— Пожалуй что и нигде, — ответил Павел. — Я личность малоизвестная, работаю в питерском ящике кем-то средним между переводчиком и архивариусом.
— И все-таки... Чернов Павел Дмитриевич, — задумчиво проговорил Шеров.
— Наверное, вы слышали про кого-то другого. Фамилия достаточно распространенная. Или, может быть, про моего отца, Дмитрия Дормидонтовича. Он много лет проработал в ленинградском обкоме, так что...
— Нет-нет. Именно Павел Дмитриевич... Скажите, Павел Дмитриевич, вам не случалось работать с покойным академиком Рамзиным?
Павел вздрогнул.
— Случалось, — чуть слышно проговорил он и добавил уже погромче: — А вы, Вадим Ахметович, тоже по научной части?
Шеров улыбнулся и махнул рукой.
— Ну что вы, я умом не вышел. Просто, видите ли, хоть Москва и большой город, люди, принадлежащие к определенному кругу, неизбежно и неоднократно встречаются на всяких мероприятиях — юбилеях, торжественных заседаниях, приемах и прочее в таком роде. Встречаются, знакомятся, общаются... Андрей Викторович много о вас рассказывал. Отзывался как о надежде мировой науки, не меньше.
Павел невесело усмехнулся.
— Вы ведь, помнится, какими-то особыми минералами занимались, открыли уникальные свойства, так? — продолжил Шеров.
Павел кивнул и сделал судорожный глоток. Стакан его опустел. Он поставил его на столик.
— Тогда почему же переводчик-архивариус? — спросил Шеров.
— Это больной вопрос, — со вздохом ответил Павел. — Оказалось, что мои разработки слишком опередили время.
— Вот как? — Шеров, чуть склонив голову, внимательно посмотрел на Павла. — Но это было несколько лет назад. Возможно, теперь ситуация изменилась. Павел Дмитриевич, а вы не хотели бы вернуться к той своей работе?
— Да разве это возможно? — Павел махнул рукой.
— Ничего невозможного нет. Было бы желание. У вас оно есть.
— Конечно.
— Что ж, попробую что-нибудь предпринять. Мы еще вернемся к этому разговору. Договорились?
Круглые глаза смотрели ободряюще. Павел кивнул.
— Вот и прекрасно... Кстати, у вас уже емкость пустая. Непорядок.
Шеров взял со стола стакан Павла, не спрашивая его согласия, удалился в комнату и занялся приготовлением второй порции. Павел смотрел на яркую клумбу за окном и слушал гулкие удары собственного сердца... Ну и ну! А вдруг и в самом деле получится, вдруг это курортное знакомство заново откроет путь, казалось бы, утраченный навек?.. Этот Шеров. Принадлежащий к одному кругу с нобелевским лауреатом...
— По второй — и на море? Как вы смотрите, Павел Дмитриевич?
Павел поднял голову. Улыбающийся Шеров протягивал ему второй стакан с «отверточкой».
— Вадим Ахметович, позвольте встречный вопрос, — принимая стакан, сказал Павел. — Ваше имя я мог где-нибудь слышать?
Шеров пожал плечами.
— Едва ли. Я ведь тоже, в своем роде, личность малоприметная. Не писатель и даже не «мудопис».
— Не, простите, кто?
Шеров звонко и заразительно расхохотался.
— Как, вы не знакомы с этой классификацией? Видите ли, все отдыхающие в домах творчества Литфонда делятся на несколько разрядов. Помимо собственно писателей, точнее говоря, членов Союза, есть жописы — это жены писателей, сыписы и дописы — это соответственно сыновья и дочери писателей, и, наконец, мудописы — это расшифровывается как «муж дочери писателя».
Павел, прежде не слыхавший этой хохмы, смеялся до одышки.
— А тот толстый дядя в «адидасе» — он вроде староват для мудописа, а на писателя не тянет. Он кто? — отсмеявшись, спросил Павел.
— Ну а как по-вашему? По первому-то впечатлению?
— Либо крупный милицейский чин, либо какой-нибудь министерский хозяйственник с большим блатом, — сказал Павел.
Шеров усмехнулся.
— Второе — это как раз про меня. Столичный чиновник-хозяйственник, занимающий этот двухместный номер исключительно по блату. Правда, я здесь ненадолго, вчера приехал, а уезжаю дня через три-четыре... А вот насчет моего партнера — тут вы того. Это же Алексей Львович Толстых, краса, так сказать, и гордость... Вы его эпопею «Братья Коромысловы» читали?
— Не читал, — искренне ответил Павел.
— Я тоже, — признался Шеров. — Но, с другой стороны, у нас всякий труд почетен.
Он подмигнул Павлу, допил коктейль и поднялся.
— Пойдем греть бока на вечернем солнышке? — предложил он.
Павел тоже встал.
— Спасибо за отверточки, — сказал он.
— Приходите еще, — откликнулся Шеров из комнаты. — Милости просим.
Они спустились и вышли из корпуса, не прерывая беседы.
— Как вам здесь? — спросил Шеров уже на аллее.
— Хорошо. Только скучновато немного. Карадаг закрыли. Поиграть вот сегодня в первый раз удалось, благодаря вам.
— Не мне, — поправил Шеров, — а товарищу Толстых. Впрочем, все поправимо, было бы желание. Хотите, запишемся на утро, с семи до восьми. Мешать нам не будут, других претендентов нет — писатели рано вставать не любят. Согласны?
— Согласен, — с радостью подтвердил Павел.
