Ярость, та самая зеленоватая ярость, что жила в нём после прикосновения скверны, вспыхнула с новой, ужасающей силой. Всё его тело задрожало, излучая неистовый свет. Он остановился, его взгляд устремился на оскорбителя. В этом взгляде не было ни малейшего колебания, не было сомнений, была только безграничная мощь и неукротимый гнев. Это был взгляд не человека, а божества, оскорблённого в своей святости.
И в следующий миг сицилийский забулдыга превратился в прах. Не было крика, не было боли, было лишь мгновение яркого, шартрезного сияния и внезапное исчезновение тела оскорбителя. Осталась только горстка пепла, которую тут же подхватил ветер, рассеяв по улицам Рима, словно напоминая о мгновенности человеческой жизни и о неизбежности божественного возмездия. Михаил даже не пошевелился, его лицо оставалось невозмутимым. Он продолжил свой путь сквозь город, оставив после себя лишь слегка покачнувшиеся от ветра листья и тихий шепот о том, что по Риму прошёл Архангел Михаил.
Рим раскрывался перед Михаилом во всей своей противоречивой красоте. Величие древних храмов соседствовало с нищетой трущоб, пышность палаццо — с грязью переулков. И повсюду Архангел видел грех, человеческие пороки, разлагающие город изнутри. Лицемерие и корыстолюбие были повсюду. Но особенно поразила его сцена, развернувшаяся в тени старинного сквера.
Один из кардиналов, облачённый в пышные одеяния, с напускной серьёзностью отпускал грехи ломбардскому аристократу. За звонкую монету. Этот циничный обмен осквернял саму суть веры, превращая божественную благодать в товар. Ярость вновь накатила на Михаила с неистовой силой, но он сдержался. Он шёл к Папе, к наместнику воли Божьей на земле, надеясь на понимание, на поддержку в своей борьбе против Виктора Крида.
Достигнув Ватикана, он предстал перед Папой. Но наместник Божий, увидев изменённого Архангела, испугался. Вместо помощи он увидел угрозу. Не понимая природы напасти, он приказал Михаилу проваливать, изгнав его из стен Ватикана. Этот отказ, это бездействие перед лицом всепоглощающей тьмы, сломали последние остатки самоконтроля у Михаила.
Архангел молча поднял Меч Истины к небу. Изумрудный свет скверны сгустился в его руке, превратившись в могущественную волну ядовитой энергии. Он выпустил её, направив на Рим. Зелёная волна, похожая на живой огонь, пронеслась над городом, сжигая людей заживо. Крики и стоны были сметены всепоглощающим шартрезом. А души погибших были поглощены мечом, запечатаны в его ледяной стали, превращаясь в часть его мощи. Рим, покрытый грехом и лицемерием, стал жертвой праведного гнева. Теперь на месте великого города лежал лишь зелёный пепел, а над ним возвышался Михаил, изменившийся, одержимый, но, наконец, свободный и никому не подконтрольный.
Погружаясь в медитацию на какое-то время, Михаил почувствовал знакомую вонь магической ауры одного бессмертного ублюдка. Глаза Архангела тут же вспыхнули насыщенно-зелёным сиянием, а на устах появилась хищная улыбка охотника.
— Давно не виделись, Виктор! Кажется, будто целая вечность прошла. Удивительно, как быстро летит время! — произнёс он с улыбкой, которая была видна в его голосе, усиленном магией, что пронёсся по всему Риму ужасающим эхом.
Михаил, всё так же улыбаясь, удобнее перехватил Меч Истины, что спустя миг был угрожающе направлен на Крида.
Глава 7
Кроваво-красное солнце, подобное раненому богу, клонилось к горизонту, окрашивая руины Рима в багряные и фиолетовые тона умирающего дня. Небо пылало, словно грандиозный полог, сотканный из кармина, пурпура и глубокого индиго — величественная, трагическая палитра последнего акта. Архангел расправил крылья — гигантские паруса из огня и тени, пронизанные изумрудными всполохами света. Каждое перо переливалось всеми оттенками заката, словно миллионы драгоценных камней, рожденных из сердца умирающего света, а в глубине сияния скрывались мириады изумрудных искр, словно застывшие фрагменты небесного драгоценного камня. Его божественное сияние, пронизанное грустью, гневом и таинственным изумрудным отблеском, окутывало разрушенный город, превращая развалины в удивительно красивое зрелище в своей трагической величавости.
Крид стоял неподвижно, незыблемый, как монолит из чёрного обсидиана, не поддаваясь очарованию этой мрачной красоты. Лицо его, резкое и суровое, как линия расколотого камня, не выражало никаких эмоций, кроме глубочайшей, бездонной печали. Даже божественный свет архангела, с его необычными изумрудными вкраплениями, не мог пробить броню его равнодушия. Он был одиноким памятником в этом величественном храме разрушения, невозмутимый свидетель заката одной эры и рождения другой.
Ветер, пропитанный духом вечности, проносился между развалинами, шепча на языке забытых времён о величии и падении. Каждая колонна, каждый осколок храма — безмолвные свидетели былой славы, призраки прошедшей мощи. Рим, похожий на гигантскую гробницу погибших богов, стал холстом, на котором писалась новая история — история бесконечного круговорота рождения и смерти.
Архангел, осознавая непроницаемость Крида, протянул руку, из которой хлынул поток света, сплетённый из золота, лазури и глубокого изумрудного сияния, как королевская мантия, украшенная драгоценными камнями. Но и божественное сияние, даже с примесью завораживающего изумрудного света, оказалось бессильным перед незыблемым равнодушием Крида. Гнев исказил прекрасное лицо архангела.
