– Кроме Дашки, никого не могу представить. Макс? Мы у Аринки дома были в субботу, накануне ее смерти. И Макс, и я, и Ванька, и еще пара друзей… Впрочем, она могла его просто потерять. Он не представлял для нее никакой ценности, понимаешь? Это просто ежедневник для расписания и дурацких заметок. Никаких сердечных тайн она там не хранила!
– Его могли забрать в институте?
– Могли. Обычно мы просто кладем вещи на парту и идем шататься по коридору или в столовую, пока пара не начнется. Даже сумки оставляем. Я обычно только телефон беру. Аринка тоже.
Я вдруг четко увидела нашу любимую аудиторию на четвертом этаже, как на парте, которая всегда считалась нашей с Аринкой – третья в правом ряду, – лежат лекционные тетрадки, Аринкин блокнот и стильный пенал из кожзама с блестящей подвеской на молнии. Как кто-то проходит мимо парты и забирает этот блокнот с золотой рыбкой на обложке. Я ясно представила, как чьи-то грязные жадные руки хватают его и прячут в темный мешок.
– Ладно. – Диля взмахивает рукой, проводя невидимую черту. – Вторая улика – это бусы. У нас в городе не так уж много магазинов с побрякушками, можем обойти их и выяснить, где они были куплены. Может, там даже вспомнят, кто их купил.
Я усмехаюсь:
– Ага, конечно. Это уж совсем расследование в духе Нэнси Дрю!
– Ну давай сходим хотя бы в те, которые знаем! Чем черт не шутит!
– О’кей, посмотрим.
Я смотрю на телефон и вижу, что мне снова названивает Ритка. Диля замечает, что я отвлекаюсь, и говорит:
– Ну так что мы решим? Как будем действовать?
Действовать? Давно не задумывалась, как мне действовать. По-моему, все это время обстоятельства действовали за меня, а я только шла туда, куда толкают, натыкаясь на углы и врезаясь в стены на крутых поворотах. Теперь же мне приятно осознавать, что я и правда могу попытаться держать ситуацию под контролем.
– Если бы в этих записках был хоть намек на угрозу, можно было бы отнести их в полицию… – говорю я неуверенно.
– Две записочки, написанные от имени умершей девочки? – тут же язвит Дилька. – Да они тебе скажут, что это просто глупая шутка. Они вцепились в версию самоубийства всеми руками. К тому же у Женьки в крови нашли уйму алкоголя.
Да-да, все мы помним состояние Жени.
– Ладно. Для начала я попробую выяснить у Дашки, кто был у них дома, в частности, в Аринкиной комнате в день ее смерти.
– А также и после нее. Записки-то мы после получили.
– Но дневник исчез, видимо, до.
– Да уж, сыщики из нас так себе.
– Да пройдемся мы по твоим магазинам с цацками, не переживай!
Она хихикает и допивает кофе. Я сворачиваю «свою» записку, беру бусы, стараясь не показывать брезгливость, на миг снова вижу день похорон и этот чертов жемчуг, обвитый вокруг Аринкиной шеи – шеи, которая кажется восковой и ненастоящей. Я застываю. Я вижу свои руки сквозь пелену слез, застилающих глаза, – как я прикасаюсь к Аринке, фактически обнимаю ее за шею.
– Что с тобой? – говорит Диля, но я не отвечаю, не в силах отвести глаз от этого воспоминания.
Я ищу застежку этих чертовых бус. Вот что произошло на похоронах.
Я сняла их.
– Бус на ней не было, – говорю я потрясенно. – Я же собственноручно сняла их там, на похоронах.
– И куда ты их дела?
Я смотрю на Дилю недоуменно.
– Отдала кому-то, кто стоял рядом со мной.
– Кому?
Понятия не имею. Я пытаюсь вернуться мыслями в тот день, в свое воспоминание. Все, что я помню, – когда я отвернулась от Аринки и гроба, то оказалась в объятиях Ваньки.
Мы выходим из кафе, но не торопимся расходиться. Диля достает из кармана искусственной шубки пачку тонких «Винстон», и через мгновение нас окутывает ментоловое облако. Я смотрю вправо – на восточную стену Кричащей Башни. Ее белый бок выглядывает из ранних сумерек, точно призрак великана. Мы не сговариваясь идем к ней, Диля делает еще пару затяжек и выбрасывает окурок.
Это место у Башни вытоптано до асфальта – снега почти нет. У стены все еще лежат какие-то игрушки и искусственные цветы, я даже различаю фотку Аринки, прикрепленную к известковой коже Башни на какой-то чудо-скотч. Никаких фотографий Жени или свежих цветов не наблюдается.
Мы останавливаемся в пяти шагах от Башни – там, где заканчивается край парковки и начинается что-то вроде газона, сейчас превратившегося в грязное месиво снега и земли. Диля снова достает сигарету. У меня мелькает мысль – а не стрельнуть ли и мне? – но желание проходит.
– Я все еще не могу поверить, что ее нет, – говорит Диляра севшим, глухим голосом.
– Я тоже, – отвечаю.
– Это нормально. Осознание приходит позже. Одна подруга рассказывала, что совсем не плакала на похоронах мамы, но через полгода рыдала чуть ли не месяц. Когда до нее наконец дошло.
– А у меня как будто все это время не было возможности спокойно сесть и подумать, принять… Вечно какая-то беготня, – решаю поделиться я. – Какие-то люди, записки, выяснения отношений. Зачеты, Новый год!
