Но иногда, в глубине своей памяти, он ощущал что-то ещё. В моменты тишины, среди грохота битв и криков умирающих, к нему приходили образы былой жизни. Образы великой силы, бесконечной мощи, а также чувство глубокой печали, оттеняющее эти воспоминания. Эти образы были неясными, но они подогревали в нём ощущение того, что он больше, чем просто ликвидатор. Что он — нечто большее, чем оружие в руках угрюмого кардинала.
После очередной резни, он нашёл в подземельях древнего храма старинный пергамент, на котором были написаны забытые руны. Когда он прикоснулся к ним, в его памяти мелькнули новые образы. Виктор начинал понимать, кто он есть на самом деле. Его бессмертие скрывало в себе тайну, потенциально способную и спасти, и уничтожить остатки мира.
Пергамент был истёртый, края его крошились, словно изъеденные временем. Однако сами руны, выведенные тусклой, но стойкой краской, сияли странным, внутренним светом. Виктор Крид прикоснулся к ним кончиками пальцев, ощутив пронзительный холод, проникающий сквозь кожу прямо в кость.
Это был отрывок из Гоэтии, демонической книги царя Соломона, запретного тома, содержащего знания, недоступные смертным. Имена демонов, заговоры, печать Сатаны — всё это было написано на пожелтевших, изъеденных временем страницах. Виктор не знал, что с ним делать, что означает этот ужасающий знак древней мощи и как он связан с его бессмертием.
Он ощутил пронизывающий взгляд, словно десятки пар глаз — различных существ, живых и мёртвых — наблюдали за ним. Сотни убийств, сотни смертей — и ни одна из них не вызывала в нём таких чувств, как сейчас. Знаки на пергаменте содержали знания не только о мире живых, но и о мире мёртвых, и о том, что находится за его пределами. Возможности, до которых он никогда даже не допускал мыслью. И этой возможностью он не мог не воспользоваться.
Не зная, что делать, он, повинуясь инстинкту, спрятал пергамент за ворот рубахи под рясой, поближе к сердцу. Холодные, жёсткие руны коснулись его груди, будто в глубине его сердца проснулось эхо забытого прошлого. Он запомнил каждый символ, каждую запятую, каждую букву. Это был его новый секрет, его новая тайна, новая возможность. Возможность определить своё место в этом мире, где смерть была не концом, а лишь началом некой забытой им истины. Истины, которая могла либо уничтожить, либо спасти его.
Вскоре к нему спустиля и крайне задумчивый кардинал.
Кардинал Альфонсо де ла Круз — фигура сложная и многогранная, как витраж старинного собора, одновременно мрачная и загадочная. Его имя само по себе звучит как эхо давно минувших веков, принося с собой аромат благовоний и привкус крови. Внешность необычна: рыжеватая борода в контрасте со светлыми волосами, подстриженными под горшок, придает ему одновременно и юношеский наив, и образ умудренного жизненным опытом человека. Нефритовый оттенок его глаз — зеркало глубины души, скрывающей как несокрушимую веру, так и потаенную травму.
Альфонсо — один из пяти великих кардиналов, но, в отличие от других, он не стремится к открытой власти. Его влияние простирается не через громкие речи и грозные указы, а через сеть секретных сообществ и тайных союзов. Он — мастер интриг, чей ум проницателен и хитер, а цели зачастую скрыты даже от его ближайшего окружения. В его действиях есть что-то от ученого-алхимика, тщательно и методично собирающего ингредиенты для своего великого дела.
Альфонсо де ла Круз не просто церковный деятель. Он — стратег, тактик, политик и, в некоторой мере, даже мистик. Что умело манипулирует людьми и обстоятельствами, используя свои знания о человеческой природе и силу своей веры. Он верит в свой путь, но дорога к цели проходит через тень и кровь — только это уже другая история.
Виктор Крид смотрел на пламя свечи, отражающееся в полированной поверхности своего клинка. Огонь плясал, дрожащие тени изгибались и извивались на стенах, напоминая ему о бесчисленных смертях, которые он видел. Но сегодня его не мучила тяжесть прошлых убийств. Сегодня его мучила пустота. Пустота памяти, пустота души.
Он был должен кардиналу Альфонсо де ла Крузу. Это была не просто присяга, это было нечто большее. Альфонсо дал ему цель, смысл существования, место в этом безумном мире, позволив идти рядом. Он дал ему рутину, чтобы притупить память. Он стал ему как отец. Он предоставил ему задание, приняв в свои ряды.
Виктор не задумывался о том, что делает Альфонсо. Он не копал глубоко. Его задача была проста: исполнять приказы. Убивать. И он это делал. Без сомнений. Без раскаяния. Без эмоций. Лишь холодная эффективность.
Но сегодня он держал в руках пергамент, спрятанный под рубахой, и чувствовал не только холод рун, но и нечто ещё — холод странного ожидания. Он помнил каждый символ, но не понимал их значения. Это было как загадка, которая мучила его больше, чем любая битва.
Он думал о своём прошлом, о своей цели. Что он делает? Для чего он живёт? Он был инструментом, но чьим? Служит ли он добру? Или он просто бездушное оружие, движимое лишь инстинктом уничтожения?
