Было удивительно безлюдно вокруг. Я привык, что, когда поздно возвращаюсь домой, улицы пустынны, но сегодня казалось, что они пустынные вдвойне. Я представил, что остался один на всей земле или вот хотя бы в этом нашем Северном Рухине, что я сирота, ищущий в рождественский вечер окошко, в котором можно увидеть счастливых людей.
Что-то дореволюционное было в этом настроении. Но ведь у меня есть папа и мама, и никакой дореволюции я себе и представить не мог. Откуда что берется?
Я подумал, не начинается ли приступ болезненного воображения, но нет, девочка-старушка не появилась. Не засвистали зловещие криб, краб, пули. Только метель мела.
Вот наконец и наш скособоченный домишко. Дым из трубы не шел, зато ярко горели окна – и, что странно, сразу все, как фонарики на елке. Что-то праздничное было в этом, что-то очень необычное.
Я даже остановился у калитки, прежде чем войти во двор. Какой праздник, зачем иллюминация? Но очень уж сильно я замерз и только сейчас обнаружил, что красный колпак сдуло с моей головы. Нет моей мушкетерской шляпы. А есть – вместо головы – неизвестный насквозь промерзший предмет.
Я подошел к окну той комнаты, где жил у нас исполинский радиатор. Никого. Только странное чувство, будто кто-то только что вышел. Словно горсть разноцветного конфетти взмыла воздушной волной и растворилась. Я перебежал к соседнему окну. И там то же дело. Пустая комната, кем-то только что покинутая. И то же конфетти. Но кем поки‐ нута?
В этой комнате обычно лежала надломленная фарфоровая мама. Не могла же она так стремительно выпорхнуть. Невозможно это.
Сосулька вместо головы ответа не давала, и, обогнув дом по узкой, выбитой в снегу дорожке, я кинулся к окну в частом деревянном переплете на веранде. Уж здесь-то, на кухне, на веранде, все и должны быть. Тем более что других комнат, не считая чудовищно маленького туалета с душем, у нас не было.
Все должны были быть здесь. Но никого не было. Лишь таяло в воздухе конфетти. Повернув ключ, я взялся за липкую от мороза железную дверную ручку, дернул ее – входная дверь разбухла и поддавалась с трудом, – дернул, но дверь даже не дрогнула. «Ослабел», – подумал я и сделал еще несколько попыток. Безрезультатно.
«Что же это такое, товарищи, – сказал я себе. – То морок, то… опять морок». Я мог, хотя и с трудом, предположить, что вся моя семья решила прогуляться по стылым рухинским улицам, совершить оздоровительный моцион. Но зачем свет повсюду, зачем это ощущение праздника, зачем конфетти, которое так упоительно таяло в воздухе?
Сил у меня хватило предположить только, что дело в переутомлении с переохлаждением и что надо искать место, где можно отдохнуть и согреться. Для этого годились полицейский участок или станция метро. Или церковь.
До станции было примерно полчаса, это если быть полным сил. Где остальные присутственные места, я изучить еще не успел. «Ладно, – подумал я, – поброжу вокруг дома еще немного. В крайнем случае выбью стекло, а дырку потом можно будет закрыть подушкой». Подушки у нас не отняли. Мы были с подушками.
Бодро растерев уши, я двинулся в обход дома с другой стороны. Миновав растопыренные черные сливовые деревья, я прошел глухой стеной и вышел к окну в мамину комнату. Еще даже не заглянув в него, я понял, что внутри что-то поменялось. Свет, падавший из окна, казалось, нес конфетти наружу. Разноцветные пятнышки вылетали сквозь стекло и верткими маленькими бурунами проходились по темному воздуху, чтобы с мелодичным шелестом исчезнуть.
«Это у меня от холода галлюцинации», – мелькну‐ ла мысль, и я не без трепета заглянул внутрь комнаты.
Так и есть. В по-прежнему пустой комнате теперь стояла елка. С таким видом, что и она сама, и весь серпантин, и игрушки, и звезда на верхушке стоят здесь испокон веков. Конфетти водоворотами раскладывалось то там, то сям, что было очень красиво, но совершенно непонятно.
В комнате с радиатором тоже что-то изменилось. Я смотрел в окно, оно на глазах покрывалось морозными узорами, и я не мог понять, что же не так.
Все на месте, все предметы, и в первую очередь толстый ствол радиатора в углу комнаты. Ствол! У меня перехватило дыхание, хотя после такого времени на морозе я думал, что это уже невозможно. Я прижался к стеклу, не веря своим глазам. Толстая труба радиатора теперь была покрыта корой, кое-где торчали сучки – это был ствол огромной ели, уходивший в сторону кухни-веранды!
Прямо перед моим носом внутри комнаты произошло извержение конфетти, и я отпрянул. Все это было чересчур.
Трясясь от разных сильных обуревавших меня чувств, я не побежал, а как-то запрыгал, словно заяц, вокруг дома. А когда допрыгал до входной двери, понял, что дело совсем плохо.
Свет с трудом теперь проникал через стекло рядом с дверью. Виновата в этом была еловая хвоя, которая закрывала окно изнутри. Я с яростью дернул за дверную ручку, и… о чудо! Дверь отлетела в сторону, давая мне проход!
Слишком сильно это было сказано, ведь на моем пути вырос настоящий пахучий, зеленый и колючий лес.
