Я спорил с ней, приводил в пример гражданскую войну в Соединенных Штатах Америки, где в результате освободили рабов. Про себя я, конечно, отмечал, что там белые воевали с белыми за черных, а у нас красные воевали с белыми за счастье всех людей. Получается, и за счастье черных граждан тоже. Словом, в проигрыше они не остались.
В результате княгиня сказала, что, может быть, в Америке гражданская война и обернулась чем-то хорошим, но верится в это с трудом – смотри пример про ножик в левой ноге. Я для себя решил, что гражданская война действительно не конфета, но иногда ее не избежать.
Теперь вернемся к нашим боевым действиям. Феноменальный прохвост, он же граф Серпов, он же товарищ Круассан, когда все раскрылось, отнекиваться не стал. Заявил нахально, что он-де действительно граф и всю жизнь ненавидел советскую власть, которая отняла у него все. Что они, дворяне, цвет земли русской, что все здесь создано их руками и умом, а узурпаторы взяли все и присвоили. Я не сразу сообразил, что это он моего папу называет узурпатором.
Дальше стали всплывать подробности, из которых следовало, что еще в раннем детстве маленький Серпов-Круассан затаился среди рабочего класса, выучился плеваться, играть на гармошке, лузгать семечки и разговаривать так, что его стали принимать за своего не только высококвалифицированные рабочие. Но даже самые низкоквалифицированные.
Следующим шагом хитрый дворянский отпрыск вступил в пионеры, продвинулся по комсомольской линии и так пылко клялся в верности коммунистической партии и лично товарищу Ленину, что смущались даже старые большевики. Итог вы знаете – представитель старинного графского рода долгие годы был бессменным парторгом на заводе, который он наконец решил прикарманить, показав свое истинное лицо. А точнее говоря, оскал. Решил, что пришло время мстительного реванша.
Вы спросите: откуда такие сведения про этого современного Монте-Кристо? Все просто – ведь мой папа вместе с тайным аристократом воспитывались в одном детском доме. Так что папа видел все своими глазами и мог бы написать обо всем этом книгу.
Не знаю, умеет ли мой папа писать книги, тем более такие толстые, как Дюма-отец, но сейчас заниматься этим он уж точно бы не стал. Схватка поглотила его, как воды Мирового океана поглотили «Наутилус».
Небольшое отступление. Я давно ничего не сообщал про маму с Дуней, так что теперь исправляюсь. Они восприняли происходящее так же, как и я, близко к сердцу, но по-своему. Дуня зачастила в церковь, изводя свое жалованье на всякие сомнительные свечки и записки. Кроме того, Дуня кланялась и шептала специальные слова, которые должны были подталкивать фортуну в направлении к моему краснознаменному папе.
Мама перестала разговаривать и пропала в фарфоровом хранилище, засела там, как улитка в раковине. Я было начал волноваться, что она совсем перестала есть, но Дуня сказала, что по ночам из кухни пропадает еда. Выходит, Кларина привычка лопать в неурочное время бутерброды не с неба свалилась.
Мне было очень интересно, что же мама делает в своем музее, и я, улучив момент, когда она вышла, ястребом кинулся внутрь и обнаружил удивительнейшую картину. Бесконечные белые фарфоровые фигурки покинули стеллажи и теперь выстроились на полу. Роты и батальоны пастушек и балерин, Аленушек и трубадуров, гимнастов и лебедей, призванных под ружье, приготовились к бою. Хрупкие, белые, они были готовы умереть, и я поразился такой самоотверженности.
Клара появилась среди пожара как дуновение зефира, как перышко голубки, случайно залетевшее на раскаленную кузню.
– Витька, – сказала она капризно, когда мы с ней столкнулись, – вы что тут все, с ума сошли?
Вопрос, как и всегда в Кларином исполнении, был быстрый и непонятный.
– Нет, – сказал я на всякий случай. – А к чему ты спрашиваешь?
– Ну как же, – жалобно и недовольно произнесла моя сестрица. – Я тут вроде из дома ушла. А никто ни гу-гу.
– Какие-такие гу-гу?! – возмутился я и вдруг понял, что Клара, окутанная пеленой мелкобуржуазных переживаний, совершенно не в курсе того, как неприятно изменилась вселенная.
Вероятно, что-то в моем взгляде подсказало Кларе, что не следует начинать скандал вот так сразу, не разобравшись, поэтому, хотя она и испепелила меня взглядом, словно вулкан Кракатау, но все-таки спросила:
– А что, неужели еще что-то случилось?
Теперь вы понимаете степень эгоцентричности моей сестры. В ее кружевном воображении кроме нее самой и ненаглядного Власика ни для чего и ни для кого не было места – маловато пространства.
– Вот именно, – ответил я сурово и рассказал все как есть.
Тут это и случилось. Перышко голубки обернулось пером стимфалийской птицы.
– Что? – сестрин нос ожидаемо покраснел, глазки превратились в булавочные головки, но в этот раз не фонтанчики слез брызнули оттуда, а сверкнули и вылетели наружу два тонких, чрезвычайно сердитых луча. – Какой такой граф? Как это он хочет папин завод отнять? А не хочет ли он голову потерять на этом деле? – провела Клара голосом, как стеклорезом.
