стала моей женой?» И он продолжал идти к дюнам, но потом снова свернул в сторону — быть может, отчасти из страха повстречаться с этим человеком, которого они оба видели во сне, — и в конце концов кружным путем приблизился к старой церкви на окраине Лэмптона у самого подножия горы.
Утренняя служба уже окончилась, и, как повелось, все прогуливались парами и небольшими группами по газону за церковью возле кромлехов. Эсквайр громко разглагольствовал о короле Карле Мученике.
— Великий был человек, великий человек, но его предали те, кого он любил.
Доктор спорил с ректором об органной музыке. Детишки играли в мяч.
— Бросай его сюда, Элси. Нет, мне, Элси! Элси, Элси!
Ректор приблизился и отобрал у них мяч, заявив, что сегодня воскресенье и им следовало бы об этом помнить. Когда ректор отошел, дети состроили гримасы ему вслед.
Тут к Ричарду подошел какой-то незнакомый человек и попросил разрешения присесть рядом; они разговорились. Незнакомец был у обедни, и ему хотелось поговорить о прочитанной пастором проповеди на тему о бессмертии души. Это была последняя, заключительная из пасхальных проповедей. Незнакомец сказал, что он не может согласиться с основной предпосылкой проповедника о том, что тело человека — постоянное обиталище его души. Из чего это следует? Какое дело душе до повседневных, обыденных действий тела? Ведь душа — это не мозг, не легкие, не желудок, не сердце, не разум, не воображение. Так разве не ясно, что это нечто такое, что существует само по себе? В самом деле, не проще ли предположить, что обиталище души где-то вне тела, а не в нем самом? У нас нет достаточных оснований утверждать ни то, ни другое, но ему хотелось бы сказать так: рождение и смерть — столь загадочные таинства, что сущность жизненного процесса, вероятно, не может быть ограничена рамками тела, которое является лишь видимым проявлением жизни.
— Мы не можем, — сказал он, — с точностью установить ни момент рождения, ни момент смерти. Я бывал в Японии, и там, например, возраст человека исчисляется за год до его рождения, а в последнее время в Италии умерший… Но давайте прогуляемся по дюнам, и я изложу вам, к какому заключению это меня привело. Мне как-то легче говорить, прогуливаясь.
При этих словах Ричарда охватил страх, особенно когда он увидел, что незнакомец отирает лоб черным шелковым платком. Ричард пробормотал что-то невнятное, но в эту минуту ребятишки, которые подкрались к ним, прячась за кромлехом, внезапно дружно, как по сигналу, заорали у них над ухом и принялись хохотать. Незнакомец от неожиданности рассвирепел: казалось, он сейчас разразится проклятиями, его рот широко раскрылся, обнажив не только зубы, но даже десны. Трое ребятишек с визгом бросились прочь. Но одна девчушка, которую они называли Элси, с перепугу упала и расплакалась. Находившийся поблизости доктор поспешил к ней, чтобы ее утешить. И тут все услышали, как девочка сказала:
— У него лицо, как у дьявола.
Незнакомец добродушно улыбнулся.
— А я и был дьяволом еще не так давно — в Северной Австралии, где я прожил среди туземцев двадцать лет. Пожалуй, «дьявол» — наиболее подходящее английское слово для определения того поста, который они отвели мне в своем племени; при этом они еще наградили меня формой английского морского офицера восемнадцатого столетия, которую я должен был надевать в торжественных случаях. Пойдемте прогуляемся по дюнам, и я расскажу вам всю эту историю. Я обожаю гулять по дюнам, поэтому я и приехал в этот город… Меня зовут Чарльз.
Ричард сказал:
— Благодарю вас, но мне уже пора домой, обедать.
— Чепуха, — сказал Чарльз, — обед подождет. Или, если хотите, я могу пойти пообедать с вами. Кстати, я с пятницы еще ничего не ел. У меня совсем нет денег.
Ричарду стало не по себе. Ему очень не хотелось приводить Чарльза домой к обеду. Чарльз нагонял на него страх из-за того, что привиделось ему во сне, и из-за этих прогулок по дюнам и черного носового платка. Но вместе с тем незнакомец производил приятное впечатление интеллигентного человека, был вполне пристойно одет и ничего не ел с пятницы. Если Рэчел узнает, что он отказался накормить голодного, она снова начнет издеваться над ним. Когда Рэчел бывала не в духе, она неизменно принималась жаловаться на то, что Ричард чересчур прижимист, хотя в другое время, когда у них все было ладно, признавалась, что он самый щедрый человек на свете и она совсем не думает того, что говорила. Однако стоило ей рассердиться на него, и снова сыпались упреки в скаредности:
— Десять пенсов, — говорила она, — десять пейсов, плюс полпенса, плюс на три пенса марок. — И тогда у него начинали гореть уши, и ему хотелось ее ударить.
Поэтому Ричард сказал:
— Ну разумеется, идемте, пообедаем у нас. Но эта маленькая девочка все еще плачет, так вы ее напугали. Вам бы следовало успокоить ее.
Чарльз поманил девочку к себе и очень тихо произнес одно-единственное слово. Позже он объяснил Ричарду, что это было австралийское заклинание и означало оно просто «молоко», но Элси мгновенно утихла, подошла, взобралась к Чарльзу на колени и принялась пересчитывать пуговицы на его жилете, после чего он отослал ее прочь.