Ответы не приходили. Оставался только блеск клинка в пламени свечи, отражающий пустоту, которая находилась внутри Виктора Крида. Пустоту, которую он пытался заполнить, исполняя приказы Альфонсо де ла Круза, не понимая, что именно он заполняет — свет или тьму.
— Не находил ли ты здесь книги, Виктор? — сухо осведомился де ла Круз, его нефритовые глаза, обычно спокойные, теперь блеснули скрытым интересом. Он стоял у каменного камина, за спиной которого темнел глубокий проём, вероятно, ведущий в секретный подвал. Воздух в комнате гудел от невысказанного.
Крид стоял, опустив голову и чуть сдвинув плечами. Он старался сохранять спокойствие и собранность, хотя внутри него кипели самые разные эмоции. Его руки, сильные и готовые в любой момент схватить меч, сейчас оставались спокойно опущенными.
Во время разговора с Альфонсо Крид никогда не смотрел ему прямо в глаза. Это было неписаным правилом — не нарушать личное пространство собеседника, не демонстрировать свою силу и власть. Но и быть смиренным агнцем Крид тоже не собирался.
— Никак нет, ваше Высокопреосвященство, — ответил Виктор, его голос был спокоен, но в нём слышался металлический оттенок привычки ко лжи. — Я проверял все помещения, как вы и приказали. Никаких книг, кроме тех, что уже и так на своих местах.
Де ла Круз подозрительно хмыкнул, оглаживая свою рыжую бороду длинными изящными пальцами. Светлые волосы, подстриженные под горшок, казались немного растрёпанными, добавляя его образу странное сочетание юношеской небрежности и лёгкой контрабандистской хитрости.
— Интересно… — протянул кардинал, его взгляд оставался прикованным к Виктору. — А что ты скажешь о необычном пергаменте, исчезнувшем из личной библиотеки «недавно почившего» здесь еретика? Пергаменте с рунами, который, как мне известно, был заперт в сейфе данного дома господня?
Виктор не дрогнул. Он ничего не ответил, лишь чуть сильнее сжал кулаки. Холод руны, прижатой к его груди, пронзил его до самого сердца. Он понял: кардинал знает. Но как? И что он будет делать? Теперь игра приобрела новый оборот.
Молчание повисло между ними, густое и тягучее, как смола. Пламя в камине потрескивало, отбрасывая пляшущие тени на стены, словно живые существа, наблюдающие за их молчаливой дуэлью. Де ла Круз медленно прошёл к столу, покрытому пергаментами и латунными инструментами, похожими на алхимические принадлежности. Он взял со стола небольшой кинжал с рукоятью из полированного обсидиана.
— Я ценю твою верность, Виктор, — спокойно сказал кардинал, не отрывая взгляда от кинжала. Его голос был спокоен, но в нём прозвучало что-то такое, что заставило Виктора напрячься. — Ты всегда был мне полезен. Верный и максимально эффективный Однако иногда… иногда верность может стать слепой. А слепая преданность опасна.
Он поднял взгляд, и его нефритовые глаза встретились со взглядом Виктора. В них не было гнева, не было осуждения. Была только глубокая, непроницаемая пронзительность, и казалось, что он видит его насквозь.
— Ты знаешь, где он, — продолжил Альфонсо, медленно крутя кинжал в руках. — Ты знаешь, что это за руны. И ты знаешь, чем это может закончиться.
Виктор по-прежнему молчал. Он чувствовал, как холод руны на его груди становится всё сильнее. Де ла Круз улыбнулся. Не доброй улыбкой, а скорее улыбкой человека, который знает больше, чем все остальные. Он всё так же спокойно положил кинжал обратно на стол.
— Тогда расскажи мне всё, Виктор, — сказал он спокойно. — Расскажи мне о том, что ты знаешь. И мы посмотрим, насколько сильна твоя верность.
Виктор сделал глубокий вдох, словно собираясь с духом для долгого погружения в холодные воды правды. Он вытащил из-под рубахи истёртый лист пергамента, его пальцы слегка дрожали. Руны на нём казались ещё более тусклыми в полумраке комнаты, но от них по-прежнему исходило неприятное ощущение холода.
— Это… отрывок из Гоэтии, — прошептал он, его голос звучал хрипло и с трудом. — Книга царя Соломона. Я нашёл его… в руинах храма.
Он поднял пергамент так, чтобы Альфонсо мог его рассмотреть. Кардинал внимательно изучал руны, его лицо было невозмутимо, но в его глазах мелькали искры интереса и чего-то ещё, чего Виктор не мог определить.
— Гоэтия… — прошептал Альфонсо, словно пробуя это слово на вкус. — Интересно… Я и не полагал, что она до сих пор сохранилась. И тем более, что кто-то сможет её найти.
Он взял пергамент у Виктора, его пальцы легко коснулись древних рун. В комнате повисла тяжёлая тишина, прерываемая лишь треском внезапно вспыхнувшего камина. Альфонсо, не отрывая взгляда от пергамента, проводил пальцем по древним рунам, словно ощупывая невидимые рельефы. Его дыхание участилось, становилось всё слышнее в царящей тишине. Лицо его, и без того бледное, побелело ещё больше, губы сжались в тонкую линию. Казалось, пергамент не просто передавал информацию, а всасывал в себя душу Альфонсо, вытягивая из него самую сущность.