Все они внимательно слушают Марьку, уперев подбородки в чашу ладоней и буквально заглядывая Чуркиной в рот. Я даже невольно приостанавливаюсь. Вот он, ее звездный час. Со смертью Аринки она добилась, чего хотела, теперь она, Марина Чуркина, – центр и точка опоры всего курса. Она отличница, медалистка, преподы ее сразу приметили, энтузиазма хоть отбавляй, да и ораторским талантом не обижена. Аринка своей бешеной харизмой перекрывала ей кислород, но теперь-то Аринки нет.
Марька поднимает глаза и видит меня, застывшую в проходе, в паре шагов от их парты. Она вскидывает брови и кивает в знак приветствия. Она смотрит на меня равнодушно. Я больше не нужна ей в качестве таинственной спутницы, которая притягивает всеобщее внимание. Теперь Марька и без меня справится. Я подхожу ближе, девчонки здороваются.
– Ты в курсе? – деловито спрашивает Марька. Мне так и хочется ответить, что в курсе, и наблюдать, как выпучиваются ее глаза. Но я должна продолжить играть роль глуповатой девочки по имени Яничегонезнаю.
– По поводу? – беспечно спрашиваю я, не глядя на нее и плюхаясь на свободный стул.
– Лебедева умерла.
Понимая, что все смотрят за моей реакцией, выдаю положенные охи и «чтохи» и делаю большие глаза.
Марька вновь завладевает всеобщим вниманием, заново рассказывая подробности. Они мало чем отличаются от тех, что уже известны мне.
Около двух часов ночи какой-то случайный прохожий увидел лежащее в снегу у Башни тело Жени, вызвал скорую, но, как выяснилось, Женя была уже мертва, очевидно, что упала она с общего балкона на двенадцатом этаже. Там нашли ее сумку. Так же, как и в случае с Аринкой.
Марька добавляет, что за дело взялась полиция, и я внутренне вздрагиваю. Радмир был прав. И он теперь под ударом.
Звякает мой телефон, я смотрю на экран и вижу сообщение от Вани: «Ок». Это ответ на мое: «Привет, я ушла в институт раньше, так что не заезжай. Извини пжта, обстоятельства. При встрече объясню». И это короткое равнодушное «ок» падает мне на сердце холодной каплей. Он обиделся? Разочарован? Накажет меня, облив ледяным равнодушием?
«Тем хуже», – мрачно решаю я и вновь включаюсь в обсуждения. Девчонки выдвигают версии, одну безумнее другой.
– Может, она связана со смертью Авзаловой и ее замучила совесть? – вещает впечатлительная Аксенова. Фрейлины Жени тут же отметают эту версию. Одна из них говорит:
– А может, у нас в городе появился маньяк?
– И что, он решил скинуть с Башни всех блондинок института?
Я разглядываю их лица и ничего не вижу. Ни сожаления, ни боли, ни пустоты от потери. Ничего, кроме жадного любопытства и горящих от впечатлений глаз. По нутру вдруг растекается холодная тоска – вот так умрешь, и ни одна душа о тебе не прольет и слезинки. Аринкина смерть стала трагедией, Женечкина – интересным поворотом.
– Нам, кстати, не мешает выбрать новую старосту, – бухает Марька не в тему. Голодной курице все просо снится.
– Марин, тебя только это волнует? – отвечаю я грубо. Девчонки удивленно поднимают головы, переводя взгляды с меня на Марьку и обратно. Но Марька уже оперилась, ее теперь не так-то просто осадить.
– Хорошо тебе говорить, ты приходишь, когда хочешь, зачеты за тебя все проставлены, потому что я подсуетилась…
– Ты ж не только для меня подсуетилась!
– Да, для всей группы стараюсь. И считаю, что старостой должна быть я! Еще когда Аринка была жива, я ей всегда помогала!
– Для твоего сведения: Аринка была жива еще четыре дня назад. Вчера ее похоронили. Не рановато делить наследство?
– Какое еще наследство?
Резеда благоразумно заканчивает нашу перебранку:
– Ой, уже половина девятого! Буфет открылся, пойдемте кофе попьем перед парами?
Наша компания дружно встает. Я тоже поднимаюсь и направляюсь к выходу, но Марька останавливает меня в проходе, поймав за локоть.
– Идите, мы сейчас, – говорит она товаркам, и мы остаемся наедине.
Проводив девчонок взглядом, оборачиваюсь к Марьке:
– Что?
Она не торопится с ответом, вместо этого окидывая меня удивленным, но довольно безобидным взглядом.
– Откуда столько агрессии? Ты сама, что ли, хочешь быть старостой?
О боги! Мне бы ее проблемы! Далась ей эта староста!
– Марин, тебе что, так нужна эта должность? У тебя в жизни забот, что ли, нет?
Марька меняется буквально на глазах. Выражение лица из глуповато-добродушного становится высокомерным:
– Представь себе, нужна! Я вообще-то собираюсь в аспирантуру поступать и остаться работать в этом институте. Меня должны заметить преподаватели, и мне нужны связи! А должность старосты – это пропуск в деканат и на кафедры. Если тебе интересно, то это моя основная цель!
– Стать старостой? – бормочу я, едва сдерживая смех.
– Остаться преподавать в институте! И я считаю, что место старосты мое по праву. Аринке оно на фиг не было нужно, я половину организаторской работы за нее делала! А она только и бегала к Мазитову кофе пить!
Как она все успевает? И интриги плести, и следить за всеми, и учиться хорошо? Прямо ведьма.
Мне откровенно плевать, пусть забирает должность. Но ее настырность стремительно отращивает во мне желание вредничать.
