– Капитоныч, – крикнул он на ходу, – передай Орлову, что я на часок отлучусь, деньги за квартиру отнесу, может, старушка что-нибудь купит. А то все некогда. Да и сегодня кто знает, как оно получится.
– Угу, – не поднимая головы, кивнул занятый Капитоныч.
В вестибюле Филимонов рассказывал дежурным свежий анекдот. Старшина Бирюков посмеивался сдержанно, прикрывая темной ладонью широкий рот с отсутствующим передним зубом. Соколов, который всегда был угрюм и задумчив, в этот раз хохотал от души, далеко назад запрокидывая голову, совсем не заботясь о том, что фуражка вот-вот свалится с головы на пол. Увидев подходившего Илью, он, продолжая всхлипывать от смеха, вытер мокрые глаза и хрипло проговорил:
– Журавлев, если бы ты еще на пару минут задержался, мы бы с Бирюковым точно здесь от смеха умерли! Ну и здоров товарищ капитан травить анекдоты. Хоть стой, хоть падай!
Улыбчивый Филимонов крепко поздоровался за руку с Ильей и движением черных бровей указывая на дежурных, сказал:
– Здорово я их развеселил? Заскучали ребята. Ну, бывайте. – Он махнул милиционерам рукой и вслед за Журавлевым вышел на улицу. Взяв у лейтенанта газеты со своим портретом, Филимонов щелкнул ухоженным розовым ногтем по странице и с видимым удовольствием произнес: – Гренадер! Вот Ольга-то обрадуется! Ты сейчас куда? – поинтересовался он и, узнав, что Илья направляется на квартиру, задумчиво добавил: – С тобой, что ли, прогуляться? Ольга в госпитале, одному дома скучно. Она только вечером вернется, как раз и встречу.
– Составь компанию, – согласился Журавлев обрадованно: будет с кем по дороге поговорить.
Было два часа дня, самая жара. Высокое ослепительно-белое солнце нещадно жарило сверху, его лучи, с удивительной легкостью проникая сквозь спутанные ветви молодых тополей, немилосердно жгли загорелые лица редких прохожих. Не помогало даже то, что недавно проехала «поливалка», щедро разбрызгивая нагревшуюся в бочке воду: асфальт только парил, продолжая все так же источать невидимый жар.
По дороге им встретился дворник. Он по-хозяйски обстоятельно выметал березовой метлой набиравшийся в ямках густой тополиный пух и набивал им объемный тряпичный мешок.
На подходе к перекрестку улиц Советской и Базарной офицеры вдруг услышали тягучие звуки аккордеона.
– Пойдем послушаем, – предложил Филимонов. – Давно я эту музыку не слыхал. Мы ненадолго.
– Да мне и самому интересно, – с радостью отозвался Журавлев. – У нас в деревне, бывало, всю ночь молодежь гуляла. Уж такая развеселая жизнь была. Но ничего, бандитов переловим, опять заживем, еще лучше прежнего. Я в этом сильно уверен, – твердо заявил Илья и даже кулаком перед собой энергично потряс. – Иначе и быть не может.
Филимонов с усмешкой покосился на него, но промолчал.
Гармонистом оказался совсем молодой парень в линялой голубой рубахе навыпуск, в полосатых широких брюках, небрежно заправленных в солдатские кирзачи. Он сидел на деревянном ящике, удобно привалившись спиной к прохладной кирпичной стене одноэтажного здания старой постройки. Сверкая из-под потрепанного козырька клетчатой кепки веселыми глазами, он с ленивой медлительностью растягивал меха покоившегося на его острых коленях аккордеона. Лакированные клавиши отливали на солнце сахарным и дегтярно-черным блеском.
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Парень пел красивым голосом, с надрывом; вскоре возле него стали собираться прохожие. Сопереживая герою песни, они тяжко и глубоко вздыхали, слушая слова новой песни, которая только-только появилась на радио, и еще не все могли ее исполнить сами и настолько жалостливо. Старушка, стоявшая возле гармониста, то и дело вытирала кончиком платка мокрые глаза и уходить не собиралась, надеясь со смиренной стойкостью выдержать до конца песни.
Стоит солдат – и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя – мужа своего».
В этом месте парень пустил скупую слезу. Собравшиеся стали неспешно, с чувством благодарности, больше к главному герою песни, чем к исполнителю, бросать мелочь в жестяную банку из-под американской тушенки.
Симпатичное лицо аккордеониста с темными усиками над пухлой губой показалось Журавлеву знакомым. А тут еще этот музыкальный инструмент, на котором было что-то написано непонятными немецкими буквами. С нарастающей тревогой Илья принялся усиленно вглядываться в лицо гармониста. От сильного напряжения, от чересчур внимательного, до рези в глазах, взгляда по телу Журавлева прошла нервная дрожь, от волнения перехватило горло. Он с трудом сглотнул и с силой ударил себя несколько раз кулаком в грудь.
– Ты чего? – спросил встревоженный Филимонов.
Прерывисто дыша на капитана острым запахом табака, Журавлев приглушенным осекшимся голосом поведал Филимонову о том, что с ним произошло по пути из Тамбова в Инжавино, когда он добирался туда ночью на поезде.
– Да ладно тебе, – засмеялся Филимонов, – мало ли что может показаться. Пуганая ворона куста боится.
