Какой астролог мог предсказать, что в любовавшемся самим собою авторе анекдота зрела авантюра так называемой перестройки, трансформируемой им в человеческий фактор в упаковке общечеловеческих ценностей и нового мышления? Процесс пошел, и весь мир ахнул от того, что его новое мышление привело к развалу могучего государства, к всенародному бедствию. Он точно следовал анекдоту — сделал больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Не успел.
Хлебосольное застолье с водкой и коньяком продолжалось долго. Никто, конечно, не задумывался, откуда ломился стол от закусок и вин. Один только Власов, будущий премьер России, держался скромно и, кажется, за весь вечер не проронил ни слова.
Поднимались тосты с самым заумным содержанием. Каждый старался сказать что‑то необыкновенное, далекое от жизни, но в розовой упаковке. Ну а М. Соломенцев первый тост предложил за Леонида Ильича. Присутствующие грешили своей искренностью, но так было заведено. Всем претило целование на проводах и встречах, но никто не противился. В низах подражали верхам.
Дача в Афипском — свидетельница многих событий. Ее стены хранят молчание о пребывании на ней сильных мира сего, перед которыми гостеприимно раскрывался двухэтажный особняк, окруженный голубыми елями.
За высоким железобетонным забором, отгородившим дачу от внешнего мира, охраняемую милицейским нарядом, можно было отдохнуть, прогуляться по тенистым аллеям, даже не выходя с территории, забросить удочку в иссиня–черную воду Афипса, отравленную нефтеперегон
ным заводом на его берегу. Об этом денно и нощно напоминал факел, коптивший небо.
ГТри виде его нельзя было не задуматься — а что там за забором? Как будто бы и задумывались и что‑то делали, но в наступившее, такое трудное время, с большим упорством чем стены, молчат те, кто пользовался дачей, бросив всех честных коммунистов, наивно веривших им, на произвол судьбы. Молчание. Откуда такая немота у толпившихся у трона?
— Попробуй, — рассуждал бывший секретарь по идеологии, — тут же сожрут. Коммунисты коммунистов, как пауки пауков. Да и что говорить…
8
Праздничная демонстрация 7 ноября все еще колыхалась красным кумачом, но уже близилась к концу, когда ко мне около трибуны подошел дежурный офицер и тихо сказал:
— ЧП, товарищ генерал.
— Что случилось?
— В Симферополе после взлета двое захватили самолет и потребовали у экипажа лететь в Турцию.
— А мы при чем? Они что, жители края? —сразу же мелькнуло у меня, поскольку дежурный не стал бы докладывать, если бы это нас не касалось.
— Да. Но садились они в Симферополе. Билеты брали до Одессы. Рейс Краснодар — Симферополь — Одесса.
— Где самолет?
— Повернул на Турцию. Преступники вооружены.
Праздничное настроение сразу как ветром сдуло. Правда, я еще надеялся, что экипаж АН-24, покружив над морем, посадит самолет в Адлере или в Болгарии.
—1- Звонят по «ВЧ», требуют доложить, — сказал дежурный.
— Скажите, что я позвоню.
Стояла мягкая солнечная погода, царило праздничное настроение. Шумная красочная демонстрация под протяжные крики «Ура» продолжалась. Никто еще не знал, что в это время где‑то над морем летел самолет с перепуганными пассажирами на борту, которых ждали в Одессе к праздничному столу. Угон самолета — ЧП международного масштаба. Случаи угонов у нас и за границей участились. О них немедленно докладывалось в самые верха,
начиналось расследование со сбора информации на преступников, выявления ответственных за происшествие и виновников, допустивших его.
Не успел я усесться за столом, как раздался звонок по «ВЧ» из Москвы, дежурного по Комитету.
— С праздником тебя, — услышал я знакомый голос генерала, начальника Главного управления. В нем, конечно, чувствовался намек, но я все же сказал:
— Спасибо.
— Самолет уже приземлился в Турции. Западные голоса передают, что угонщики —- немцы, просят политического убежища. Ранен бортрадист, стюардесса и один пассажир. Фамилии пока не называют. Свяжись с Симферополем, они по корешкам билетов сообщат тебе фамилии. Установи и доложи.
К этому времени у дежурного по Управлению уже были фамилии преступников. Симферопольцы действовали оперативно, чтобы откреститься от угонщиков, но ведь они садились у них и поэтому им предстояло еще объяснить, почему они пропустили на борт пассажиров с оружием или взрывчаткой, где была их служба досмотра и многое другое.
Дежурный доложил, что по данным адресного стола эти немцы недавно приехали из Казахстана, проживали в райцентре, поселке нефтяников вместе с родителями.
Я тут же сообщил эти сведения звонившему мне генералу.
— Ты доложи заму Председателя. Он у себя в кабинете.
— Доложу как только соберу дополнительную информацию, кто они такие. Выезжаю в поселок со следователем.
. — Ну смотри…
Я знал тягучий характер зама, представлял себе разговор с ним, его вопросы, на которые ответов пока у меня не было. Знал, что последуют упреки — почему допустили?
Позвонил домой, чтобы меня не ждали, извинился перед гостями, просил начинать без меня, обещал не задерживаться.
