Перед статуей Архангела Утренней Звезды стояла Люсиль. Её огненно-рыжие волосы были распущены, обрамляя лицо, выражавшее не просто решимость, а глубокое смирение перед надвигающейся бедой. В её руках блестел жертвенный нож; его лезвие отражало тусклый свет заходящего солнца, предвещая жертву. Небесно-голубые глаза были полны не страха, а спокойствия, глубокого понимания своей миссии. Она была готова отдать жизнь за спасение города, за спасение любимых людей. Её хрупкая фигура излучала скрытую силу самопожертвования и бескорыстной любви.
Внезапное появление Крида разорвало напряжённую тишину. Увидев Люсиль, готовую к жертве, он мгновенно выбил у неё из рук нож. Движение было быстрым, точным, но не грубым, а решительным и бережным. Затем, с минимальной силой, но достаточной решимостью, он дал ей едва ощутимую пощёчину. Это не было насилием, а пробуждающим толчком, возвращением в реальность, в мир живых. Его рука тут же передала Люсиль обессиленную Бель.
Через мгновение появился Бернард. Его лицо, лишённое прежнего равнодушия, выражало шок. Увидев Люсиль, готовую к самопожертвованию, он резко побледнел. Это был не просто испуг, а шок, осознание того, что он чуть не потерял любовь всей своей жизни. Он быстро подошёл к ней, крепко обнял, словно защищая от всего мира, и начал тихо шептать на латыни. Это была не просто речь, а молитва, просьба о прощении, излияние души, обращённое не только к богам, но и к любимой женщине. В этих шёпотах звучали признание любви и раскаяние.
Спокойствие Крида было не показным, а глубоким, внутренним — спокойствием истинного воина, принимающего неизбежное. Он взял жертвенный нож, лезвие ещё тёплое от руки Люсиль, и с чудовищной точностью разрезал свою ладонь. Кровь, ярко-алая, как рубин, выступила на поверхности кожи, медленно стекая по руке. Так он активировал ритуал жертвоприношения, отказ от части себя ради спасения других. Впрочем, кого-то ещё это и вовсе просто убило бы, высушив до самого донца.
Капли крови, подобные драгоценным камням, падали на холодный мрамор статуи Архангела Утренней Звезды, поглощаясь камнем, проникая в его глубины, словно пробуждая дремавшую веками древнюю силу. На мгновение воцарилась напряжённая тишина — ожидание, густое напряжение, в котором ощущалось биение собственного сердца.
И вдруг… статуя вспыхнула. Это был не просто свет, а взрыв бирюзового сияния, яркого, ослепительного, наполненного могуществом древней магии. Свет заполнил всё вокруг, озаряя кладбище, словно рассвет, падающий на забытые могилы. Он поглощал Крида, высасывая из него остатки энергии, осушая до предела. Это было полное самопожертвование, абсолютное отречение.
Затем из сердца статуи, из самого источника древней магии, вырвался бирюзовый луч, яркий и могущественный. Он взметнулся в небо, наполняя его сиянием, пронзая тьму, словно стрела, выпущенная из лука. И мгновенно магический купол над Сполето восстановился, засиял, словно небесная сфера, защищая город от любой угрозы. Город был спасён.
Истощённый Крид прислонился спиной к холодному мрамору Архангела, который резко перестал сиять, вновь погружаясь во тьму. Прикрыв глаза, он слышал радостный смех Бель, чувствовал её близость и одновременно уловил знакомый, успокаивающий аромат первого хлеба, испечённого в той самой пекарне, где начался их путь. Это был аромат надежды, спасения, новой жизни.
Бернард, не веря своим глазам, смотрел на Виктора.
Закатное солнце почти скрылось за горизонтом, окрасив небо в глубокие фиолетово-красные тона. После того как на кладбище сверкнула вспышка магии, воцарилась гнетущая тишина. Крид, опустившись на землю, прислонился к холодному мрамору статуи Архангела, тело истощено, но взгляд спокоен, почти безмятежен и, казалось, видел что-то свое.
Рядом стояли Бель и Люсиль, обнявшись, словно сёстры, пережившие тяжёлое испытание. Бель, всё ещё слабая, но уже приходящая в себя, сделав пару шагов, легко коснулась руки Крида; её взгляд выражал глубокую благодарность и восхищение. Люсиль, в крепких объятиях Бернарда, ещё дрожала от стресса, но в её глазах читались и страх, и глубокое удовлетворение от преодоления себя, и то, что ей не пришлось жертвовать жизнью ради спасения всех.
Бернард, прижимая Люсиль к себе, тихо шептал:
— Спасибо. Спасибо… — его голос дрожал, в нём слышались благодарность, раскаяние и глубокая любовь. Это были не просто слова, а признание собственной глупости, слепоты, неспособности ценить то, что имелось. Он словно пытался выговорить всё, что не смог сказать раньше, всё, что застряло в горле от нерешительности и страха.
Его объятия были крепкими, полными одновременно любви и страха. Он держал её так сильно, словно боясь отпустить, словно боясь потерять навсегда. На его лице были видны следы слёз, что свидетельствовало о сильном эмоциональном переживании. Это было не просто проявление чувств, а излияние души, крик от ужаса близкой потери и бесконечная благодарность за то, что эта потеря не произошла. В этих объятиях, в этом шёпоте благодарности было много боли, много раскаяния, но была и надежда — на прощение и на будущее. Будущее, которое они чудом сохранили. Будущее, за которое Крид отдал часть себя, свою кровь, свою магию.
