Собственно, эта фигура и делала картину для меня таинственной и интересной. Художник Пименов предложил загадку, которую очень хотелось разгадать. Вот вы, к примеру, что бы сказали по поводу мужчины в черном костюме, который изображен либо без ног, либо ушедшим в строительную грязь прямо по пояс?
Думаю, вы бы решили, что молодой человек – вероятно, свидетель со стороны жениха – несколько отвлекся, засмотрелся на счастье своего друга и действительно провалился. Или это не грязь, а зыбучие пески? Как в романе Уилки Коллинза?
Но дело в том, что на лице у провалившегося нет ни капли волнения, испуга или гнева. Победно развевается чубчик, и молодой человек ясно смотрит вдаль.
Однажды я подумал, что это человек-гриб. То есть он на этой грязи вырос и попал в кадр. Либо, подумал я в другой раз, это не настоящий человек, а плакат, на котором по пояс изображен кто-то близкий для жениха или невесты. Таким образом отсутствующий как бы на свадьбе присутствует.
Много у меня было разных догадок разной степени причудливости, но ни одна не устраивала меня полностью. И вот, как показалось, я нашел ответ. Ног у этого человека не то чтобы нет, просто они сзади – ведь он летит над стройкой, трубами и грязью! А летит потому, что он переодетый бог любви. Простой советский Гименей.
Папа картину любит – зря, что ли, она висит у не‐го в кабинете? Ему в этой картине все близко: и стройка, и грязь, и светлое будущее. А про бога Гименея он, вероятно, никогда не думал, а зря.
К чему это я? А все очень просто и неожиданно одновременно. Случилось, что тот ли, а может, и какой другой бог любви посетил нашу семью. Жертвой его выступила Клара, объявившая о желании связать свою жизнь с Власиком.
Что сказать? Когда я впервые услышал об этом, то решил, что уж на этот раз небо точно упадет на землю и вымрут многие виды млекопитающих, земноводных и членистоногих. Не говоря, конечно, о самой Кларе, а тем более о ее ненаглядном.
Как вы знаете, мнения по поводу Власика в нашей семье были долгое время прямо противоположными. Мама и Клара его любили и привечали, а папа и я относились к Клариному дружку без любви, с легкой ненавистью. Хотя в основе этого отношения у папы лежало классовое чутье, а у меня обычное – Власик казался мне неотесанным болваном. До тех пор, правда, пока не обнаружилось его чувство юмора, с каким он бился с напористым и недалеким товарищем Серповым. А если у человека имеется чувство юмора – значит, он не совсем пропащий. Значит, его можно попробовать полюбить.
Что Клара и сделала, причем еще тогда, когда я лично не замечал во Власике и кванта чего-либо достойного. Или лучше сказать не кванта, а бита?
Ведь если брать в целом, то все в нем было лишним и неудачным. И долговязость, и очки, и длинные волосы, которыми он каждый раз целил прямо в тарелку с супом. И его шипение вместо нормального голоса, и ухмылки, и даже общий абрис, похожий на покосившийся вопросительный знак.
В общем, опоздавшая Клара вошла в столовую, когда мы все ужинали, и прямо с порога обратилась к папе, который допивал компот.
– Папа, – сказала она, – как ты относишься к программистам?
Сытый папа был тяжел и доволен, как заходящее солнце.
– Программисты-коммунисты, – песенно промычал он, пытаясь пальцами выловить из стакана из-под компота разбухшую вишню. – Надо верить, любить беззаветно… а что случилось? – спросил папа, не поднимая глаз, потому что вишня уворачивалась и выскальзывала.
– Я его люблю, – невразумительно, но пылко ответила Клара.
– Ага, – папа наконец схватил вишню. – Любить беззаветно… кого? – он отправил вишню в рот и с интересом посмотрел на собственную дочь. Папа еще ничего не понял.
Тут бы Кларе остановиться, в смысле, остановить кино – ведь был еще шанс. Это был тот самый случай, когда молнию, ударившую в дуб, от чего загорелся овин, а после дом, а также произошли прочие всякие несчастья, можно было обезвредить. Бросить, например, на землю какую-нибудь металлическую мелочь. Вилку со стола. Она сыграла бы роль громоотвода, молния змеей ушла бы в землю, и все овины и заборы были бы целы. Но не тут-то было.
– Ты ничего не понимаешь! – Кларин нос моментально покраснел, а из глаз брызнули ожидаемые фонтанчики слез.
– Я?! – удивился папа и едва не подавился вишневой косточкой. – Чего я не понимаю?
– Ничего! – хором ответили мама и Клара. Их голоса сплелись воедино, и получилось отлично – словно цапля недовольно запела со дна колодца.
– Ничего?! – грозно удивился папа, которому за самое короткое время удалось рассвирепеть.
Вообще папа не склонен к скандалу, просто на этот раз все произошло слишком быстро. Я имею в виду скорость поступления ошарашивающей информации. Или, может быть, дело в коммунистических эриниях – богинях мести? Которые подкрепляли папу в нужный момент идеологически. Ну, и лишали его иногда разума.
Словом, папа сложил два и два.
– Что?! – заорал он неистово. – Что из того, что ты любишь своего программиста?!
