился. Недолго думая, он подхватил:
И мы построим баррикаду,
Версальцев всех поставим мы к стене…
Дирижируя большой заскорузлой рукой, дядя Жозеф продолжал:
Сулят версальцы нам разгром,
Вернуть к разбитому корыту…
Кри-Кри звонким голосом закончил ему в тон:
Вставай, встречай врага ядром!
Париж, создай себе защиту!
— Хорошо! Так, Кри-Кри! Узнаю тебя! А то я было подумал, что версальские агенты подменили тебя, как они подменили затворы у большинства монмартрских пушек. — И дядя Жозеф раскатисто рассмеялся.
Кри-Кри обиделся. Почему дядя Жозеф всегда только шутит, считая его еще недостаточно взрослым и неспособным на серьезный разговор? А главная обида Кри-Кри была в том, что дядя Жозеф не разрешал ему принять участие в борьбе с врагами Коммуны. После разговора, который только что вел с ним Луи Декаруз, шутка Жозефа Бантара показалась мальчику даже оскорбительной. Ему захотелось доказать дяде Жозефу, что и он кое-что понимает в происходящих событиях.
— А зачем вы церемонитесь с разными молодчиками, которые шепчутся на всех углах и злорадствуют по поводу неудач коммунаров? — запальчиво сказал Кри-Кри.
Жозеф понял, что происходит с племянником, и ответил уже другим тоном:
— Молчи, Шарло! Хоть ты и говоришь дельно, но сейчас некогда болтать. Нам надо кое-чем позаняться с Луи… Отправляйся-ка в свою каморку и жди, когда тебя позовут. А своей хозяйке скажи, что дядя Жозеф советует ей воспользоваться чудесным майским вечером…
— Она уже ушла, а мне поручила подробно разузнать, почему весь этот переполох.
— Вот и прекрасно. Иди к себе. Там на досуге ты обдумаешь подробный доклад тетушке Дидье.
— Дядя Жозеф, позволь мне остаться. Я буду открывать дверь и впускать приходящих.
— Нельзя, дружок. Мы с Луи, пожалуй, не возражали бы против твоего присутствия. Мы тебе доверяем и знаем, что ты умеешь держать язык за зубами. Но здесь будут и те, кто тебя не знает. Иди же, а дверь я буду открывать сам.
Кри-Кри понял, что настаивать бесполезно и надо уходить. Но в дверь постучали, и Кри-Кри поспешил открыть.
В кафе вошли два незнакомца в штатском и с ними третий, в военной форме.
Кри-Кри тотчас же узнал в нем Вроблевского[13], прежнего адъютанта Домбровского, теперь разделявшего с ним славу руководителя обороны Коммуны.
Не желая, чтобы дядя при Вроблевском напомнил ему о том, что он должен уйти, Кри-Кри нехотя спустился в свою каморку.
Он бросился на жесткую постель и задумался. Чувство горькой обиды зашевелилось в нем. Почему дядя Жозеф не пускает его на баррикады? Ведь всюду в боях дети помогают взрослым. Почему его другу Гастону Клэру никто не запрещает итти под ружье? А он, Кри-Кри, должен сидеть подле старой ханжи и слушать ее приказания.
С ожесточением он ударил кулаком по подушке, затем опустил на нее голову.
А так как мальчик немало наработался за день, он сейчас же погрузился в глубокий сон.
— Шарло! Шарло! Куда ты запрятался?
Голос дяди не сразу дошел до сознания мальчика. Он приподнялся на кровати и протер глаза.
Сверху опять донеслось:
— Шарло! Шарло!
Да, конечно, там, наверху, дядя Жозеф заседает вместе с Луи Декарузом, Вроблевским и еще другими. Как же он мог заснуть в такой важный момент!
Бегом пустился Кри-Кри наверх. Он застал там одного только дядю Жозефа. Большое количество окурков да облака дыма в кафе говорили о том, что здесь еще недавно было много народу.