— Ты должен поклониться, бессмертный слуга! — прорычал он, его слова рассекали воздух, словно лезвия. — Я предложил тебе искупление, избавление от этого бессмысленного существования! Ты мог бы стоять рядом со мной, в сиянии шартрезовой вечности! Но ты выбираешь… это гниение, эту тьму! Неужели ты не видишь величия милости, которую я предлагаю?! Или твоя душа настолько испорчена, что даже божественное сияние, с его изумрудной чистотой, не может её очистить?! Ты предатель, Крид! Предатель! И я сам исполню приговор за твоё презрение!
Гнев архангела, подобный бушующему огненному шторму, обрушился на Крида. Из его рук вырвался луч света — не мягкий, исцеляющий поток, а яростный, жгучий столб, окрашенный в адские цвета: кроваво-красный, серно-жёлтый, иссиня-чёрный. Луч ударил в Крида, но тот не дрогнул. Его суровое лицо, словно бездна, поглотило удар. Не дрогнув, не выдав ни малейшего признака эмоций, он оставался невозмутимым, как лёд.
Архангел взревел, его голос расколол тишину, подобно удару грома. Он взмахнул крыльями, и вихрь огня и пепла обрушился на руины Рима, окрашивая багряный закат в ещё более мрачные тона. Земля задрожала от ярости небесного воина. Но Крид оставался неподвижен, словно скала посреди бушующего моря. Его печаль углубилась, став бездонной, словно вечная зима в сердце бушующего пожара.
Архангел застыл. Его гнев постепенно угасал, уступая место… уважению? Страху? Или, может быть, пониманию? Свет его крыльев померк, изумрудные искры потускнели, оставляя лишь остаточное тепло умирающего солнца. Он опустил руку, и поток света исчез, оставляя Крида в одиночестве среди руин, в застывшей тишине под безмолвно пылающим небом. История продолжалась, и Крид наблюдал.
— Ты не можешь просто так стоять, не ответив мне! — Михаил вновь погружался в омут яростного безумия, его голос вновь трещал от напряжения, словно раскалённый металл. Лицо его исказилось гримасой, глаза горели бешеным огнём, отражая бушующее пламя, которое он только что направил на Крида. — Сколько ещё я должен ждать? Сколько ещё ты будешь игнорировать меня, словно я — ничтожество, недостойное даже твоего взгляда? Ты, бессмертный, вечный слуга смерти, что собирает её урожай, презираешь меня, архангела, посланника самого Творца?
— Прояви уважение! — вновь зарычал он, и этот рык уже был не просто выражением гнева, а отчаянным криком, вырывающимся из глубины его израненной души. — Или ты думаешь, что твоя невозмутимость и презрительное молчание сломают меня? Заставят отступить? Ты ошибаешься, Крид! Я не отступлю! Я буду биться с тобой до последнего, до тех пор, пока ты не признаешь… не признаешь… что? Даже я не знаю! Что заставляет тебя так упорствовать? Что за тьма сгустилась в твоей душе, что даже божественный свет шартреза не может её пронзить? Это проклятие? Какое-то ужасное заклятие? Или… или ты просто… ненавидишь меня? На самом деле ненавидишь?!
Его слова обрушились на Крида лавиной обвинений, перемешанных с отчаянием и яростью, которая, казалось, съедает его изнутри. Михаил был сломлен не силой, а безмолвным сопротивлением, непоколебимым равнодушием своего бывшего соратника. Он опустил голову, будто признавая свое бессилие, но в его глазах все еще горел огненный вихрь ярости и болезненного непонимания.
— Ты слишком много думаешь, Миша, — Крид покачал головой, движение медленное, но с такой внутренней силой, что Михаил невольно отшатнулся. Не от физического удара, а от неизмеримого давления, исходившего от этого человека. Казалось, сам воздух сгустился вокруг Крида, сталь в его глазах блеснула холодным отражением небесного огня, который Михаил только что направил на него.
— Знаешь? На самом деле мне глубоко плевать на тебя, твои игры и всю Небесную Канцелярию, где всё ещё идёт мышиная возня с борьбой за власть, — голос Крида был спокоен, ровен, но в нём скрывалась такая бездонная безразличие, что слова прозвучали как приговор.
— Думаешь, мне есть дело до Арбитра? Тебя? Ваших проблем? — Крид улыбнулся, и эта улыбка была жестока и лишена всякого тепла. В ней не было ни иронии, ни сарказма, только чистое, холодное презрение к тому, что Миша считал важным. Это была улыбка человека, стоящего на такой высоте, откуда вся их борьба выглядит мелкой суетой.
В его смехе, резком и отрывистом, словно треск молнии, чувствовалась могучая сила, скрытая за маской безразличия. Эта сила могла бы одним махом разрушить небеса и преисподнюю, но он предпочитал оставаться невозмутимым, словно бесстрастный наблюдатель бесконечной игры богов.
Его безразличие было не слабостью, а бездной, поглощающей всю энергию, весь гнев и всякую надежду. Это было оружие, более ужасающее, чем любой божественный огонь. Михаил почувствовал это, и холод пронзил его до костей, заставив забыть о своем гневе и о своем божественном сиянии. Он увидел в глазах Крида не просто человека, а нечто более великое и нечто более страшное — безмолвную грозу, скрытую за маской спокойствия.