– Ужасная примета, – голосила Дуня. – Ведь на мелкие кусочки разлетелось. Умрет кто-то у нас, – апокалиптически выплыло из ее круглого рта, который она тут же принялась мелко крестить.
Вот это да! Я тут же подумал, что Дуне хорошо бы играть в театре. В ролях, где требуется плакать и ужасаться, она смотрелась бы очень натурально.
– Перестань, – строго сказала Зинаида Андреевна. – Верить в приметы глупо, тем более взрослому человеку. Еще глупее делать какие-то немыслимые выводы, когда зеркало – это просто амальгама и стекло.
Дуня слушала, кивала и продолжала плакать.
– Ну хватит же, дорогая, – княгиня поднялась, подошла к Дуне и взяла ее за руку. – Я тебе скажу, почему ты плачешь на самом деле. Тебе просто очень жалко себя. Потому что тебе отчего-то кажется, что тебя накажут. Верно?
– Да, – неожиданно быстро согласилась Дуня и тут же перестала плакать – как кран закрыла.
– Ну вот и прекрасно, – похвалила ее Зинаида Андреевна. – И никто тебя ругать, конечно, не будет.
Дуня вышла, и я поспешил поделиться с княгиней только что сделанным открытием.
– Выходит, Дуня не должна была плакать, потому что это жалость к себе, грех и глупость?
– Можно и так сказать, – Зинаида Андреевна вернулась в свое кресло. – Конечно, это глупость – так расстраиваться по пустякам. Но имей в виду, что судить людей – это тоже грех, хотя и меньший, чем жалеть себя.
– Но это же очень сложно! – я был по-настоящему обескуражен. Как же так – с одной стороны, себя, самого близкого себе человека, жалеть, видите ли, нельзя. А какого-нибудь Власика, видите ли, считать болваном – тоже нельзя! Это же прямо ловушка какая-то. – Это как-то не по-человечески, – сказал я вслух.
Зинаида Андреевна не успела прояснить мне это огорчительное открытие, потому что на этот раз наш волнующий разговор прервала Клара, влетевшая в столовую с совершенно красным лицом и тоже в слезах. Если так можно назвать единственную каплю, которая художественно висела на кончике ее носа.
– Что случилось? – деловито спросил я, подозревая, что у всех сегодня что-нибудь да случается. Просто день такой – специальный.
– Я споткнулась, – выдавила Клара страшно расстроенным голосом. – А потом у меня каблук в щели между плиткой застрял. И я на автобус не успела. А потом на метро. И… я опоздала на свидание…
– Понятно, – прервал я сестру, – знаем мы твоего… воздыхателя. И что – он не дождался тебя и удрал? Или его арестовали, потому что у него подозрительный и шпионский вид?
До начала обильного слезотечения оставались считанные мгновения. Буквально в последний момент я умудрился замолчать, а Зинаида Андреевна – быстро спросить:
– А что же, он и на звонки не отвечает?
– Не отвечает, – капризный и жалобный Кларин голос вонзался в пространство, словно игла.
– Ну, тогда его точно арестовали, – не удержался я, поражаясь собственному неблагородному поведению. Единственное мое оправдание было в том, что я искренне считал странным расстраиваться из-за волосатого и шипящего Власика.
– Никуда он не денется, – я попытался утешить Клару. – А телефон он просто забыл где-то.
– Ты дурак, – коротко и емко ответила сестра. – Я расстраиваюсь не потому, что он не отвечает, и даже не потому, что опоздала, и не потому, что он меня не дождался. И не…
– Понятно, – похвалил я ее. – Не в каблуке дело.
– Нет, – Клара махнула головой, и капля, мирно висевшая у нее на носу, сорвалась и улетела. – Все дело в том, что я споткнулась на правую ногу, и все-все сразу стало плохо. Плохая примета.
Я бросил значительный взгляд на княгиню.
– Это потому, что ты жалеешь себя.
– Что? – спросила Клара с недоумением и некоторой злостью. – Это в каком смысле?
Тут нужно было ясно, по-княжески, четко все объяснить Кларе, обнаружить и предъявить свои новые знания. Но вместо этого я взял и неожиданно выпалил:
– Все дело в том, что ты грешница.
– А ты болван, – Клара вскочила и, пылая гневным лицом, выбежала из комнаты.
Зинаида Андреевна, глядя на меня, неодобрительно покачала головой.
– Твоя сестра абсолютно права.
– Как? – я был искренне поражен в очередной раз. – Но вы же сами сказали, что верить в приметы, расстраиваться из-за этого – не что иное, как жалость к себе. То есть грех.
– Это только поверхностный смысл, – ласково сказала княгиня. – Суть же в том, что достойный человек старается понять другого, старается хорошо к нему отнестись в любой ситуации. Это же касается и самого себя. Человек должен стараться любить себя.
Новый поворот, и я опять перестал понимать хоть что-нибудь. Хотя я совсем не болван, что бы там Клара про меня ни говорила.
Папа и мама зашли в столовую вместе. Естественно, краснолицые и расстроенные.
– Как же так? – сказал папа.
– Как же, как же? – гулко и с некоторым завыванием сказала мама. – Зачем же вы от нас уезжаете?
– К сожалению, – Зинаида Андреевна поднялась им навстречу, – мне действительно нужно вернуться в Касабланку, в мой родной «белый город». Так сложились обстоятельства.
Сердце мое упало и разбилось. Жалость к себе мигом заполнила освободившееся пространство.