Смело раздвинув ветви руками, я стал протискиваться, проталкиваться, пролезать ужом и селедкой, пока не застрял окончательно, задыхаясь и радуясь теплу. Тепло было так приятно, что я перестал думать, что именно означают все эти чудеса и все ли у меня в порядке с головой.
А потом перед моим носом возникла елочная игрушка. Обычный синий шар с блестящим боком. В нем отразилась моя физиономия, растянутая самым потешным образом, и я подумал, что раз я вижу свое отражение, значит, держусь еще, не свихнулся окончательно.
Дальше игрушек становилось все больше. Шары разных цветов, раскрашенного стекла фигурки, завернутые в золотистую бумагу орехи, флажки, мишура, которая щекотала мне кожу. Довольно быстро я сбился с курса. Если вначале я двигался от входной двери прямо, то теперь явно криво. И хотя в ветвях было лучше, чем на улице, участь белки меня не очень прельщала. Воли хотелось.
Ориентир возник, когда я остановился и принялся вертеть головой, надеясь на подсказку. И она была мне явлена в виде… красной звезды. Игрушечной, конечно.
Когда же все это было? В моей памяти, как на экране старого, толстого и пыльного телевизора, пошли кадры седьмоноябрьского праздника. Люди, тосты, красные звезды. Я подумал, что прошлое – это сон, который мы уже видели, а будущее – сон, который нам еще не приснился.
Я пополз к будущему в виде красной звезды, а когда добрался до нее, то у самого моего носа вдруг объявилась чья-то рука. «Была не была», – решил я ничему не удивляться и схватился за эту руку. Последовал рывок, и меня, как репку из грядки, выдернули наружу, где не было еловых веток, а был свет и воздух.
Свет был такой яркий, что в первый момент я ослеп, а когда наконец вернулась способность видеть, то вместе с глазами у меня автоматически открылся заодно и рот, таково было мое удивление.
Первым делом я обнаружил, что исчез лес, через который я пробирался. Увидел сквозь открытую дверь маленькую наряженную елочку в маминой комнате. Увидел, что гигантский радиатор в другой комнате выглядит как обычно. Увидел, что вся наша кухня-веранда заполнена людьми.
Здесь была мама, которая уже не выглядела надломленной и на фарфоровых совершенно новых и целых щеках которой появился румянец. Здесь был папа – уже не грустный, как грустный слон, а веселый, как слон веселый. Здесь была Клара, которая раскраснелась и улыбалась счастливо. Здесь был Власик, и я понял, что именно его рука пришла мне на помощь в еловой чаще. Именно она дружески выдернула меня. Здесь была даже Дуня!
И, наконец, – лицом к лицу ко мне стояла княгиня!
Я зажмурился, но, когда снова открыл глаза, она не исчезла.
– Здравствуй, мой дорогой, – сказала Зинаида Андреевна. – Мы все очень рады тебя видеть. А я рада особенно.
– Знаете, – сказал я. – Мне все-таки нужны доказательства того, что вы все существуете на самом деле, что я не сплю и не рехнулся.
– Ну разве можно так выражаться, – княгиня недовольно покачала головой. – Настоящий благородный человек всегда следит за своей речью.
Мне следовало, конечно, сдержаться, но уж очень я натерпелся в этот рождественский вечер.
– Может быть, я благородный, а может, и нет. Невольно, знаете, засомневаешься. Когда полночи пытаешься спасти девочку в белой шубке от снежного волка. А потом теряешь красную шапку и не можешь попасть в дом, потому что на пороге у тебя настоящая тайга.
Все заулыбались, хотя я причин для радости не видел.
– Ну что ты, – сказала Зинаида Андреевна. – Сегодня просто рождественский вечер. Когда происходят разные чудеса. И ты можешь неожиданно оказаться внутри сказки.
– Да? – меня по-прежнему не покидало недоверие. – И что же это была за сказка? С хорошим концом?
– Конечно, – княгиня улыбалась, и остальные не уставали улыбаться вместе с ней. – Может быть, в этой сказке ты был юным Новым годом, который спасает Снегурочку от страшного волка. Или это была сказка про Рождество, когда твой дом превращается в наряженную ель.
– Не уверен, – буркнул я, – конечно, теперь я знаю, что всякое бывает, но в сказки не верю. Не маленький. А потом – сегодня буржуйское рождество. Оно неправильное.
– Да нет же, – удивилась Зинаида Андреевна. – До революции в России Рождество так же, как и во всем мире, праздновали до Нового года. И было бы хорошо вернуться к одному и тому же календарю. Так будет больше порядка, и Россия будет веселиться не отдельно, а вместе со всеми.
Я ожидал папиных возражений, но они не прозвучали.
– Ладно, – сказал я, – что касается Рождества – мне все равно, но вот что касается старого Нового года, тут я не согласен. Два Новых года точно лучше, чем один.
– Это действительно забавный обычай, – согласилась княгиня. – Можно и второй раз праздновать, если уж так хочется.
Папа продолжал молчать, улыбаясь вместе с остальными. Все это было очень странно, и я решил задать самый прямой вопрос.
– Ладно, – сказал я, – предположим, сегодня праздник, когда могут случаться всякие чудеса. И вы, – я строго посмотрел на княгиню, – взяли и просто волшебным образом у нас появились. Прилетели на ковре-самолете.