– Продолжать? – спрашиваю и показываю разворот с картинкой – Буратини идет домой, раздумывая над предложением Карабаса Барабаса, а мимо несутся машины, в небе светит жаркое солнце Италии, а с домов свисают красно-черные флаги.
Продолжай.
Вернувшись домой, Буратини обнаруживает, что Пьеро целует Мальвину, а та этому рада. Когда-то они играли в одной пьесе, изображая влюбленных, вот и вошло в привычку, наверное. Буратини таких привычек не одобрил и отходил дружка палкой, а верный пес Артемон затем долго гнал Пьеро по закоулкам города. Если до этого у Буратини имелись сомнения – лететь или не лететь, то теперь он решил твердо – лететь. Чтобы стать героем и вернуть любовь Мальвины.
На этом мне захотелось книжку захлопнуть – опять про любовь. Меня подташнивает от нее. Насмотрелась в последнее время. Все-таки правильно, что фильмы – до шестнадцати лет.
Надежда вошла во вкус: продолжай, интересно ведь.
– Устала, – говорю. – Язык не работает, – но понимаю – ничего у меня не получится, ведь Надежда смотрит на меня таким взглядом. Вздыхаю и продолжаю.
Главный конструктор ракеты фон Браун и местные инженеры – Лиса Алиса и Кот Базилио готовят стартовую площадку. Фон Брауну нравится кандидат на первый полет, хотя он предпочел, чтобы это была немецкая кукла, а не итальянская, но поскольку ракета не предназначена для возвращения на Землю, то и Буратини нельзя считать полноценным космонавтом. Так, манекен с микрофоном в животе. В полете от Буратини ничего не требуется, только лежать, докладывать показания приборов да смотреть в иллюминатор.
Однажды Алиса и Базилио, напившись в харчевне «Три пескаря», куда затащили и Буратини, чтобы он за них расплатился, признаются незадачливому деревянному человечку: он никогда не вернется домой. Но к тому времени Буратини уже всё равно – его папа Карло прислал письмо, в котором сообщил, что Мальвина переехала жить к Пьеро, а театром заправляет синьор Барабас с помощью девятихвостой плетки. Смерть на орбите – смерть на орбите. Даже лучше, решает деревянный человечек.
Надежда спит, положив голову мне на плечо. Давно она так не засыпала. Боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить. И хочется читать дальше, потому что окончание книги мне нравится. Про то, как Буратини всё же полетел, но, конечно же, не погиб, потому как оказался там, где не предвидели никакие фон Брауны со своими дурацкими ракетами, там, где исполняются желания, – в Стране Дураков. И у него оказалось желание, которое он таил от всех-всех-всех, и для его исполнения ему пришлось пойти на поле, закопать пять сольдо, полить их, чтобы к утру на их месте выросло дерево, исполняющее всё, что ни пожелаешь. И он прошептал заветное желание, точно так, как я его шепчу на ушко Надежды, но она продолжает спать и, наверное, совсем меня не слышит.
Папаня и Дедуня опять спорят о боге. А ведь Гагарин в космос летал и никакого бога не видел.
– Если живешь в затапливаемом городе, то не обязательно отращивать жабры, перепонки между пальцами и начинать метать икру, – говорит Папаня.
– Уволь меня от твоих метафор, – отвечает Дедуня.
– Хм, метафора – всего лишь реальность, данная нам в языке.
– Как дела у Ангелики? – спрашивает Дядюн.
– У нее перелом ноги и выкидыш, – Дедуня.
Долгое молчание, только ложечки колоколят в чашках.
– Что молчите? – вступает Дядюн. – Признавайтесь – кто напортачил?
– Ты про ногу или про… про второе?
– К дьяволу ногу!
– Зря ее отдаешь ему, – говорит Папаня. – Это ведь из-за Надежды. Один мертвый котенок вызвал непредвиденную цепь событий. Право, храни нас боги от подобных случайностей.
– Не надо давить на ребенка своими дурацкими полевыми экспериментами, – бормочет Дядюн и громко хлебает. Я даже представляю как – с ложечки, вытянув губы. – Ты доиграешься. И с Ангеликой нехорошо. Вы такое слово – гандон – слышали? Очень, говорят, помогает.
– У девушек есть свойство беременеть, – говорит Дедуня. – И когда в доме на трех мужиков одна баба, всякое случается.
– Я не давил, – говорит Папаня. – Чистая импровизация.
Праздник подслушания продолжается. Сижу за креслом, подобрав руки и ноги, в позе эмбриона. Дверь на кухню нараспашку, свет разбавляет тьму гостиной. Присмотревшись, можно увидеть наклеенные на стенах решетки от яиц. Для звукоизоляции.
– Не кропчись, – говорит Папаня. – Святее Папы только бог. Тем более, она сама. Белокурая бестия. В постели так точно. И не будет никаких детей – ни у нас, ни у кого. Выскоблили. Дочиста. Нельзя работать с эволюцией и продолжать размножаться.
– Ха-ха, очень смешно, – говорит Дядюн. – Ты всё еще веришь?
– Вера, вера, куда в науке без веры? И Гагарина зря всуе поминаете.
– При чем тут Гагарин? – Дедуня. – Ты про монастырь намекаешь?
– А что – не ушел разве? Я и рассылку в ОГАС читал. Так и так, мракобесие одержало очередную победу над царством свободы и необходимости.