Словом, Клара стала бушевать, как упомянутый Кракатау, чем дальше, тем неистовей. Она кричала на меня, как будто это я во всем виноват, и я подумал, что сильные эмоции во всякое время нуждаются в зрителе, отсюда, вероятно, когда-то и возник театр.
Извержение продолжалось добрых двадцать минут, я даже подустал. Уйти и бросить родную сестру в ажитации возможности не было, так что я размышлял о многогранности человеческой натуры.
Клара, Клара! Длинная, тощая, бледная, как молоко на тарелке, и вот надо же. Где это все в ней таится? Какая страсть, какой огонь, выходит, скрывается за капризными фразами. И самое главное – когда же она настоящая? Когда хнычет или когда взрывается, как осколочная граната? Или это и вправду извержение спящего вулкана, которым она не управляет, потому что вулкан не велосипед и управлять им затруднительно?
– О чем ты думаешь? – грозно спросила Клара.
И я ответил искренне:
– Ты так раскричалась, как будто на войну собралась.
Клара посмотрела на меня пристально.
– Дурак ты, Витька. Это и есть война. Неужели ты до сих пор не понял?
– Война? Какая война?
– Какая? – Клара возмутилась. – Гражданская! Все как в песне: белая армия, черный барон.
– Белый, – поправил я Клару. – И не барон, а граф.
– Какая разница, – Клара с досадой махнула рукой. – Думаешь, граф симпатичнее барона будет? Думаю, что они два сапога пара.
– Точно, – согласился я. – Этот товарищ граф мне никогда не нравился. И если остальные графы похожи на него, то правильно сделали красные командиры, что выгнали их после революции к чертовой матери.
– Не выражайся, – строго сказала Клара. – Как видишь, всех выгнать не удалось. И они снова тянут свои хищные щупальца.
– И не говори, – вздохнул я. – Что делать будем?
– Не знаю, – Клара задумалась. – Можно было бы его отравить, конечно, этого Серпова-Круассана. Но ведь к нему не подберешься теперь. Да и яда у нас нету. Нам нужен план, – заключила она.
– А я знаю, что делать. Я напишу письмо княгине. И она даст нам совет.
– Отлично придумано, – похвалила меня Клара. – Мне это и самой в голову приходило.
– Врешь, – сказал я ревниво, потому что нет ничего обиднее, чем когда у тебя похищают личные прекрасные задумки. – Врешь как сивый мерин, – усилил я обвинение.
– Сам ты мерин. Только мерин мог придумать послать письмо, не зная адреса.
Это был поворот и удар. Я вдруг понял, что про княгиню Зинаиду Андреевну Трегубову знаю только то, что она живет в Касабланке – белом городе, а больше – ничего. Идея на поверку оказалась негодной, а другой в голове не было.
Краснолицый папа влетел в квартиру с мороза, как сердитый снегирь. Не глядя на нас, он прошагал в кабинет, откуда тут же послышались энергичные восклицания – папа заговорил по телефону. В другой раз мы с Кларой застыли бы перед дверью, но сейчас было не до реверансов. Мы просто вошли в кабинет, дождавшись паузы в криках.
Папа был мрачен и задумчив и похож на большое дерево с дуплом, в котором сидит филин тяжких мыслей.
– Что случилось? – спросили мы с Кларой. – Плачет ли граф-негодяй?
– Не знаю, – папа ответил не сразу. – Но боюсь, что не плачет. А радуется, вражина.
– Не может быть! – воскликнули мы.
– Может, – вздохнул папа. – Его белогвардейские подручные подделали документы и заложили завод в банке. Кредит, который выдал банк, исчез, и теперь завод могут забрать в любой момент.
– Как! – услышанное ранило нас прямо в сердце. – Значит, все кончено?! Значит, катастрофа?!
– Если не удастся доказать, что документы поддельные, то дело плохо, – ухнул папа.
– Ах! – я был в отчаянии. – Нет нам ниоткуда помощи. Никто не спешит нам навстречу.
– Откуда ты знаешь? – таинственно произнесла Клара. – Может быть, он уже близко? Тот красный отряд, что идет на выручку. И зря радуются буржуины.
Тут я понял, что у нее появился план, про который я ничего не знаю. И папа не знает. И мама с Дуней. И вообще никто про него, кроме Клары, не знает. Лишь она видит, что не закончилась еще гражданская война. Вовсю полыхает.
Глава девятнадцатаяКак достойно встретить неприятности
Если вы помните, я этот вопрос уже обсуждал с княгиней. Зинаида Андреевна тогда сказала, что к неприятностям готовиться нечего, а просто нужно знать, как их достойно встретить.
Ну вот они и настали. Неприятности. Вместе с зимой, которая заносила снегом все подряд по самые глаза, вместе с холодом, вместе с ощущением, что будет только хуже. Я сидел на подоконнике, смотрел на белую Красную площадь и думал, как вести себя достойно в этих паршивых обстоятельствах.
Собственно, Зинаида Андреевна рассказала мне в двух словах, как быть. Сейчас предстояло применить это на практике.
Итак, первое. Как я запомнил, если вас накрыло, то главное дело – не выглядеть несчастным. Лучше, конечно, улыбаться, но если сил на это не хватает, то хотя бы не рыдать в голос.