А еще говорят, приметы ерунда. Вот она, зловещая роковая глава. Вот она, проклятая.
Глава тринадцатаяКак жить?
Впервые в жизни я подумал о смерти всерьез. Над тобой закрывается крышка гроба – и все. Никто уже не выпустит тебя погулять, пообедать или поехать в Сочи. Лежи себе смирно и ничего не жди.
Такие мысли овладели мной после того, как затворилась за княгиней входная дверь. Дверь захлопнулась, выпустив ее, и Зинаида Андреевна исчезла, как будто никогда и не было.
Полный печальных дум, я побрел к себе в комнату, улегся на кровать и даже сложил крестом руки на груди – начал как бы репетировать.
Но это на следующий день. Предыдущий, а вернее, конец его, поздний вечер, прошел в разговорах.
– Да что это? Да как это? – узнав страшную новость об отъезде княгини, я превратился в собственных папу с мамой разом и принялся, грохоча, бегать по комнате, раскрасневшийся, гневный и гулкий. – Как это, как это? – шумел я интенсивно и звонко, как пресс, штампующий на папином заводе мелкие детали. – Какого черта!
Я так бушевал, что полностью поглотил внимание всех присутствующих, включая Дуню. Она и не подозревала, наверное, что и вправду не нужно было ей шлепать зеркалом об пол. Ведь вслед за этим известие княгини полностью разрушило мое сердце. Разбило на мелкие осколочки. Я даже вскользь подумал, что, может быть, приметы и барахло, но только если они не совпадают с особыми моментами. Не привлекают к себе зловещего внимания.
Но это вскользь. А так я продолжал бегать и взволнованно голосить, пока не надоел всем окончательно и бесповоротно.
– Хватит! – рявкнул папа, и я перестал скакать по всей столовой, но начал бить чечетку, словно цирковой жеребенок впервые на арене.
– Прекрати! – мамин голос-бидон вылил на меня добрый ушат холодного негодования, но меня не проняло.
– Да хватит же, – подключилась Клара, которая, видать, дозвонилась до своего ненаглядного Власика, потому что вид у нее был спокойный против прежнего и даже довольный.
– Не могу, – изничтожил я взглядом Клару, а заодно и Дуне досталось. – Как не бунтовать, если Зинаида Андреевна уезжает?!
Странное дело, но произнесенные слова как-то охладили меня – в том смысле, что я смог заткнуться и просто грустно замолчал. Может быть, силы кончились, может, сказать больше было нечего, может, это накатило на меня ужасное уныние. Греховная, как сказано было, жалость к себе.
Сначала мне показалось, что княгиня смотрит на меня презрительно, и то место, где у меня прежде было сердце, еще немного защемило. Но потом я понял, что ошибся. Конечно, это было не презрение, а совсем наоборот. Она молчала, но взгляд ее посылал мне бодрость. Выпрямилась спина. Тем не менее нос перевешивал и свисал все ниже на манер тех бананов, которые никак не могли вырасти на папиных заводских пальмах.
– Подождите, – княгиня обратилась ко всем сразу. – Давайте я все объясню, и вы меня поймете.
Тут мы, конечно, все вместе всплеснули руками, и на лицах наших отразилось даже некоторое возмущение, но тем не менее Зинаида Андреевна закончила:
– Только, если позволите, разговаривать с каждым из вас я буду по отдельности, потому что, выражаясь иносказательно, на этом обеде каждого ждет особенное блюдо.
– Я после семи не ем, – как всегда быстро и опрометчиво вылезла Клара.
– Вот и отлично, – улыбнулась княгиня. – Тогда с тебя и начнем.
Мы – все остальные – послушно разбрелись по своим комнатам. Папа – в кабинет с флагом на стене, с портретами вождей и вымпелами победителя социалистического соревнования. Мама – в свой музей, где тысячами, как сосульки в строю, стоят любимые ее фарфоровые фигурки. Дуня – понятное дело, на кухню, а я сделал вид, что иду в свою комнату. Чтобы, естественно, стукнуть дверью и ловким индейцем кинуться подслушивать.
Я рисковал: как вы знаете, подслушивать у нас в доме умеет каждый. Могли спокойно меня застукать. Но, во-первых, я был уверен, что от волнения все будут вести себя честнее, чем обычно. А во-вторых… как бы это получше объяснить… мне больше других нужно было знать все детали. Если еще более конкретно, я очень надеялся, что Зинаида Андреевна, белая княгиня, никуда не поедет, а если и поедет, то буквально на недельку. Даже на пару коротких, как спичка, деньков.
Подслушивать было неудобно. В смысле, я ничего разобрать не мог. Все какие-то «кря» да «кря». Можно подумать, за дверью пруд с утками. Потом стало похоже на утробные рыдания, но, наверное, это оттого, что, проходя через дверь, звуки искажались. Потом Клара возмущенно крикнула: «Я не хочу!», чему я совершенно не удивился. Ведь ждать от нее чего-то другого – это как надеяться, что на верхушке светофора расцветет сирень.
Я так увлекся, представляя эту картину, что едва не погиб. Клара резко открыла дверь, и меня буквально сплющило в лепешку, но, к чести моей сказать, я не издал ни звука. Кроме того, порывистость Клары принесла пользу: я оказался прикрыт дверью, за которой и скрывался преспокойно до тех пор, пока в столовую не прошагала моя мама, длинная и бледная.