Мой взгляд медленно ползет по ножке креста, но до фотографии так и не доходит.
Сначала я не понимаю, что это. В следующую секунду думаю – а зачем эту крошечную мягкую игрушку подвешивать на перекладину, если можно положить рядом с остальными? И наконец, до меня доходит: никакая это не мягкая игрушка. На кресте Аринкиной могилы висит дохлая крыса.
Грязно-белая, совсем не крошечная дохлая крыса слегка качается под собственным весом, привязанная за свою тонкую шею. Я даже вижу ее длинные усы и зубки, торчащие из приоткрытой пасти.
Наконец я прихожу в себя и шарахаюсь в сторону, потом поворачиваюсь к машине и истерично кричу:
– Ваня! Ваня!
Он выбегает в ту же секунду, я с разбегу врезаюсь в его грудь.
– Там… там… фу, мерзость, не хочу этого больше видеть!
Ванька отпускает меня, подходит к кресту – я слышу по скрипу шагов и не хочу оборачиваться, – секунду оценивает ситуацию и возвращается.
– Идем, садись-ка в машину. – Он берет меня под руку, и я покорно иду.
– Ты видел? Это же крыса висит? Настоящая?
Он кивает и продолжает тащить меня к машине.
– Что мы будем делать? Может, Дашке позвонить?
– Не надо, зачем их расстраивать! Все, садись и не выходи, поняла? Смотри вон в другую сторону.
Но я все равно наблюдаю за ним сквозь стекло с водительской стороны. Он возвращается к Аринкиной могиле, на ходу надевая перчатки. Обходит ограду, подходя как можно ближе к болтающейся на веревке крысе, я морщусь, как от противного лекарства, которое надо проглотить, но все равно смотрю. Ванька возится недолго, и я лишь на миг успеваю заметить метнувшийся в воздухе комок-трупик. Ванька тут же отворачивается и идет вглубь переулка – до первого мусорного бака. Я уже не могу ничего различить.
Мы уезжаем в молчании. Тихо играет его любимый британский рок, и я даже знаю название группы – уже начала различать. Это Placebo, Every me and every you. Мне нравится эта песня, и мне жаль, что теперь она будет ассоциироваться с этой ужасной поездкой на кладбище.
– Спасибо, – шепчу я. – Извини, что тебе пришлось это сделать.
Он, не отрывая взгляда от дороги, проводит рукой по моему плечу.
– Ты что, все в порядке. Я рад, что это увидели мы, а не ее родители. Кто мог это сделать?
– Понятия не имею. Сама бы хотела знать.
Слишком много народу перечислять придется.
– Аринка была, конечно, непростой девчонкой, – продолжает рассуждать Ваня, и я с интересом навостряю уши. Всегда хотела знать, что он о ней думает.
– Слишком шустрая. Наверное, многие ей завидовали, да?
– Это точно.
– Да и парни, которых она отшивала направо и налево, злились сто процентов. У вас не было с этим проблем?
Еще один человек, считающий, что проблемы Аринки – это мои проблемы и что враги Аринки – это мои враги.
– Ты имеешь в виду, не получала ли она каких-то угроз? Не знаю, если честно, мне она ничего не говорила. Но все может быть. Врагов и завистников у нее и правда было много.
– Но ты не знаешь о каких-то конкретных проблемах? Накануне ее смерти? Ее не шантажировали?
– Ты что-то знаешь? – бухаю я, поворачиваясь к нему всем корпусом. Слишком уж много конкретики в вопросах.
Он бросает на меня тревожный взгляд, будто на что-то решаясь. Боги, только не надо рассказа, что ты тоже встречался с ней в тот злополучный день.
– Она заняла у меня денег. Просила никому не говорить. Даже Максу.
«Вот сучка», – думаю я и едва сдерживаю улыбку облегчения. Видимо, это объясняет присутствие Ваньки в Аринкином списке, схороненном под черной обложкой блокнота. Эта навязчивая идея добыть как можно больше денег, конечно, немного настораживает. Может, она решила уехать раньше, не заканчивая учебу? Но она обязательно поделилась бы своим решением со мной.
– Когда? И сколько?
– Да буквально за неделю до смерти. Двадцатку.
– Сказала, зачем ей?
– Сказала, что не может объяснить, но срочно надо, и никто не должен знать. Извини, что не сказал раньше. Честно, я думал, ты в курсе. Вы ж в десны лобызались.
Выражение мерзкое, но довольно точное.
– Я не знаю, для чего ей нужны были деньги. Мне жаль, что так получилось. Надеюсь, у тебя не будет из-за этого проблем?
Я думаю о том, что, собственно, все Аринкины бабосики, неправедно собранные, лежат сейчас у меня под диваном, и я могу вернуть Ваньке его деньги. Можно придумать какую-нибудь невероятную историю, что Аринка завещала мне свои сбережения. В общем-то, так и было.
Ванька смеется.
– Да ерунда, конечно нет. Забудь об этом.
Он снова проводит рукой по моему плечу.
– Ты как, успокоилась немного?
Воспоминания о дохлой крысе заставляют содрогнуться, но я намеренно гоню их из головы.
– Родители еще ночью улетели на горнолыжку. Их не будет больше недели, – осторожно начинает Ваня, не решаясь взглянуть на меня. – Может, хочешь побыть – ну или даже пожить – у меня?
Я прячу улыбку.
