Дятел скривился:
– Делайте свою работу.
Наверное, он выстрелил, потому что мир изменился.
Часть вторая. Книга японских необыкновений
У каждой красивой девочки должна быть некрасивая подружка.
Но если ты безобразна, то не значит, что твоя подруга – Белоснежка. Она может оказаться еще хуже. Не внешностью, тараканами в голове.
Мысль не новая, но свежая.
Под стать летнему утру, что за мутным окном «крейсера». Наш класс дебилов и идиотов наполняется, как подставленный под тонкую струйку кувшин. Или как баночка для анализов, которые вдруг приспичило собрать у тех, которым совсем не приспичило. Это, вообще-то, не я. Я – девочка приличная, хоть и сижу на подоконнике. Наблюдаю. Как Огнивенко размазывает по доске вчерашнее задание по физике. Непонятные закорючки отмываться не хотят. Словно поросята. Они и похожи на поросят – белые и непонятные. Что это назвали? Какая-то там «механика». Надо спросить у Хаеца. Хоть у нее после сна память начисто отшибает, но в книжечку она пишет регулярно. А вдруг ее Огнивенко на всю ночь дневальной поставила? Без сна и ужина? Тогда Хаец расскажет всё подробно, минута за минутой, секунда за секундой.
В дверь продолжают входить и врываться «семейные» и «приютские». Разницы никакой. Что бы не шептали. Если у кого-то засвербело такого идиота с распущенными слюнями и соплями в дом пристроить, то уж поверьте – у самих мозги тараканами кишат. Или чего похуже.
Вот, легка на поминках – Ешкина-ежевика, идет, глазки в пол, рукава чуть ли не до пальцев натянуты, новыми укусами красуется. Не факт, что родственнички постарались, но от такого запаха у кого хочешь аппетит разыграется. Мигом голодающая Африка вспоминается, режим апартеида. Так и хочется в столовку бежать. Или Ешкину куснуть – вдруг съедобная.
Вслед за Ежевикой – Настюха Шприц (ей в ухо). Трезвая. Значит, физкультурник с трудовиком еще после вчерашней дозы не отошли. Логика – царица природы, взять которую – наша обязанность.
Слезай, Надежда смотрит на меня и тыкает в стул. Скоро звонок.
И впрямь – чего расселась?
Огнивенко остервенело сражается с мелом, того гляди доска вспыхнет. Рядом с ней Демона Максвелла надо установить, чтоб охлаждал. Нет, не надо. Знаю этого Максвелла, сидели рядом, так Надежда каждый урок подгузники меняла. Прохожу мимо, удерживаясь не щипнуть дежурную, пристраиваюсь рядом с Надеждой. У нас, девочек, так – ходим парой. Не то что мальчики, которых в нашем классе дураков только Поломкин, да Зай Грабастов, если не считать Заику с баяном и Маршака Безграмотного. А их считать никто не хочет. Конченые. Скоро совсем с койки не встанут, под себя ходить начнут и через трубку кормиться. А мы к ним классом на экскурсию. Как к этому… Как его? А, неважно.
Подбредает Овечка и, медленно пережевывая слова, будто и не урок на носу, просит, протягивая тетрадь:
– Надь, помоги задачку решить, решить задачку помоги, задачку решить…
Ладно на три слова разжевалась – «Надь» не в счет, а то бы до вечера канючила, бином ходячий. Хочется отогнать ее подальше, но лучшая подруга всех обиженных, белоснежка с тараканами, тетрадь принимает и укоризненно косится на меня. Опять подслушала. Как желаете. Мое дело – потустороннее. Руку под щеку, вторую на приемник. Продираюсь сквозь шумы и помехи. Без органчика толку мало, особенно утром. Надежда строчит. Надо же. И я ей не нужна.
Что-то пробилось.
Токийская станция необыкновений: «Японцы считают особым деликатесом мясо гигантских кальмаров, которых они ловят с помощью специально прирученных и дрессированных кашалотов. Секрет одомашненных кашалотов они никому не открывают. Охота кашалотов на гигантских кальмаров – самое впечатляющее зрелище в Японии».
Слышно отвратительно. Приходится прижимать «Космос» плотнее. До хруста – то ли в ухе, то ли в корпусе. Хорошо, что Надежда не слышит – Овечку кормит. Надо же, кашалоты. Никогда не верила, что они существуют. Картинки видела, да мало ли кто чего нарисует. Та же Негода-Егоза такое изобразит, что директора вноси.
Кашалоты не отпускали. Надо попытаться их рассмотреть, взять бинокль и попытаться. Будем сидеть на Токийской башне, свесив ноги, вырывать друг у друга бинокль и сквозь марево разглядывать синие спины плывущих от залива кашалотов. И так этого захотелось, что чуть не выдернула Надежду с места – бежать к ларьку, где шоферы глушат пиво. Маршрут давно обдуман – залезаешь в кузов, незаметно. Хорошо, если там матрасы, а не навоз. Песок тоже подойдет. И ждешь. Отоваренный шофер, который и рубль в банку иногда не положит, крутит-вертит баранку по славному Дивногорску, по прямым улочкам, мимо заброшенных домов, пересекает заставу, где его, конечно же, никто не проверяет и не досматривает, а ведь были времена! И пылит по степи, чтобы аккурат у полигона остановиться пописать, а мы тем временем с борта да в обочину. Грузовик отчаливает и…
Додумать, домечтать не дают: Вечный двигатель вваливается в класс, и где-то что-то начинает шипеть и плеваться. Не иначе Маршак органчик принес. Свинтил с приютского телевизора и приволок. Надеется, что он ему поможет. На уроках подсказывать будет. Писк такой, аж в ушах закладывает. И тут не выберешь – то ли Вечный двигатель обратно отправлять, то ли органчик отключать.