— Ну, Шарло, — ласково сказал дядя Жозеф, — закрой за мной двери и ложись спать. Время позднее. — Заметив настороженность в больших черных глазах Шарло, он добавил: — Слушай, дружок, и запомни: наш район теперь — последнее прибежище Коммуны. Баррикада на улице Рампоно, постройку которой мы сейчас заканчиваем, закрывает вход в наш район. Сегодня мы решили: лучше умереть на баррикаде, чем отступить перед врагом.
— Дядя Жозеф! — Голос Кри-Кри прозвучал страстной мольбой. — Возьми меня с собой на баррикаду!..
— Нет, Шарло, — серьезно сказал дядя Жозеф, — не спеши. Настанет и твой час. Если мои руки не смогут больше держать шаспо[14], я пришлю его тебе. Обещаю это, мой мальчик.
Он обнял Кри-Кри за плечи и так сжал его своими могучими руками, что у Кри-Кри на мгновенье занялся дух.
— До свиданья, Шарло. Заметь, я не сказал «прощай»!
Стук каблуков дяди Жозефа уже раздавался где-то за дверями кафе.
Кри-Кри долго стоял на месте и прислушивался к этим удалявшимся звукам. Спать ему не хотелось. Он был возбужден словами дяди Жозефа.
Среди брошенных окурков, каштановой шелухи и скомканных кусочков бумаги Кри-Кри заметил под одним из столиков свежеотпечатанное воззвание. Подобрав его, он бережно разгладил бумажку и разложил на столике. Это было последнее обращение Комитета общественного спасения:
Мы — отцы семейств. Мы сражаемся, чтобы наши дети не очутились под игом военного деспотизма, как это случилось с вами. Вы тоже будете когда-нибудь отцами. Если вы будете сегодня стрелять в народ, ваши сыновья проклянут вас, как проклинаем мы солдат, стрелявших в народ в июне 1848 года и в декабре 1851 года[15].
Два месяца тому назад, 18 марта, ваши братья из парижской армии, возмущенные трусами, предавшими Францию, побратались с народом. Сделайте, как они.
Солдаты! Наши дети и наши братья! Слушайте, что мы говорим, и пусть решает ваша совесть!
Глава третьяКРИ-КРИ
Насвистывая, Кри-Кри вышел из «Веселого сверчка». Он взглянул на большие башенные часы на больнице Сеи-Луи. Они показывали девять часов утра. У Кри-Кри было два свободных часа. Теперь благодаря сокращению рабочего дня он имел возможность пошататься по Парижу, поглядеть, как строятся баррикады, и мог сам принять участие в этой работе.
А посмотреть было на что!
В эти майские дни 1871 года, казалось, все население прекраснейшего в мире города занималось только одним делом: все в лихорадочной спешке строили баррикады. За истекшие двое суток, 23 и 24 мая, парижане выстроили шестьсот баррикад! Надо было торопиться: Париж не подготовился во-время к обороне против версальских войск.
Победа революции 18 марта, когда солдаты, посланные Тьером на усмирение восставших рабочих, опустили ружья и отказались стрелять, показалась парижанам окончательным завоеванием свободы. Все ликовало в этот залитый весенним солнцем день. Париж стал сам себе господином. Правительство, во главе с Тьером, бежало в Версаль — резиденцию французских королей, находившуюся в семнадцати километрах от Парижа.
Новая, рабочая власть не подумала о том, что нельзя выпускать правительство, только что подписавшее с пруссаками позорный для Франции мир[16]. Их войска стояли у стен города, грозя каждую минуту занять столицу республики.
В тот момент, в шуме всеобщего ликования, рабочие Парижа не слыхали зловещих шепотков в прикрытых ставнями особняках буржуа. А между тем, спешно упаковывая свои чемоданы, министры уже строили планы восстановления «законного порядка» и «спасения республики от коммунистов, которые намереваются разграбить Париж и погубить Францию», как писали реакционные газеты.
И это говорили те господа, которые, испугавшись народа, поднявшего голос в защиту своих прав, изменили родине, отдали немцам Эльзас-Лотарингию и пять миллиардов франков контрибуции, выговорив за это у Пруссии помощь для подавления восстания. Тьер заключил позорный мир с Пруссией, чтобы начать войну с рабочими.