— А что Карадаг закрыт, так это тоже не для всех. Хотите, завтра после завтрака в бухточки смотаемся? Вы там бывали прежде?
— Да, студентом еще.
— А супруга ваша?
— Таня? Вроде нет.
— Вот и отлично. И ей, и девочке вашей интересно будет...
Суровый усатый отставник, дежуривший у калитки на закрытый для простой публики писательский пляж, пропусков у них не потребовал, а даже взял под козырек. На топчане у самого моря Павел заметил Таню, а Нюточка уже неслась к нему, и он еле успел наклониться, подхватить ее на руки и подбросить высоко в воздух.
— Мама! — заверещала Нюточка. — Папа пришел. Можно я еще раз искупаюсь?
— Потрясающе! — сказал Шеров. — Так вы и есть та самая Татьяна Ларина? Извините, что еще вчера не признал вас, но, поверьте, времени ходить в кино не остается, к тому же я теперь не так часто бываю на родине.
— А я в последнее время не снимаюсь, — тихо сказала Таня.
— Ну, что я могу сказать? — Шеров развел руками. — Только то, что режиссеры — дураки, но это вы и без меня знаете... Надо же, Татьяна Ларина! Мои друзья сейчас разыскивают вас в Ленинграде, в Москве, а вы — вот она. И как после этого не верить в судьбу?
Они лежали на пустынном берегу Сердоликовой бухты, неспешно потягивая прямо из горлышка чешское пиво, доставленное сюда Шеровым в специальной сумке-холодильнике. Павел и Нюточка, нацепив маски и трубки, ныряли на мелководье в чистейшей воде, охотясь на рапанов и куриных богов. Таня время от времени поглядывала в их сторону, но не тревожилась: ведь Нюточка не одна, а с отцом, стало быть, в надежных руках.
— И зачем они меня разыскивают? — спросила Таня.
— По моей просьбе.
— Вам-то я зачем, Вадим Ахметович?
— Хочу сделать вам интереснее предложение.
— Какое?
— Ну, какое предложение можно сделать актрисе? Роль, конечно.
— Но разве вы режиссер? Ведь сами вроде говорили, что не имеете к кино отношения.
— Считайте меня полномочным представителем режиссера.
— Так что же он сам?.. Впрочем, все пустое. — Таня обреченно махнула рукой. — Я свыклась с мыслью, что больше никогда не буду сниматься.
— Почему? — чуть нахмурившись, спросил Шеров.
— Потому что никто не утвердит меня даже на самую пустячную роль. Вам известно, почему я перестала сниматься?
— В общих чертах... Послушайте, Татьяна... э-э-э...
— Можно просто Таня.
— Послушайте, Таня. Во-первых, про эту историю с Огневым уже давным-давно и думать забыли. Во-вторых, все информированные люди прекрасно знают, что вы в ней никаким боком, не виноваты. А в-третьих, на студии, где работает режиссер, попросивший меня разыскать вас, плевать хотели на все наши московские дрязги.
— Прибалтика? — заинтересовавшись, спросила Таня.
— Не совсем. Видите ли, я пару лет проработал в нашем торгпредстве в Братиславе, да и теперь нередко выезжаю туда по делам службы. Там живет мой добрый друг Иржи Биляк, кинорежиссер. Я беседовал с ним месяца два назад. Тогда Иржи в соавторстве с одним писателем как раз завершил работу над интереснейшим сценарием исторического плана и начал заниматься подбором исполнителей. Ваша игра в... ну, в этом фильме из пушкинских времен...
— «Любовь поэта», — подсказала Таня.
— Да, именно. Так вот, она произвела на Иржи сильное впечатление, и в одной из главных ролей он хочет видеть только вас, и даже сценарий под вас написан.
— Странно, — задумчиво проговорила Таня. — Что же у них, своих актрис, что ли, не хватает? К тому же я слышала, что чехи нас последние пятнадцать лет не особенно любят.
— То чехи, — возразил Шеров, — а Братислава в Словакии. Это совсем другой народ, православный, предпочитающий, кстати, не пиво, — он отхлебнул из бутылки, — а белое вино и очень тяготеющий к русской культуре. К тому же роль ваша — сугубо русская.
— То есть?
— Картина, задуманная Иржи, посвящена судьбе вдовы Пушкина, Натальи Николаевны, и ее сестер. Он много рассказывал мне о них, так что я в некотором роде специалист по семье Гончаровых. Натали будет играть их первая красавица Дана Фиалова, польская звезда Эльжбета Птах приглашена на роль несчастной Екатерины, жены Дантеса...
— Что? — изумленно воскликнула Таня. — Сестра Натальи Николаевны была замужем за Дантесом?
— Представьте себе. Уже сюжет, не так ли?.. А вот в роли Александры Николаевны Иржи видит исключительно вас... Я читал русский перевод сценария.
— И все же непонятно. При чем здесь Словакия?
— М-да, Танечка, на пушкиниста вам еще учиться и учиться, хотя этот ваш вопрос более оправдан, чем предыдущий. Поясняю: года через три после смерти Пушкина Александрина вышла замуж за австрийского дипломата барона Фризенгофа и уехала с ним в Вену, а еще через несколько лет Фризенгофы приобрели замок Бродяны, расположенный возле Братиславы, и долго там жили, там и похоронены. Напомню, что в девятнадцатом веке Чехословакия была частью Австро-Венгерской империи. От Братиславы полчаса езды до австрийской границы. Кстати, Иржи собирается часть фильма снимать