– Вон отсюда! – орет Огнивенко непонятно на что, но грязная тряпка летит в Маршака. – В пепел! В пыль!
У нее волосы тлеть начинают, замершая на пороге Вечный двигатель отшатывается, но кто-то ее проталкивает вперед, и в кабинет входят они. Собственными персонами. Звенит звонок, все кидаются к партам, органчик перестает скрипеть. Все здесь. Вся дюжина.
Но нет такой дюжины, которую нельзя сделать чертовой.
Училка, Дедуня и некая личность неприятной наружности. Кто куда, а я пялюсь на личность. К нам. Как поспать дать, точно к нам. Это по коленям видно и белым носочкам.
– Садитесь, дети, – кивает Фиолетта.
Садимся. То есть все садятся, а я как сидела, так и сижу. Колени сравниваю. Мои и напротив. Мои – толстые, бледные, заусенцы какие-то. Напротив – даже ничего. Крыть нечем.
– К нам в класс пришел новый ученик. Ее зовут Иванна. Прошу любить и жаловать.
Дедуня ничего не говорит, оглядывает нас директорским взглядом, лишь слегка задержавшись на Надежде. Чуть-чуть. Но это чуть-чуть мне очень не нравится. И, кстати, какая такая Иванна?! У вас глаз нет? Осматриваюсь: у всех глаза на месте, даже у Зая Грабастова. Новенького рассматривают. Дедуня наклоняется к Фиолетте:
– Как договаривались, Виолетта Степановна.
– Хорошо-хорошо.
Иванна разглядывает кончики туфель. На класс не глядит.
Фиолетта подталкивает в спину:
– Садись на первую парту, к Ивановой.
А я, готовая завопить: «Постойте, постойте! Какая еще Иванна?! С каких это пор у них такие имена?! Может, их еще и в наш туалет пускать?!», затыкаюсь и отваливаюсь. Надежда сжимает мою руку. Понятно, без истерик. Выметаюсь, уступая место этой самой Иванне. Меня тошнит от этого вида. Мне Огнивенко милее. Бедная Надежда. Она с чужими давно не сидела. Усыхает, как клоп. До полупрозрачности. Жует губками, смотрит на Дедуню, но тот велит всем вести себя хорошо и удаляется. Мог бы предупредить. Знал ведь. Хотя Надежде – это только лишняя бессонная ночь. Что да как. И я, всё еще уткнувшись в коленки, представляю выражение ее лица. Мученическое. Движение рук. Нервическое. Как бы вообще слабину не дала. В очередной раз при всех. Вот ведь горе.
Поглядываю на нее искоса. Потом во все глаза. И жалею, что их у меня пара. Ничего такого, что я напредставляла, а очень даже наоборот. Щека розовеет. И кончик носа. Иванна на нее тоже поглядывает. Дружелюбно.
– Иванна, – шепчет и ладошку сует. Надежда ладошку жмет.
– Приступаем, дети, к уроку, – стучит Фиолетта указкой по столу.
– Ты семейная или приютская? – Огнивенко встревает с задней парты.
– Это как?
– Ну, в «крейсере» будешь жить или у тебя родня тут?
Ход мыслей Бастинды понятен – хлебом не корми, дай умучить несмышленыша. Она и на Надежду давно зуб точит, да только ей до нее, как нам до Токио. Иванна ответить не успевает.
– Кто дежурный в классе? – Фиолетта интересуется.
– Я! – хлопает крышкой парты Огнивенко. Могла бы и не вскакивать – сколько себя помню, она постоянно на входе в класс стоит и ногти проверяет. И подгузники.
– Кто сегодня отсутствует? – Фиолетта открывает журнал, заносит над списком ручку. Еще один глупый вопрос – будто сама не видит. Наверное, это такой ритуал, как в племени Мумба-Юмба, где вожак обязательно спрашивает у шамана – не прольется ли сегодня дождичек, хотя на календаре – четверг.
Вопрос ставит шамана, точнее – ведьму, в тупик. Сказать, что все на месте – сказать неправильно, а сказать, что больше, – непонятно. Первый раз вижу Бастинду в виде открывающей рот рыбы, а оттуда – ни звука. Фиолетта что-то пишет в журнале, Огнивенко скрипит мозгами, класс ждет.
– Виолетта Степановна, – ноет ведьма, – а как нужно правильно сказать? Ведь нас сегодня больше. Все на месте, и новенькая пришла…
Слово «новенькая» она произносит так, что у непривычного на лбу должен пот проступить. От страха. Не поздоровится этой самой Иванне, если ей после уроков в приют по коридорам топать.
– Что? – отрывается от писанины Фиолетта. – Хорошо, Света, садись.
Света садится, так и не разрешив для себя загадку. Завтра ведь опять мучиться – рот разевать. Ничего, пришила к рукаву красную повязку, полезай в кузов.
– Откройте учебники на странице…
Все шуршат «Землеведеньем». Даже Иванна. Когда только успела получить? Дедуня ее быстро отоварил. Надежда смотрит, как та достает учебник, открывает свой. Чем угодно клянусь, она разочарована. Шерочка с машерочкой. Вот если бы у Иванны его не оказалось, они бы голубками, головка к головке, над страничками склонились. А тут разочарование. Или это Дедуня подгадал? Он, наверное, так и подумал: не дай новенькому учебник, так он всю его Надежду обслюнявит. Вот и подсуетился. Но, с другой стороны, как выражается Папаня, чего же он Иванну рядом с ней усадил? Будто мест