– А то, – храбро ответила красноносая Клара, опираясь на маму морально, – что я хочу за него замуж.
Дальше папа стал кричать длинно и слитно, бегал по столовой, грозил кому-то кулаком – разобрать хоть слово было невозможно. Мы все с напряжением ждали, когда к нему вернется дар складной речи.
– Этой свадьбе не бывать! – наконец вырвалось из папиной груди. Он вытер свое раскрасневшееся лицо и рухнул на стул. – Тебе всего восемнадцать лет, тебе еще рано, он эксплуататор, бездельник, программист…
– И оппортунист, – помогла мама и добавила: – Зато хороший.
– Неважно, – папа махнул своей толстой мускулистой рукой. – У него ничего нет.
– Ага! – восторжествовала Клара. – А как же те двое, которые у тебя на картине в кабинете? У них тоже небось ничего нет.
– Не путай, – папа снова махнул рукой, как будто давал сигнал начинать. Или прекратить. – На картине комсомольцы идут вперед. Их сердца открыты будущему. Где только всеобщее счастье и светлые дали.
– То-то там грязь нарисована, – съязвила Клара.
– Дура, – поставил папа непедагогичное клеймо. – При чем здесь грязь, когда завтра на этом месте будет улица? Ведь в названии так и сказано. А еще студентка.
Может быть, папа хотел обидеть Клару, назвав ее студенткой. Может быть, хотел укорить тем, что не приносит дивидендов вложенное в Клару воспитание. Как бы то ни было, но если Клара и покраснела гуще, то скорее от злости.
– Из грязи в князи, – припечатала она, и я, конечно, моментально подумал: как жаль, что нет под боком Зинаиды Андреевны. Она бы живо навела порядок.
Я надул щеки и стал напряженно думать, как поступить, чтобы все стало красиво и благородно. Неплохо бы Власика и правда постричь. Потом подумал, что, вероятно, папу раздражают Власиковы очки и что их тоже лучше снять. Одевается Власик неряшливо – что правда, то правда, и, мысленно примерив на него черный пиджак с белой рубашкой вместо вытянутого свитера, я остался доволен результатом. Не то чтобы Власик стал похож на юного князя, но выглядел явно человекообразнее. Но как быть с тем, что он программист?
А папа и Клара кричали друг на друга, как две сильно возбужденные собаки. Только и слышалось:
– Гав-гав!
– Сам гав-гав!
– Я тебя породил, я тебя и гав-гав!
– У тебя гав-гав коротки!
И еще мама стонала, как бидон на ветру. В целом все выглядело смешно и совсем не благородно.
Я подумал, что все-таки, наверное, ошибся в отношении загадочного персонажа с папиной картины. Это не был пролетарский Гименей. Это был Власик, которого напомадили, принарядили, но он все равно не сгодился в женихи. У него, как говорится, оказались ноги коротки.
Глава шестнадцатаяКапитан Немо
Мало кто обращает внимание на то, что капитан Немо залез под воду, чтобы не только изучать дно Мирового океана, но и, говоря простыми словами, мстить. И жизнь положил на это. В этом он похож на графа Монте-Кристо, который тоже был мстителен до чрезвычайности. И если бы его обидчики знали, что имеют дело со столь упертым типом, то, конечно, с ним не связались бы ни за какие коврижки. Это я к тому, что если человек так обидчив, то лучше обращаться с ним нежно и лишний раз его не тревожить.
Еще капитан Немо боролся за освобождение Индии, и если бы дожил до наших дней, то при виде независимой Индии сердце его обрадовалось бы. Мне иногда кажется, что мой папа похож на капитана Немо. Потому что он тоже способен радоваться сразу за многих людей. Только он, конечно, совершенно не обидчивый, а наоборот.
Даже ссора с Кларой не оставила на папе никакого отпечатка, и на следующий день он, как бодрый воробей, весело полетел на работу. Сравнение годится, если, конечно, представить себе по-настоящему увесистого воробья. Воробья-великана. Директора-воробья.
Мама к завтраку не вышла, а про Клару Дуня сообщила, что та улепетнула из дома совсем рано утром. И я подумал, что, может быть, навсегда. Наслаждаться Власиковым обществом и дуться на весь мир. Размышляя, хорошо это или плохо, если Клара никогда больше не переступит порог родного дома, я пришел к выводу, что насовсем она уйти не могла, конечно.
И не только потому, что любит комфорт и негу, а в основном потому, что жалость к себе нуждается в просторе. Нуждается в людях, которые должны мириться с твоими водопадами настроения, и комнатах, где хорошо уединяться, чтобы насладиться слезами, льющимися от чрезвычайной несправедливости мира. Ну или энергически и злобно скакать по тем же причинам.
Не исключено, правда, что Клара нужным ей образом воздействует на Власика и тот совершит ради нее подвиг – заработает на дворец вроде нашего, чтобы Кларе было где упражняться. Это я все думал, пока ел овсянку, – Зинаида Андреевна настаивала на том, чтобы мы ели разные каши.
Когда я перешел к булочке с маслом и вареньем, мысли мои вновь вернулись к книжным героям, обидчивым вроде Клары. Раз они еще и делом занимались, то, получается, двигателем их свершений была не дававшая им покоя месть?