е двух людей, которые знают больше, чем могут или хотят рассказать.
— Извини, князь, — сказал монах. — Мы говорим о вещах, которые лучше не обсуждать за утренней трапезой. Это древние тайны, опасные для непосвящённых.
— Я не боюсь опасностей, — возразил Рюрик. — И я хочу знать всё о силах, способных даровать бессмертие.
— Бессмертие, которое предлагают Дары Теней, — это проклятие, а не благословение, князь, — сказал Мефодий с неожиданной резкостью. — Это существование без истинной жизни, смерть без упокоения. Это вечная тюрьма для души, которая с каждым воскрешением теряет частицу своей человечности, пока не остаётся лишь пустая оболочка, движимая инстинктами и привычками.
Он бросил взгляд на Виктора, словно извиняясь за столь прямое описание его состояния.
— Я слышал другое, — упрямо сказал Рюрик. — Я слышал, что бессмертие — это высшая форма существования, доступная лишь избранным. Что это путь к величию и мудрости, недоступной обычным смертным.
— Кто сказал тебе это? — спросил Мефодий, и в его голосе звучало искреннее беспокойство.
— Волхв, мой советник по духовным вопросам, — ответил Рюрик. — Но он исчез несколько дней назад. Странно, что ты прибыл сразу после его исчезновения…
В последних словах князя чувствовался намёк на подозрение. Мефодий, казалось, не заметил его или решил проигнорировать.
— Твой волхв лгал тебе, князь, — сказал он прямо. — Или сам был обманут. Бессмертие, о котором он говорил, это не величие, а проклятие. И избранные, о которых он упоминал, не избраны для славы, а отмечены для служения силам, которые древнее и темнее, чем любой бог, которому ты когда-либо поклонялся.
Рюрик нахмурился, явно недовольный такой прямотой. Он посмотрел на Виктора, словно ища подтверждения или опровержения слов монаха.
— Что скажешь ты, мой верный Клык? Ты веришь словам этого чужеземца?
Виктор глубоко вздохнул. Он оказался в сложном положении. С одной стороны, он мог подтвердить слова Мефодия, рассказав о своём собственном опыте бессмертия, о том, как оно постепенно высосало из него все человеческие чувства и эмоции. С другой стороны, он понимал, что Рюрик в своей одержимости может не поверить даже такому прямому свидетельству.
— Я верю, что любой дар имеет свою цену, князь, — сказал он наконец. — И чем больше дар, тем выше цена. Бессмертие… если оно вообще возможно, — он сделал вид, что сомневается в самой идее, — должно иметь самую высокую цену из всех.
— Ты говоришь как он, — недовольно заметил Рюрик, кивая на монаха. — Уклончиво и предостерегающе. Я ожидал более прямого ответа от своего лучшего воина.
— Прости, князь, — сказал Виктор. — Но в вопросах, выходящих за пределы обычной войны и политики, я предпочитаю осторожность. Я воин, а не мудрец. Моё мнение в таких вопросах не стоит многого.
Рюрик откинулся на спинку кресла, его лицо выражало разочарование.
— Что ж, оставим эту тему на потом. У нас есть более насущные дела — нужно отправить гонца к Гостомыслу с моим решением по поводу северных земель. И подготовиться к приёму послов от племени мери. Они прибудут через два дня.
Он поднялся из-за стола, давая понять, что трапеза окончена.
— Клык, ты свободен на сегодня. Отдыхай или тренируйся, как пожелаешь. Завтра мы обсудим твою следующую миссию.
Рюрик вышел из трапезной, оставив Виктора и Мефодия наедине. Как только дверь за князем закрылась, атмосфера в комнате изменилась. Монах подался вперёд, и его глаза, казалось, стали ещё светлее и пронзительнее.
— Теперь, когда мы одни, скажи мне правду, носитель Дара, — произнёс он тихо, но властно. — Как давно ты существуешь?
Виктор не стал отрицать очевидное — монах знал о его природе, и не было смысла притворяться.
— Около двух тысяч лет, — ответил он. — Точно не помню. Со временем даты и события смешиваются.
— Две тысячи лет, — повторил Мефодий с благоговейным ужасом. — Ты жил, когда ходил по земле сам Спаситель.
— Возможно, — пожал плечами Виктор. — Но если и так, я не встречал его. Я был обычным воином, сражавшимся в далёких от Иудеи землях.
— И как ты получил Дар? — спросил монах. — Кто проклял тебя этим существованием?
— Я не знаю его имени, — ответил Виктор. — Он появился, когда я умирал на поле битвы. Высокая фигура в тёмных одеждах, с лицом, скрытым капюшоном.
Он предложил мне выбор: умереть или принять его дар и жить вечно. Я выбрал жизнь, не понимая, что это значит.
— И с тех пор ты не можешь умереть?
— Я умираю, — уточнил Виктор. — Но всегда возвращаюсь. И каждое возвращение отнимает часть моей души. Я почти не чувствую эмоций, не испытываю ни радости, ни горя. Только иногда, в редкие моменты… проблески человечности.
Мефодий слушал с глубоким вниманием, и в его глазах читалось не отвращение или страх, а искреннее сострадание.