– Я один раз был в монастыре, – говорит Дядюн. – Вели мы там оперативную разработку. Гм…
– Пояс Ван-Аллена называется твое мракобесие, – говорит Дедуня. – Или вспышка на Солнце.
– Подобный казус вообще вне сферы моего интереса, – отвечает Папаня. – Хоть монастырь, хоть дацан. Но вопрос происхождения данной концепции меня весьма занимал. Можно сказать, что с нее всё и начиналось.
– Какой концепции? – Дядюн продолжает шумно хлебать.
– Бога, товарищи, бога. У нас ведь любят объяснять всё логикой, не сообразуясь с истиной, которая зачастую к логике никак не относится. Ударила молния, подул ветер, разлилась река – неодолимые силы природы, которые человек и стал отождествлять с некими высшими силами. Логично? Логично. А по сути – издевательство и чересчур оптимистичный взгляд на человеческий разум. Разум – штука экономная, если не сказать ленивая.
– Ефремова начитался? – спрашивает Дедуня. – Пересказываешь?
– Человек – существо, конечно, творческое, но его способность творить чересчур преувеличена.
– Длину собственного хера чересчур преувеличивают, – говорит Дядюн.
– Оставляю возражения оппонента без внимания, – говорит Папаня. – Хорошо, что Ангелики нет. Но вернемся к нашим баранам, то есть богам. Так вот, мой вывод – придумать подобную штуку homo erectus было не под силу. Вообще никак. И что из этого следует?
– Что бога нет, врут церковники, – предложил Дядюн.
– Ты там точно чай пьешь? – спрашивает Дедуня.
– Вы не понимаете! – Папаня смеется. – Вы ничего не понимаете! А меня сегодня осенило! Взяло – и осенило! До этого дня я себе голову чуть не сломал, а ответ лежал на поверхности. Не надо динозаврам растаптывать землероек, всё равно у них ничего не выйдет. Слишком неповоротливы, хладнокровны, не чета землеройкам, те шустрые, быстрые, глазки блестят, шерсть дыбом.
– Ох уж эти твои динозавры и землеройки, – говорит Дядюн.
– Нет, пускай продолжает, раз Остапа несет, – бурчит Дедуня. – Очередная безумная гипотеза, которая должна объяснить, почему мы топчемся на месте. Второй год, заметь, топчемся, фальшивые отчеты строчим. Всё хорошо, прекрасная маркиза! Только учти, из Спецкомитета новый пакет на расшифровку пришел – в Надежду они всё еще верят.
– Они верят в микроскоп, которым хорошо гвозди заколачивать. Дай им волю… Что ни делается, делается к лучшему – она прозябала у них, пока я – я! – ее не обнаружил. И не убедил. И не убедился.
– Ладно-ладно, – ворчит Дедуня, – твои заслуги неисчислимы. Продолжай.
– Мы должны стать ими.
– Кем? – Дядюн.
– Богами.
На кухне долго молчат, и мне чудится, будто они тихо-молча разошлись. Оставив свет включенным.
– Ты случайно под машину сегодня тоже не попадал? Или вчера? – грубит Дядюн.
– В отчете так и напишем – всем стать богами? – Дедуня.
– Я так и знал, что вы ничего не поймете, – хлопнул в ладоши Папаня.
– Помилуй бог, так ты ничего не объяснил!
– Представьте, что до человека разумного существовали некие другие разумные существа. Неандертальцы. Или австралопитеки. Неважно. Другие и с другим уровнем интеллекта. Не ниже, не выше, а просто другим. С иными принципами существования, с иной цивилизацией. Всем иным. Чуждым и непонятным. И как какой-нибудь кроманьонец воспринимал этого совершенно иного австралопитека, которому эволюция хотя и вынесла смертный приговор, но пока не привела его в исполнение? Этот австралопитек и являлся для него богом! Одним из богов! Ужасных, непонятных и всемогущих. Будущее несомненно оставалось за кроманьонцем – и мозг больше, приспособляемость лучше, но я говорю не с точки зрения эволюции, а психологии.
– Однако, – говорит Дядюн и хлебает – долго-предолго.
– Ничего безумнее я не слышал, – признается Дедуня.
– Добро пожаловать в эволюцию, – отвечает Папаня.
– И где, по-твоему, остатки развитой цивилизации австралопитеков? – спрашивает Дядюн. – Нет, я понимаю – всё исключительно воззрительно, без материализма, даже научного, но всё же – в порядке гипотезы?
– Ответ на поверхности – предыдущая цивилизация являлась цивилизацией камня. Начиная от каменных орудий и заканчивая монолитами, которые принимаются за игру природных сил. Они каким-то образом научились обращаться с камнем так, как мы обращаемся с электричеством – изменять, трансформировать.
– То есть пирамиды египетские на самом деле – они? – Дядюн.
– Нет, не они. Но с использованием остатков тех технологий, которые сейчас утрачены и забыты.
– А ведь я что-то подобное слышал, – говорит Дедуня. – Служил я тогда в Сибири, где рядом с гарнизоном имелась гора, которую все называли пирамидой. Она и походила на пирамиду, только гораздо больше египетских. И вся кустарником поросшая. Так мне рассказывали – если слой почвы прокопать, то наткнешься на кладку огромных каменных блоков. Черт его, конечно, знает…
– Надо было археологов пригласить, – говорит Дядюн, – наша страна – родина пирамид. И слонов. Вы сегодня новости слушали? Рядом с Землей прошел огромный метеорит. Ученые так и говорят – еще бы несколько километров – и тут бы такое творилось…