Мне было ужасно жалко папу и его завод, конечно, в который он вложил и душу, и тело. Представить, что завод отнимут, было трудно, но все-таки, глядя на папино разбомбленное, в руинах лицо, я понимал, что это может произойти. Мне хотелось ему помочь – но как?
– Как брата прошу, – не пропищал, а скорее просвистел тоже порядком вымотанный Серпов. – Если они возьмут заводоуправление, то нам конец.
– Не возьмут, – устало отмахнулся папа, – ты же знаешь, там бронированная дверь. Проще сейф в банке взломать.
– Это да, – согласился Серпов, – но акции, акции. Если эти мерзавцы продолжат выкупать их у рабочих, то они так или иначе войдут в правление. Ты это понимаешь?! Ты понимаешь, что у нас на заводе окопались социал-предатели?
– Понимаю, – вздохнул папа. – Прокрались.
Княгиня появилась, как обычно, незаметно.
– О ком вы говорите? – поинтересовалась она. – Что за предатели? Никогда не могла себе представить, что предателей может быть сразу много. Это, знаете, как много влюбленных сразу. Люди все-таки не перелетные птицы, чтобы всем вместе одновременно взять и что-то сделать. Предательство человек может совершить лично, да и то, как мне представляется, при крайне неудачных обстоятельствах.
– Вот они и пришли, эти обстоятельства, – пискнул Серпов. – И вообще, это не ваше дело, – грубость, таившаяся в нем, как зевок, все-таки вылезла наружу.
– Вы плохо воспитаны, – Зинаида Андреевна посмотрела на товарища Серпова неодобрительно. И всем стало очевидно, что с воспитанием у товарища Климента действительно не очень.
Папа решил загладить серповский моветон и вкратце объяснил ситуацию.
– Понятно, – сказала княгиня, дослушав. – А что же, те акции, о которых идет речь, ваши рабочие, конечно же, выкупили у вас в свое время?
– Да вы что, – возмутился папа из последних сил, что у него еще оставались. – Это же мои товарищи. Я раздал бесплатно.
– Думаю, в этом все дело, – Зинаида Андреевна присела на стул, и я наконец тоже смог сесть. Я, конечно, пока не могу похвастаться отменным воспитанием, но учусь понемножку и уже знаю, что если в комнату входит княгиня, мама, Клара или «любая другая особа женского пола, то мужчины должны встать и стоять, пока пришедшие особы не сядут». – Видите ли, – продолжила княгиня, – совершенно точно известно, что человек ценит только те вещи, за которые он заплатил. Может быть, не деньгами, но обязательно заплатил – тогда он будет эти вещи беречь и так просто с ними никогда не расстанется.
– У наших рабочих есть пролетарская сознательность, – встрял Серпов и попытался испепелить княгиню взглядом, чего Зинаида Андреевна не заметила.
– Знаете, – сказала она просто, – похоже, сознательность в вашем понимании – это когда люди обязаны делать какие-то вещи, не получая вознаграждения, даром то есть. А ведь до этого речь шла именно о деньгах.
– Для пролетария деньги не важны, – пропищал возмущенно Серпов, – ему нечего терять, кроме своих цепей.
Тут я некстати подумал, что цепи тоже, наверное, вещь не бесплатная. Подумал и устыдился, потому что в цепи пролетария, по версии товарища Климента, заковывали как-то сразу, они полагались каждому безвозмездно.
– Не знаю насчет цепей, – задумчиво проговорила княгиня, обращаясь к папе, – но мне кажется, что самым разумным в этой ситуации было бы вам самому выкупить акции у ваших работников. А те, кто пробовал смошенничать, увидят, что цели им не достичь, и, скорее всего, продадут свои акции вам же. Они им попросту станут не нужны.
По тому, как стало восстанавливаться из руин папино лицо, по тому, как против своей воли кривовато заулыбался Серпов, мне стало ясно, что Зинаида Андреевна предложила настоящий выход. И завод останется у папы. И негодяи будут посрамлены.
– Кстати, – сказала княгиня, – на мошенников нужно обязательно заявить в полицию. Чтобы им неповадно было.
– Да ладно, – махнул рукой повеселевший товарищ Климент. – Ваша полиция – та еще шайка буржуазных наймитов.
Глава одиннадцатаяПир победителей
Нет в конце ноября всенародных праздников, к которым каждый мог бы присоединиться: не летит в небо салют, не бьют по-новогоднему куранты на Спасской башне, не реют майские флаги.
Меня всегда волновал этот беспорядок с праздниками. Почему с ними то густо, то пусто?
С одной стороны, мне нравится, что большинство праздников у нас собирается вокруг Нового года, когда хочешь не хочешь, а все равно будешь радоваться. И на начало мая – потому что в мае уже становится тепло и вместе с температурой поднимается настроение. С другой – крайне несправедливым видится отсутствие праздников в октябре и апреле: в эти месяцы нередко думаешь, что они никогда не закончатся и жизнь в них застынет, как клей.
В ноябре мы празднуем красный день календаря, это вы, я думаю, не забыли. Остается сентябрь, но на нем все-таки лежат летние блики. И в сентябре только кажется, что наступили суровые будни.