— Вы обладаете очень странным воздействием на людей, мистер Чарльз, — сказал Ричард.
— Я люблю детей, — сказал Чарльз, — но их крик испугал меня. Я очень рад, что не сделал того, что мне захотелось сделать в первую секунду.
— А что вы могли сделать? — спросил Ричард.
— Я тоже мог закричать, — сказал Чарльз.
— Ну, — сказал Ричард, — это им больше бы пришлось по вкусу и, верно, здорово бы их позабавило. Возможно, они именно этого и добивались.
— Если бы я закричал, — сказал Чарльз, — мой крик либо умертвил бы их на месте, либо они все посходили бы с ума. Вероятнее всего, он бы их убил — они стояли слишком близко.
Ричард сделал довольно беспомощную попытку улыбнуться. Он не понимал, как отнестись к этим словам, — Чарльз говорил так серьезно, так веско, словно он и не думал шутить. В конце концов Ричард сказал:
— В самом деле, интересно, что же это за крик такой? Крикните что-нибудь, я хочу послушать.
— От моего крика погибают не только дети, — сказал Чарльз. — Мужчины могут обезуметь, и даже самых сильных он валит с ног. Это колдовской крик, меня обучил ему Главный Дьявол Северной территории, и я восемнадцать лет доводил его до совершенства, а использовал всего-навсего пять раз.
Все перемешалось у Ричарда в голове: и его сон, и черный носовой платок, и магическое слово, которому повиновалась Элси; он просто не знал, что сказать, и наконец пробормотал:
— Я дам вам пятьдесят фунтов, если вы своим криком снесете кромлехи.
— Я вижу, вы мне не верите, — сказал Чарльз. — Быть может, вы никогда прежде не слышали о том, что криком можно наводить ужас?
Ричард подумал и сказал:
— Ну, я читал, к примеру, о героическом крике, которым древние ирландские воины нагоняли такой страх на вражеские полчища, что заставляли их отступить. И этот троянец, Гектор, его крик тоже, кажется, был ужасен? В Греции в лесах тоже внезапно раздавались порой какие-то странные крики. Они так пугали людей, что те сходили с ума от страха; эти крики приписывали богу Пану, и, по-видимому, из этой легенды и родилось слово «панический». Затем я вспоминаю еще один крик, описанный в «Мабиногионе», в истории о Ллудле и Ллевелис. Этот крик раздавался раз в году в канун Майского дня; он проникал людям в самое сердце и наводил на них такой ужас, что мужчины бледнели и теряли силу, женщины бросали своих детей, юноши и девушки лишались чувств и даже животные и деревья погибали, а земли и воды становились мертвы и бесплодны. Но это был крик не человека, а дракона.
— Должно быть, это был какой-нибудь английский колдун из клана Драконов, — сказал Чарльз. — Я принадлежу к клану Кенгуру. Да, похоже на то. Описание не очень точно, но в общих чертах совпадает.
Они добрались до дому в час дня, и Рэчел их встретила на пороге — обед был уже готов.
— Рэчел, — сказал Ричард, — познакомься, это мистер Чарльз, я пригласил его отобедать с нами. Мистер Чарльз — великий путешественник.
Рэчел прикрыла рукой глаза, словно заслоняясь от какого-то видения, но, быть может, просто луч солнца внезапно ударил ей в лицо. Чарльз взял ее руку и поцеловал, что очень ее удивило. Рэчел была хрупкая, грациозная; необычайно синие глаза, темные волосы, все движения исполнены изящества. Она обладала очень острым и несколько причудливым чувством юмора.
[— Вам бы понравилась Рэчел, — сказал Кроссли, — она навещает меня здесь порой.]
О Чарльзе трудно было сказать что-нибудь определенное; он был среднего возраста, довольно высок, волосы с проседью; лицо его ни секунды не оставалось неподвижным; большие блестящие глаза казались то карими, то почти желтыми, то серыми; голос его и выговор резко менялись в зависимости от того, о чем он говорил; у него были коричневые от загара волосатые руки с хорошо ухоженными ногтями. О Ричарде можно сказать только, что он был музыкант. Сильной натурой его не назовешь, но ему сопутствовала удача. В удачливости была его сила.
После обеда Чарльз и Ричард перемыли вдвоем посуду, и Ричард внезапно спросил Чарльза, нельзя ли ему услышать его крик. Ричарду вдруг стало казаться, что он теперь никогда не найдет себе покоя, если его не услышит. Дело в том, что он теперь уже поверил в этот крик, а такую ужасную вещь лучше услышать однажды, чем вечно о ней думать…
Чарльз замер со щеткой для мытья в руке.
— Как вам будет угодно, — сказал он, — но я предупредил вас о том, что это за крик. И для этого нужно найти какое-нибудь безлюдное место, где бы никто другой не мог меня услышать, хотя я и не буду кричать в полную силу, что убивает наверняка, а лишь в полсилы, что только наводит ужас, а вы, как только захотите, чтобы я перестал кричать, заткнете уши.
— Идет, — сказал Ричард.
— Я еще никогда в жизни не кричал, чтобы удовлетворить чье-то праздное любопытство, — сказал Чарльз. — Я кричал лишь в тех случаях, когда моей жизни угрожала опасность от врагов, от белых или от туземцев, и еще как-то раз я кричал, когда остался совсем один в пустыне без пищи и без воды. Тогда я вынужден был кричать, чтобы добыть себе пропитание.