– Насть, без всяких. Будешь спать в моей комнате, а я – в родительской. Просто ты вечно одна дома, представляю, как ты сидишь и грустишь – так жалко тебя становится. Серьезно. Могу, как настоящий джентльмен, поговорить с твоей мамой и заверить, что все будет в рамках приличия.
– Ну-у, какой смысл тогда ехать, – смеюсь я. Он пронзает меня взглядом, синим, как острие ледяного меча, и я чувствую, как в груди разливается жар. – Я пошутила.
– Не надо так шутить.
– Я подумаю, ладно? – Теперь уже я успокаивающе провожу рукой по его плечу. Под мягкой тканью свитера оно кажется высеченным из камня.
Вечер я провожу за приготовлением ужина и заготовок для завтрашней ночи. Мать спит перед ночной сменой, я закрываюсь на кухне, включаю радио и слушаю новогодние песни, отваривая макароны для ужина и овощи для завтрашних салатов. В первой половине дня мы с Риткой уже должны быть у Ваньки, и я не успею помочь матери, так что сделаю сегодня что смогу.
Интересно, каково это было бы – пожить с ним? Мне кажется, я бы смущалась ходить в туалет или даже есть нормально. Девочки-феечки ведь питаются пыльцой, а испражняются розами. Мне становится смешно от собственных глупых мыслей. Наверняка мы весело бы проводили время, только что тогда делать с моим расследованием? Есть куча дел, в которые Ваньку не стоит посвящать. И врать ему лишний раз я тоже не хочу.
После ужина мать уходит на работу. Оставшись одна, я достаю платье, которое собираюсь завтра надеть на вечеринку, проверяю его на предмет помятости или пятен. Нет, все идеально. Простое черное платье бренда DVF – остатки былой роскоши, как называет наш гардероб мама. Платье без рукавов и бретелек, строгий силуэт подчеркивает линию тела, и когда я примеряю его – в третий раз за последние пару дней! – снова с удовольствием замечаю, что похудела. Видимо, на фоне переживаний я стала меньше есть. Я просто забываю о еде.
Оставив в покое платье, экспериментирую с макияжем, пытаюсь сделать прическу, собрав волосы в хвост и в «ракушку», но в итоге прихожу к окончательному выводу, что лучше всего оставить волосы распущенными. Рассматриваю коллекцию сережек и подвесок. Выбираю серьги кольцами с блестящими стразами и подвеску в виде снежинки, в центре которой сверкает маленький бриллиант – очень по-новогоднему. Теперь, когда Аринки нет, никто не затмит меня на этом празднике.
Наконец, приготовив на завтра и вечерний наряд, и дневной – тот, в котором буду готовить, забираюсь на свой диванчик и укладываюсь, завернувшись в любимое толстое одеяло. Долго не могу уснуть, вспоминая о дохлой крысе. Я слишком часто думала про себя, что у Аринки много врагов. Но до этого момента они себя никак не проявляли и даже наоборот – вспомним Эмку! – внезапно превращались в друзей. Суханкин купил ей свадебное платье, Эмка соорудила место паломничества, куча народу принесла кучу цветов и игрушек. Но я упорно продолжала думать, что у Аринки слишком много врагов. Одна только Женечка прямо призналась, что ненавидела Аринку. И умерла через пару дней.
Так кто же мог совершить такой циничный жест? Марька? Она свое получила и наслаждается ролью старосты. Ритка? Слишком занята отношениями с Максом. Сам Макс? Хм, заманчивая идея, но слишком уж драматично для него, большее, на что он способен, – разорвать фотоальбомы и выбросить подаренные Аринкой мелочи типа брелока в виде мишки и зажигалки на кнопочке.
Перебираю парней – наиболее настойчивых поклонников, их девчонок или просто девушек, которые, по слухам, ненавидели Аринку. Но Аринкины проступки по отношению к ним вряд ли заслуживали такого злобного ответного жеста. Это все не то…
Поглощенная мыслями, начинаю засыпать, но вскоре что-то выдергивает меня из полудремы – резко открываю глаза и поворачиваюсь на спину, не понимая, что меня разбудило. Лежу и прислушиваюсь. И тут раздается резкий единичный стук. Кажется, где-то в кухне. Боги мои, кто там шумит? Я чувствую, как в животе холодной змеей начинает ворочаться паника. Еще один удар. И тут с некоторым облегчением понимаю, что кто-то с улицы кидает в мое окно снежки или мелкие камни.
Я даже немного раздосадована. Неужто Ванька? Напился, и не выдержала душа поэта? Или Суханкин, намекавший на свои чувства, увидел меня в супермаркете и понял, что соскучился?
Встаю с дивана и иду в кухню. В темноте непросто сориентироваться, поэтому иду медленно. За это время в стекло прилетает еще один снежок. Наконец я на месте. Сразу вижу остатки снега на стекле – раз, два, три белых пятна. Подхожу к окну, снедаемая любопытством и тревогой одновременно.
На площадке перед подъездом никого нет.
Я прижимаю нос к стеклу, пытаюсь увидеть улицу прямо у стены, может, под козырьком подъезда. Но никого не вижу. Единственный на весь двор фонарь горит буквально напротив входа и хорошо освещает и дорогу вдоль дома, и маленькую парковку на пять-шесть машин, и даже кусок двора, в центре которого покоится щербатая площадка для сушки белья (и летом его там действительно сушат), чуть дальше – качели и разломанная деревянная горка.