В этом году ноябрь выдался мировой. Он еще не закончился, а в нашем доме уже второй за месяц праздник – победа над буржуями, которые хотели отнять папин завод, но их буквально моментально удалось «нейтрализовать, разоружить и принудить к бегству».
Папа трепетал радостно, как папильон, что на французском означает «мотылек» (вы, конечно, догадываетесь, из какого источника эти знания). Вместе с папой трепетала и мама. Немного трепетали и мы с Кларой, но больше всех трепетала и даже вертелась Дуня, на которую опять легла обязанность организовать праздничный стол не хуже краснокалендарного.
Вообще, было полное ощущение, что седьмое число повторяется. И папин красный галстук, и звезды на стенах, и торжественный приход многочисленных гостей. Пролетарский пир на весь мир. Гуляй, душа и классовая справедливость.
Весь завод, весь наш дом, всякий наш знакомый веселился, как бодрый дельфин, понимая, что наша победа именно справедливая. Мне всегда нравилось, что в красной идее мало про деньги, про корысть, зато много про справедливый праздник, который мы можем устроить, если соберемся вместе. На манер седьмого ноября – самого красного дня календаря.
Отличий от предыдущего застолья было два. Одно несущественное, а второе – весьма. Первое – присутствие Власика, которого притащила Клара, – но его могли и не заметить. Но вот не заметить княгиню? Я переживал и надеялся, что обойдется без классовых недоразумений.
Наконец стол был завален разной едой, гости рассажены и даже налиты первые бокалы, и пора было бы выпить и поесть, но папа медлил. Ожидали княгиню. Гости, папины «соратники и сподвижники», знали обстоятельства истории и роль Зинаиды Андреевны в ней. Наша столовая, и без того в основном красного цвета, рдела и даже пунцовела различными оттенками любопытства.
Княгиня появилась на пороге – гости начали радостно кричать. Вместе у них выходило что-то вроде «да здравствует», но что именно да здравствует и как это прикрепить к Зинаиде Андреевне – никто толком не понимал, отчего крики быстро утихли.
Место ей было приготовлено рядом с папой, так что она оказалась во главе стола и на нее были устремлены все взгляды.
– Товарищи! – поднялся папа с рюмкой в руке. – Счастлив представить вам нашего товарища, – он немного помолчал. – То есть не товарища, – папа помолчал еще немного. И наконец сказал: – Нашего товарища княгиню. Зинаиду Андреевну.
Получилось нескладно, зато окончательно. Что все и отметили, радостно зазвенев посудой.
– Я очень рада, – княгиня с улыбкой посмотрела на папу. – Я очень рада, что вы победили.
– Коммунизм всегда побеждает! – крикнул кто-то из толпы гостей.
Может быть, он просто не подумал или рассчитывал смутить Зинаиду Андреевну, но на нее это не произвело ровно никакого впечатления.
– В самом деле? – спросила она.
– Именно так, – встрял товарищ Климент. – Во- первых, революция продолжается. А во-вторых, будет продолжаться, пока коммунизм не победит во всем мире. Об этом знают даже младенцы.
– Неужели? – так же ровно спросила княгиня. И тут к нашей компании присоединился Власик. Он всегда опаздывает. Но в этот раз оказался просто ложкой к обеду.
– Здравствуйте, – сказал Власик и попробовал спрятаться за своими длинными волосами, так он смутился и покраснел. Еще бы – в него вонзились взоры всей общественности.
– Попался, голубчик, – произнес товарищ Климент единственную уместную в этот момент фразу. – Отвечай-ка прямо, – продолжил он голосом победителя, – верен ли ты делу Ленина и коммунизма?
Понятно, что тут Власик совсем смутился и смог промямлить только самое короткое:
– Нет.
Воцарилась гробовая возмущенная тишина, а товарищ Климент начал недовольно сопеть.
– Я бы предложила новому гостю занять место за столом, – обратилась к папе Зинаида Андреевна.
Папа кивнул и мотнул головой, показывая несчастному, куда тот должен пройти. Мне было совершенно очевидно, что Власик с удовольствием просто удрал бы в этот момент, но влезла Клара, и спастись бегством ему не удалось. В полной тишине Власик добрался до места рядом с моей сестрой, и та принялась хлопотать, накладывая ему на тарелку столько всего, будто он не ел год и мог прямо сейчас умереть.
Все остальные тоже принялись за еду, но молчание за столом не рассасывалось. Было ясно, что поесть Власику, конечно, дадут, но потом, вероятно, сразу и прикончат.
Когда была дожевана последняя котлета, Серпов хищным вороном тут же налетел на беднягу.
– Нуте-с, молодой человек, – сказал он угрожающе, – почему же это вы не желаете идти коммунистическим путем?
– А куда? – ответил Власик, и я впервые проникся к нему симпатией, потому что прозвучало действительно смешно.
– Как куда? – не растерялся парторг. – В светлое будущее.
– А мне и здесь неплохо, – тоже не растерялся программист.
– Ладно, – товарищ Климент решил зайти с другой стороны, – знаете ли вы, молодой человек, в честь кого названа девушка, за которой вы ухаживаете?