В поселке нефтяников, где давно уже закончился праздничный митинг на площади у памятника В. И. Ленину, на улицах ни души. Все сидели за праздничными столами, у кого что было, но непременно с водкой, как повелось на Руси.
В тресте нефтяников никого, кроме сторожа, не было. От него я позвонил на квартиру управляющему, извинился за вынужденное беспокойство в такой день.
— Не стоит извиняться. Я понимаю — служба. Может, вы зайдете ко мне и мы разрешим все вопросы?
Неудобно было дома уединяться от домашних для разговора о случившемся, портить людям праздничное настроение. Подумал, что, видимо, управляющему не хотелось идти в трест и поэтому поехал к нему на квартиру.
— Геннадий Иванович Гришанов, — представился мне управляющий трестом, одетый по–праздничному, в белой рубашке, при галстуке, приветливо пригласив меня за стол. Я еще раз извинился, а он тут же вышел на кухню, вернулся с бутылкой коньяка, тарелками, вилками и ножами.
— Геннадий Иванович, мне право неудобно перед вами. Я по неотложному делу, на несколько минут.
— Дела обождут. Как говорят: работа не волк, в лес не убежит.
Его открытое красивое лицо мужчины уже за пятьдесят, с поседевшими висками, как‑то располагало к себе своим спокойствием, я не посмел суетиться, ждал, пока он сядет за стол и мы начнем беседу.
Комната была обставлена мягкой мебелью. На стене висел дорогой ковер, на противоположной стороне — картина — зимний пейзаж с белоснежными макушками синих гор на заднем плане. В углу на подставке — телевизор с большим экраном. Ничего лишнего.
Хозяин раскладывал все приносимое им из кухни на столике между двумя креслами. Он что‑то забывал, снова и снова шел на кухню, хлопал холодильником, возвращался с бутылками минеральной воды «Горячеключевская».
Наконец уселся напротив меня, налил коньяку в рюмки и предложил выпить за праздник Октября. Мне пришлось помолчать со своими вопросами, хотя я и спешил — машина со следователем стояла у подъезда. Никого из домашних в квартире не было. Я даже подумал, что он куда‑то отослал их на время нашего разговора и хотел было спросить об этом.
— Извините, что все на скорую руку. Я один, — опередил меня Геннадий Иванович. — Все мои в Киеве, там празднуют.
Мне показалось, что он даже обрадовался моему приходу. Гостей не ждал, и я ему нисколько не помешал.
— Хорошо, что вы зашли. Рад познакомиться. Наслышан о вас, но вот такого сюрприза не ожидал. Так чем могу быть полезен? — озабоченно спросил Геннадий Иванович, наливая очередную рюмку.
Я объяснил зачем приехал.
— Не знаю таких. Народу в тресте много. Угон самолета, оказывается, и у нас входит в моду. А вашей службе достается. До меня и раньше доходило, что, когда люди празднуют, вы работаете. Теперь сам убедился в этом. Я отойду на минуту…
Он позвонил домой начальнику отдела кадров и попросил зайти к нему с учетными карточками на угонщиков, назвав их фамилии. Кадровик, видимо, сидел за столом, ему не хотелось идти в трест, искать карточки и поэтому спросил насколько это срочно.
— Весьма срочно, — сказал Геннадий Иванович. — Я жду. Не задерживайтесь.
Пить мне не хотелось. Я сидел в напряжении, выстраивал разного рода предположения, о причинах, побудивших угнать самолет на праздник.
Геннадий Иванович все больше показывал свое добродушное гостеприимство, угощал, предлагал выпить за чекистов, их нелегкий труд. Я пригубил рюмку. Хозяин не настаивал, заметив, что с такими крохотными рюмками, если бы мы даже хотели, все равно не опьянеем.
Он провел меня в свой кабинет, показал библиотеку. Книг было много, большей частью художественная литература, но немало и разных справочников, касающихся технологии добычи нефти, чем и занимался хозяин. Отдельно на полках лежали книги о войне, мемуары военачальников. Я брал некоторые из них, каких у меня не было и листал.
— Война, война, как давно это было и как свежо это в памяти. Теперь уже и самому не верится, что прошел сквозь огонь. Время сглаживает остроту фронтового бытия, — говорил Геннадий Иванович, и мне незачем было спрашивать, воевал он или нет.
На простенке в рамке висела большая цветная фотография стальных противотанковых ежей на фоне подсвета заходящего солнца за молодыми деревцами, а рядом портрет И. С. Тургенева. «Значит, хозяин неравнодушен к этому писателю, — подумал я, — Интересно. Наверное, нигилист».
Г еннадий Иванович вышел кому‑то открывать дверь.
Пришел начальник отдела кадров, суховато поздоровался, показал учетные карточки управляющему, а тот передал их мне. Мы уселись в кабинете, я пробежал по карточкам
и спросил:
— Вы их знаете?
— Как сказать… Они совсем недавно у нас, посмотрите на дату заполнения.
— Что можете сказать?
— Насколько помню, жили они в соседней станице, тут рядом, работали на кирпичном заводе, а потом к нам перебрались. Один, который постарше, слесарничал, а другой ходил в учениках оператора. Смирные ребята, ничего плохого не замечал. А что случилось?