Глава 7
Крид резко проснулся от неприятного ощущения шёлковых простыней под собой, словно принцесса на горошине. Тихо рыкнув от раздражения собственной слабостью и внезапного отключения на кладбище, он стремительно встал с кровати и только теперь окинул взглядом помещение. Катакомбы собора были переоборудованы под госпиталь, где, впрочем, Крид был один.
Каменный холод пронизывал его до костей, несмотря на грубые шерстяные одеяла, наброшенные на узкую койку. Он чувствовал себя не в госпитале, а в каменном гробу, ожидая своего последнего часа. Шёлковые простыни, роскошь, недопустимая в этих подземных покоях, щекотали кожу, вызывая раздражение. Он издал низкий, хриплый рык, который эхом отразился от сырых стен. Слабость, проклятая слабость! Крид помнил, как был на кладбище. Чувствовал под пальцами холодный и мокрый камень, а потом — пустоту. Его словно поглотила тьма, из которой он вынырнул, словно шторм выбросил его на берег.
Он поднялся тяжело, как старый ржавый механизм. Каменные своды давили сверху, воздух был спёртым, пахнущим плесенью и чем-то ещё — чем-то металлическим, напоминающим запах застывшей в трещинах кладки крови. Единственным источником света служила тусклая свеча, дрожащая на низком столе, освещая лишь небольшой участок пола перед койкой. Остальное тонуло в густой чёрной тени, полной шёпота и скрытых углов.
Комната была бедна и аскетична, как келья отшельника. Железный сундук в углу словно притаился, готовый в любой момент раскрыться и извергнуть свои тёмные тайны. Каменные стены были испещрены непроницаемыми трещинами, словно морщины на лице старого собора. И в этих трещинах, в этом мраке, Крид чувствовал что-то ещё, нечто более зловещее, чем просто холод и плесень. Это было присутствие, невидимое, но ощутимое, как холодное дыхание смерти за его спиной.
Он прислонился к стене, почувствовав, как сырость проникает сквозь грубую шерсть домотканой одежды. Память возвращалась кусками, фрагментами, как разорванная картина, лишённая смысла. Кладбище… ритуал… и кто-то, кто хотел его убить. Но кто? И зачем? Или это был он сам? Ответы тонули в тумане слабости и в мерцании свечи, лишь подчёркивающем мрак подземного госпиталя. Крид провёл рукой по лицу, чувствуя привкус крови на губах.
Цокот. Негромкий, почти неслышный, как шёпот мышей в лабиринтах старого дома, он прорезал тишину катакомб. Маленькие каблучки, явно женского размера, отдавали эхом в каменных коридорах, напоминая о близящейся неминуемости, словно звон колокола перед казнью. Крид сжал кулаки, чувствуя, как холод проникает ещё глубже в кости. Магическая аура, до этого давившая на него, как груз каменных глыб, усилилась, сжимая грудь стальным обручем. Воздух сгустился, став вязким, тяжёлым, напоминая вонючую болотную воду. Стены зашевелились, словно готовясь к землетрясению.
Он покачал головой, жестом отбрасывая навязчивое чувство беспомощности. Укоризна в его взгляде была обращена не к приближающейся опасности, а к собственной слабости. Он выпрямился, стараясь вложить в позу все оставшиеся силы; вся его сущность превратилась в несокрушимый столп против надвигающейся бури. Не тревога, а спокойная готовность к бою оживала в его глазах, холодных, как гранит катакомб.
Звук шагов становился всё ближе. Сначала он был тихим, но затем перешёл в уверенные удары каблуков о камень, возвещая о неизбежной встрече. Крид почувствовал на себе чей-то взгляд — холодный и пронизывающий, словно ледяной дождь.
Это был не просто человек, а нечто большее — нечто могущественное, что-то, что проникало в самое сердце Крида, отражаясь в глубинах его души. Во тьме катакомб зазвучала новая мелодия — мелодия ожидания, наполненная предчувствием неминуемой схватки.
Он провёл рукой по лицу, ощущая сухость губ и горьковатый привкус крови. Ему было всё равно, кто придёт — ангел смерти в женском облике или что-то ещё более ужасное. Крид был готов. Готов встретить тайну, которую принесёт с собой этот призрак, ступающий на маленьких каблучках по холодным сырым коридорам старого собора.
Каменные стены сжимались вокруг него, мрак сгущался, но это только усиливало его решимость. В этих глубинах, в самом сердце тьмы, он будет стоять нерушимо, словно статуя, высеченная из гранита, в ожидании неизбежного.
Ещё два удара каблуков о каменный пол — и она появилась. Ведьма. Её спасение, как теперь понимал Крид, стало его же проклятием. Она возникла из тьмы, словно призрак, вынырнувший из глубин ада, освещённая бледным светом единственной свечи. Янтарные глаза, горящие не теплом, а холодным, пронзительным светом, были направлены на него. В них не было благодарности, только холодный расчёт и что-то ещё — нечто неизмеримо более глубокое и пугающее.
Платиновые волосы, тяжёлые, как лёд, спускались по спине до самых пят, собранные в строгую, непреклонную косу. Они казались символом непокорности, холодной и несгибаемой, как ледяной клинок. Изящное чёрное платье, подчёркивающее изгибы тела, резко контрастировало с белоснежными сапожками; маленькие каблучки которых создавали тот затейливый цокот, предвещавший не излечение, а нечто гораздо более мрачное.