– Точно тебе говорю, – стоял на своем Илья. – Та картина у меня и сейчас перед глазами. Думаю, надо проследить за ним.
– Ну, брат, этак можно любого обвинить, – с явной досадой на его неуступчивый характер ответил Филимонов и, по-дружески приобняв Журавлева за плечи, сделал слабую попытку увести Илью. – Пошли, а то еще что-нибудь привидится.
Журавлев твердо снял его ладонь со своего плеча и хмуро сказал:
– Ты иди, не задерживаю. А меня очень интересует, куда этот певец потом отправится. Тут «на авось» никак нельзя.
– Тогда и я остаюсь, – ответил Филимонов. – Чем черт не шутит, а вдруг понадоблюсь.
Благодарно кивнув танкисту, Илья повернулся к парню.
«Совсем страх потерял, сучонок», – невольно подумал Журавлев, не сводя с него зорких глаз.
Время от времени приподнимаясь на носки, чтобы лучше видеть, в какой-то момент Илья встретился с ним глазами. Видимо, во взгляде Журавлева было что-то угрожающее, потому что темные зрачки гармониста мгновенно расширились от плеснувшегося в них испуга. Он понял, что не просто так смотрит на него этот высокий лейтенант. Гармонист, хоть и был бандитом, все-таки дураком себя не считал и понял, что офицер его узнал, хотя мог на чем угодно поклясться, что сам его видит впервые.
Бутылку горькую поставил
на серый камень гробовой, –
все тем же страдальческим голосом продолжил он петь, с заметной нервозностью косясь на Журавлева, нутром чувствуя непонятную пока опасность.
В конце концов предчувствие неминуемой опасности сыграло с ним злую шутку: оборвав песню на щемящей ноте, парень вдруг резко вскочил, опрокинув ногой банку с мелочью, подхватил аккордеон и кинулся к проезжавшему мимо грузовику. На ходу запрыгнув на подножку, он с ухмылкой оглянулся на стоявшего в растерянности Журавлева, не ожидавшего от него такой прыти.
– Вспомнил! – Илья резко повернулся к Филимонову. – У него кличка Симпатяга. Точно!
Появившиеся непонятно откуда вездесущие мальчишки принялись наперегонки подбирать рассыпанные монеты, проворно передвигаясь на ободранных коленках по горячему асфальту.
– Стой, милиция! – запоздало заорал Журавлев, выхватил из кобуры пистолет и, размахивая им над головой, побежал следом за полуторкой. – Стой! Кому говорю, стой!
Каблуки его сапог гулко застучали по пустынной улице. От жары и быстрого бега лейтенант быстро устал, пот катился градом по лицу, застилая глаза, выбившаяся из-за ремня влажная гимнастерка пузырилась на спине горбом. Чувствуя, как с каждой минутой становится все труднее дышать, он оглянулся, надеясь увидеть попутную машину. Но машин не было, вдобавок, к своему разочарованию, Илья еще и уронил фуражку. В отчаянии махнув рукой, он продолжил преследование. Через два квартала к стуку его сапог присоседился дробный топот другой пары обуви – это догонял его Филимонов.
– Кончай дурить, Илюха, – кричал он охрипшим голосом, – все равно не догоним! Брось ты это бестолковое занятие!
Понимая, что Филимонов прав, и внутренне принимая всю тщетность своих усилий, Журавлев с неохотой замедлил бег и остановился, со свистом втягивая горячий воздух. Спрятал пистолет в кобуру. Опершись потными ладонями о колени, угрюмо огляделся.
И тут неожиданно из подворотни, где располагался детский сад, гремя пустыми алюминиевыми бидонами из-под молока, выехала телега, запряженная невзрачной лошадкой. Громко топая подковами, лошадка повернула в сторону уехавшего грузовика. Полусонный возница – заросший бородой дед в кургузом пиджачке с чужого плеча и беспечно сдвинутой на затылок старенькой кепке – не спеша свертывал цигарку, время от времени зорко поглядывая по сторонам.
– Иди, ну, – с видимой неохотой прикрикнул он на лошадь, слегка дернул одной рукой вожжи, почмокал для вида губами и принялся с бережливой осторожностью заправлять самокрутку махоркой.
Благодаря судьбу за неожиданную удачу, Журавлев с разбега ловко запрыгнул на телегу, вырвал у деда вожжи, поднял валявшийся в телеге кнут, раскрутил его над головой и с силой обрушил на исхудавший лошадиный круп.
– Но, пошла! – заорал он таким ужасным голосом, что лошадь на мгновенье замерла, а потом взбрыкнула и невольно прибавила ход. – Но-о! – вновь крикнул Илья и принялся неистово нахлестывать лошадь.
От неожиданной боли, которую лошадь, похоже, еще никогда не испытывала, она быстро перешла на рысь, а затем пошла в самый настоящий галоп, дробно выстукивая копытами частую дробь.
– Ты что, ошалел, оглашенный?! – придя в себя, заполошно закричал насмерть перепуганный дед. От неожиданности он выронил цигарку и теперь безнадежно елозил рукой по телеге, тщетно стараясь нащупать драгоценное курево.
– Молчи, дед! – громко ответил Илья. – Бандит уходит!