— Я встречал таких, как ты, в своих странствиях, — сказал он. — Не много, лишь нескольких. Все они были отмечены одной и той же печатью — печатью Хозяина Даров. Все они искали освобождения от своего бессмертия.
— И ты помог им? — с надеждой спросил Виктор.
— Некоторым, — осторожно ответил монах. — Тем, чьи души ещё не были полностью поглощены Даром. Тем, кто искал освобождения не из усталости или малодушия, а из истинного понимания противоестественности своего состояния.
— А тем, кто не соответствовал этим критериям?
— Им я не мог помочь, — сказал Мефодий с искренней печалью. — Некоторые из них были слишком привязаны к своему бессмертию, несмотря на все его недостатки. Другие уже потеряли слишком много своей человечности, став лишь оболочками, носителями Дара, без реальной связи с человеческим миром.
— И к какой категории, по-твоему, отношусь я? — спросил Виктор.
Мефодий долго изучал его, прежде чем ответить.
— Я ещё не знаю, — сказал он наконец. — Ты странный случай, носитель Дара.
— Ты существуешь дольше, чем любой другой известный мне бессмертный, — продолжил Мефодий. — По всем законам ты должен был давно потерять всю свою человечность, стать лишь пустой оболочкой, движимой волей Дара. Но в тебе ещё теплится нечто… человеческое. Я вижу это в твоих глазах, слышу в твоём голосе. Ты всё ещё способен заботиться о других, чувствовать ответственность, испытывать сострадание. Это… необычно.
— Я мало что чувствую, — возразил Виктор. — Большую часть времени я словно наблюдаю за миром сквозь толстое стекло. Вижу, понимаю, но не ощущаю.
— И всё же ты ищешь освобождения не только из-за усталости, — заметил монах. — В тебе есть стремление к правильному порядку вещей, к естественному завершению пути. Это говорит о том, что твоя душа не полностью поглощена Даром.
Виктор помолчал, обдумывая слова Мефодия. Затем решил задать главный вопрос:
— Ты можешь помочь мне? Освободить меня от этого… существования?
Монах вздохнул, и в этом вздохе чувствовался вес многих лет странствий и знаний.
— Возможно, — сказал он. — Но мне нужно узнать тебя лучше, увидеть глубину твоей души, понять, насколько сильно Дар Теней связан с твоей сущностью. Это требует времени и терпения.
— У меня достаточно и того, и другого, — горько усмехнулся Виктор.
— Я хотел бы услышать твою историю, — сказал Мефодий. — Не всю, конечно — на это ушли бы месяцы. Но ключевые моменты. Как ты жил все эти века? Чему научился? Что сохранило в тебе человечность, когда многие другие давно потеряли её?
Виктор задумался. Его существование было слишком долгим и сложным, чтобы уместить в один рассказ. Но, возможно, некоторые события действительно стоило поведать монаху.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Но не здесь. Слишком много ушей в княжеском тереме.
— Согласен, — кивнул Мефодий. — Я живу в небольшой келье в гостевом крыле. Там нас никто не потревожит.
Они покинули трапезную и направились в дальнюю часть терема, где размещали почётных гостей. Келья Мефодия оказалась скромной комнатой с узким ложем, столом для письма и маленьким алтарём в углу, украшенным распятием и иконой Богородицы.
Монах зажёг свечи, хотя был день, и предложил Виктору сесть на единственный в комнате стул, а сам устроился на краю ложа.
— Говори, — просто сказал он. — Я слушаю.
И Виктор начал свой рассказ. Он говорил о своём рождении во фракийском племени, о ранней юности, проведённой в битвах за выживание, о той последней битве, где он получил смертельное ранение и встретил Хозяина Даров. О своём первом воскрешении и ужасе, который он испытал, когда понял, что все его близкие считают его мёртвым, а прошло уже несколько месяцев.
Он рассказал о своих скитаниях через века, о том, как был свидетелем падения Римской империи, расцвета и заката Византии, о том, как видел, как христианство из гонимой религии превратилось в государственную, а затем разделилось на враждующие ветви.
Говорил о разных ролях, которые играл — воин, наёмник, советник королей, отшельник, путешественник. О том, как учился языкам и ремёслам, а затем наблюдал, как они исчезают, уступая место новым. О том, как пытался несколько раз создать семью, но всегда заканчивал одиночеством, наблюдая за старением и смертью тех, кого любил.
С каждым словом голос Виктора становился всё более оживлённым, словно само воспоминание о прошлой жизни возвращало ему частицы утраченной человечности. Мефодий слушал, не перебивая, лишь иногда кивая или задавая короткие уточняющие вопросы.
— И вот я здесь, — закончил Виктор свой рассказ, длившийся несколько часов. — В Ладоге, служу князю, который одержим идеей бессмертия. Ирония судьбы, не правда ли?
— Судьба… или божественный промысел, — задумчиво произнёс Мефодий. — Возможно, ты оказался здесь именно сейчас не случайно. Возможно, это часть большего плана.
— Какого плана? — спросил Виктор.
— Я не знаю, — честно признался монах. — Но я верю, что ничто не происходит просто так. Встреча с Хозяином Даров в храме Перуна, Стражи, защитившие тебя, наша встреча… всё это звенья одной цепи, ведущей к какому-то финалу.