Диля согласно хмыкает:
– Я, если честно, после нескольких попыток остаться наедине со своими переживаниями как будто бросила это дело, как в ящик положила. Когда будет время – достану и… поплачу. Наверное.
Мы еще какое-то время обсуждаем свои чувства, Диля неожиданно спрашивает, где я отмечаю Новый год, и, услышав ответ, говорит, что тоже встречает в компании друзей, и так же, как и в моем случае, этой компании будет недоставать одного человека. Я думаю: интересно, будет ли там Радмир. И, сама не поняв, как это произошло, вдруг спрашиваю:
– Как Радмир?
Я спрашиваю, не поворачивая головы. Мне кажется, что так вопрос звучит более небрежно. Я не вижу реакцию Дили, но голос ее спокоен:
– Переживает, конечно. Но, конечно, переживет.
Мне показалось или в голосе слышится горечь? Похоже, она не особо радовалась выбору Лебедевой. Мне хочется узнать больше об этом, об их отношениях, но я не решаюсь расспрашивать. Может, потом, если мы будем и дальше общаться. Интересно, она знает, что связывает нас с Радмиром? А если спросит, что мне ответить? Но, к счастью, она не успевает ничего спросить – мы слышим хруст снега буквально за спиной, и обе резко оборачиваемся.
Художница. В ее руках зажаты еловые ветки.
Какое-то время мы пялимся друг на друга, потом она обходит нас с видом хозяйки этого места и идет к остаткам разоренного алтаря.
– Это кто? – шепчет мне Диля.
– Одна знакомая, Аринкина фанатка.
– Серьезно?
Мы наблюдаем, как мелкая пытается пристроить ветки у стены, укладывая их и так и сяк.
– Это она собрала здесь этот… поминальный скарб.
Я принимаю неожиданное решение и поворачиваюсь к Диляре:
– Слушай! Я давно собираюсь с ней поговорить, ты не обидишься, если попрошу тебя оставить нас с ней наедине?
Диля выгибает бровь и выглядит не очень-то довольной.
– Хм! Ну ладно! Я давно уже должна быть дома!
– Не обижайся, о’кей? Это может помочь нашему «делу». – Я выразительно киваю. – Если узнаю что-то важное, позвоню. Вообще, давай держать связь.
– Договорились. Пока!
Она уходит, а я иду к Эмке. Мне придется испачкать сапоги. Прямо у основания дома есть полоска асфальта, именно на ней и расположилась Эмка со своими ветками.
– Привет! – говорю я громко и действительно, как мне кажется, приветливо. Эмка не реагирует.
– Эй, я к тебе обращаюсь!
Все еще сидя на корточках, Эмка поворачивается и поднимает на меня взгляд.
– Что тебе нужно?
Я подхожу еще ближе и возвышаюсь прямо над ней. Мы с Башней буквально зажали ее между собой.
– А тебе?
Она смотрит искоса и продолжает сидеть.
– О чем ты?
– Она тебя обманула, унизила, обворовала, в грош не ставила твои чувства, а ты ей елки с игрушками таскаешь?
Эмка оставляет ветки в покое, медленно поднимается и поворачивается ко мне. Я вижу каждую затяжку на ее полосатом шарфе, различаю блестки, осыпавшиеся с век на щеки, вижу трещины на ее затертой кожанке.
– Ты ничего не знаешь, – отвечает она.
Примерно такого диалога я и ожидала, поэтому не сдаюсь.
– Ну так просвети меня. А то все что-то знают, что-то видели, что-то слышали, кроме меня, дуры непутевой. Расскажи, будь так любезна. Глядишь, вместе будем тут памятник ей вытесывать.
Эмка молчит, кривит губы, будто удерживаясь от плевка, и мерит меня взглядом. На моем лице – насмешливая улыбочка.
– Так я и думала, дорогая. Ни хрена ты не знаешь, просто внимание решила привлечь. Хайпануть на Аринкиной смерти. Это я ее лучшая подруга и останусь ею на веки вечные, хоть ты целый еловый лес тут посади. Я, а не ты в центре внимания. Ко мне приходят за ответами – и Аринкины родные, и ее друзья, и ее враги.
Я слышу, как она начинает дышать чаще. Словно еще мгновение – и гнев превратит ее в дракона, пышущего огнем.
– Я знаю все: что она чувствовала, что она думала, что она планировала, о чем мечтала… Все! А ты тут просто говоришь пафосные фразы и нагнетаешь атмосферу, пытаясь привлечь внимание к своей никудышной особе. Но мой тебе совет: лучше попробуй сделать это проверенным способом: набухайся в клубе и раскрути над головой лифчик!
Я поворачиваюсь и иду прочь, но через мгновение дожидаюсь нужного эффекта. Эмка кричит мне вслед:
– Я была с ней на этом балконе!
Мои губы расплываются в улыбке, я останавливаюсь и не тороплюсь поворачиваться, беру эмоции под контроль. Я знала это, дорогая, я знала.
В тот день Эмка увидела Аринку на аллейке, разделяющей боулинг с его парковкой и дорогу – проспект Октября. Эмка сидела на скамейке со своими подружками, было уже поздно, около девяти вечера. Она заметила Аринку еще издалека – ее силуэт: стройные ножки в сапогах на высоком каблуке, облегающая курточка, длинные волосы, нервная походка.
Она уже почти прошла мимо – по направлению к Башне, когда Эмка решила ее окликнуть.
Аринка остановилась, удивленно вглядываясь в компанию незнакомых ей девиц. Эмка выступила вперед, и та ее узнала.