– Да и к тому же, – добавляет тем временем Марька, – нам нужна староста уже сейчас. Кучу дел нужно сделать перед сессией. Собрать деньги на презенты преподам – у нас после Нового года экзамены вообще-то! Сходить на собрание в деканат, узнать, в какое время Киреева завтра зачет принимает…
Пока она болтает, в моей голове зреет коварный план.
– Я могу всем этим заняться, – нажимаю на это «я» как на клаксон. Марька меняется в лице. – Заберу сегодня ежедневник Аринки, там есть телефоны всех преподов, позвоню Киреевой, напишу всем нашим в общий чат. Назначу ответственных за сбор денег… Видишь, все решается просто! Ты не такая уж суперженщина, Марин.
Пухлые губы Марьки перекашивает от злости.
– Ты не будешь этого делать! И отдашь мне этот Аринкин блокнот с телефонами.
Я аж подпрыгиваю от ее наглости:
– Еще чего!
Марька придвигается так близко, что я чувствую сладковатый запах растворимого кофе «три-в-одном». Я даже знаю, что она покупает стаканчик этой отвратительной жижи в киоске с шаурмой возле остановки.
– А того! Чтоб ты знала, Авзалова мне уже продала эту должность! Так что все уже решено!
Я отстраняюсь. Скорее от теплой волны запаха, чем от удивления.
Перед глазами бегут странички Аринкиного блокнота:
Мазитов Эльмир Амирович… Эмма Свиридова (художница)… Марина Чуркина…
А я-то думала, что там делает Марька? Уж не из-за кожаного ежедневника и юбки за тысячу рублей Аринка ее туда внесла!
– И сколько ты заплатила? – спокойно спрашиваю я. Марька явно ожидала другой реакции – может, ужаса или стыда. Но уж нет – я несу ответственность за многие Аринкины дела, но точно не за Марькину глупость!
– Десять, – с ненавистью отвечает Чуркина, и я начинаю смеяться. Зажимаю рот рукой, опускаю голову, чтоб волосы закрыли мой смех от окружающих. Марька сопит от злости.
– Ну ты и дура! – говорю ей наконец. – Ну клево Аринка тебя кинула напоследок, что могу сказать!
– Клево будет, когда я отцу расскажу, как вы из меня деньги вымогали! – шипит Марька.
– Мы? – все еще смеясь, отвечаю я. – Я знать не знала! Со мной Аринка не поделилась – ни деньгами, ни рассказом о твоей тупости!
– Ну, готовься! – бормочет Марька, хватая со стола свой тряпичный рюкзак. – Отец в деканат пожалуется. И в полицию. А раз Аринки нет – отвечать тебе. Все знают, какие вы подружки!
Это правда. Если Марька действительно пожалуется, то вряд ли я смогу избежать скандала. Ответственности – смогу, но дрязги точно будут. Ловлю Марьку за локоть.
– Да ладно уж. Как будто мне не плевать. Удачи тебе на этом поприще, мистер президент!
Марька смотрит на меня с довольством толстого кота, которому почесали за ухом. Но я не могу позволить ей думать, что мне стало страшно от ее угроз. И я брякаю первое, что приходит на ум:
– Но если ты еще хоть раз вздумаешь вот так меня шантажировать… Будешь следующей, поняла?
И шепчу ей прямо в лицо:
– Полетишь вслед за Лебедевой! Она тоже нас недолюбливала!
Марька шарахается от меня, как от чумной. Прижимает рюкзак к груди, словно щит, и медленно пятится назад. Наконец разворачивается и, неловко подпрыгивая, как старая лошадь, выметается из читалки.
Не знаю, каких эмоций во мне больше – сожаления о сказанных словах или удовольствия от их эффекта.
Ясное дело, что после такого я лишена приятной компании Марьки и ее товарок. В аудитории никто не подвинулся, предлагая мне место, поэтому сажусь на свободную парту где-то на околотке. Марька бросает на меня парочку быстрых взглядов, когда я вхожу, и старательно делает вид, что ей плевать. Я снова сижу одна и убеждаю себя, что мне абсолютно по барабану на этот факт.
Народ в аудитории непривычно тих. Видимо, смерть Жени сразу вслед за Аринкой наконец отрезвила их и потрясла до глубины души. Что касается меня, то размышлять на эту тему я пока не решаюсь. Единственная здравая мысль, на мой взгляд, – Женя реально просто покончила с собой – и все. Я сижу и вспоминаю ее отрешенный взгляд и потрепанный вид, в последние дни она выглядела откровенно не айс – боги, как это грустно. Я вспоминаю страх в ее глазах во время нашего разговора в кофейне и ее истерический шепот – вчера у Башни о том, что Аринка жива и ни за что не оставит нас в покое. Девчуля явно не в себе.
Но потом мое сознание пронзает острое, как шип, воспоминание: фигура в розовом пуховике, белые волосы на фоне темной стены дома, силуэт в свете фонаря поднимает руку и машет, машет… Я болезненно вздрагиваю и закрываю глаза ладонями, как будто это поможет отгородиться от навязчивых мыслей. Надо отбросить этот пьяный бред сейчас – раз и навсегда. Не думать, не вспоминать. Иначе, закончу как Женечка. Мне просто показалось – и точка.
Треск звонка возвращает в реальность. На последних раздражающих нотах в кабинет заходят молодой башкир в полицейской форме, Мазитов и полноватая женщина в очках, которые делают ее похожей на сову из мультика про Винни-Пуха. В аудиторию заглядывает наша преподавательница, кивает – то ли нам, то ли Мазитову и компании – и скрывается в коридоре.