— Позор! — крикнул Иржи.
Таня прыснула, хоть и знала, что по-чешски это означает «внимание», и зашлась неудержимым смехом. Она чувствовала, что все недоуменно, а потом и встревоженно смотрят на нее, что по ее горячим щекам, портя грим, стекают слезы, что сотрясающий тело смех болью отдается в груди, но сделать с собой ничего не могла. Сжав руки в кулаки, она подняла голову и сквозь приступы смеха проговорила:
— Я... я-сейчас... И рухнула на дно кареты...
Очнулась она на кушетке в комнате с белыми стенами — то ли медкабинет, то ли, не дай Бог, больница. Над ней с встревоженными лицами склонились Иржи и Дана и с невозмутимым видом — крупная женщина в белом халате. Левый рукав старинного платья был засучен, в ямке локтевого сгиба лежала ватка. Слабо пахло спиртом и дезинфекцией.
— Простите, — смущенно сказала Таня, глядя в круглое лицо Иржи. — Сама не понимаю, что со мной...
— Нервы, нервы, — проговорил Иржи и что-то коротко сказал Дане. — У тебя так часто?
— Первый раз.
— Ты очень неспокойна с дня первого, — сказал Иржи. — Тебе плохо здесь?
— Нет, хорошо, только... я перевозбуждаюсь.
— Что это «перезбуждаюсь»?
— Это... как сказать?.. Много нового... Я совсем перестала спать.
— Спать? Сколько ночей?
— Да уж десять...
Иржи отвернулся. И, эмоционально заговорил с женщиной в белом халате. Та что-то говорила, видимо, не соглашаясь, потом пожала плечами и направилась к металлическому белому шкафчику у окна. Дана продолжала смотреть на Таню, ее темные глаза выражали сочувствие. Таня подмигнула ей и дотронулась до ее руки.
— Ничего, — сказала она. — Все нормально.
— Нит-чево, — повторила Дана, совсем не понимавшая по-русски, и погладила Танину руку.
Подошел Иржи и протянул Тане свернутую бумажку.
— Здесь две... два лекарства. Один съешь дома сразу с водом. Второй завтра на ночь. Будешь спать. В день после завтра принесу много.
— Спасибо, — сказала Таня, поднялась, пошатнулась и тут же присела на кушетку. — Голова кружится... Сейчас пройдет, и пойдем снимать дальше.
— Сегодня идешь домой спать, — заявил Иржи. — Я послал Марженку взять машину, И завтра домой спать. На студию — в день после завтра.
— Но я здорова, — возразила Таня.
— Ты здорова, а я босс, — сказал Иржи ничуть не шутливо. — Ты слушаешься или летишь в Союз?
Таня вздохнула.
— Мне еще переодеться надо.
— Жди Марженку. Она помогает.
Он вышел, вслед за ним вышла Дана, на прощание помахав Тане рукой. Женщина в халате села за стол и стала что-то писать, не обращая на Таню никакого внимания.
Поднявшись в номер, Таня выпила одну из двух зеленых продолговатых капсул, разделась и забралась под одеяло. В голове гудело, но как-то совсем иначе, чем в последние дни, умиротвореннее, что ли. Она привычно устремила взгляд в потолок и стала медленно, размеренно дышать.
— Я спокойна, — шептала она. — Я совершенно спокойна. Сейчас я буду спать.
Через несколько минут ее действительно охватил покой, какого она здесь еще не испытывала. Но сна не было.
— Фиг вам, — обреченно сказала она. — Не берет. Встать покурить, что ли?
Она сделала глубокий вдох, чуть выгнулась перед тем, как встать, зажмурила глаза... И открыла их двадцать один час спустя.
В окно стучал дождик. Таня с удовольствием провалялась в постели до самого ужина; сначала смотрела по телевизору детские мультики, не понимая ни слова — но все было понятно без слов, — потом какой-то футбол. Едва ли не в первый раз в жизни она досмотрела матч до конца, правда, так и не разобравшись, кто же у кого выиграл со счетом «четыре-один». «Наверное, наши», — подумала она, слушая захлебывающийся голос комментатора и восторженный гул стадиона. «Господи, какие еще наши?!»
Она спустилась к ужину, наполнила тарелку всякими салатами и колбасами со шведского стола, а управившись, сходила за добавкой. Вернувшись в номер, она снова включила телевизор, но по одной программе передавали новости, по второй кто-то о чем-то оживленно с кем-то беседовал. Таня выключила телевизор, постояла под душем и, поскольку делать было решительно нечего, приняла вторую капсулу и улеглась. Марженка, не встретив утром Таню в холле, поднялась к ней и разбудила. На площадке Иржи вручил ей пузырек с «зелененькими» .
Со сном наладилось, но Таня стала просыпаться заторможенной и долго приходила в нормальное рабочее состояние, и никакие замечания, даже окрики Иржи, этот процесс ускорить не могли. Она входила в раж лишь к концу рабочего дня, и ей было даже обидно, что можно бы еще работать и работать, а день уже кончается. Во вторую неделю своего здесь пребывания она попросила Марженку вместо гостиницы отвезти ее в самый большой универмаг и долго блуждала там, заглядывая во все отделы, от мехов до сантехники...
Неизвестно, чем бы все кончилось, но в отделе дамской одежды она нос к носу столкнулась с Эльжбетой Птах, которая, хоть и не владела русским, сумела втолковать Тане, что в Чехословакии из одежды и обуви есть смысл покупать только детские вещи, потому что государство выделяет на них дотации и они дешевы. Раз уж они через какой-то месяц будут в Вене, а потом в Париже, то взрослое лучше покупать там. Выбор несравненно богаче, и хотя в средних магазинах цены выше здешних, но в Вене бывают потрясающие распродажи, а в Париже есть специально для бедных универмаг «Тати». Лично она, Эльжбета, а для друзей Элька, намеревается набить товарами из «Тати» два контейнера и малой скоростью направить их домой, в голодающую под Ярузельским Польшу. Как ни странно (а может, и вовсе не странно), Таня поняла решительно все, и они с Элькой направились к детским отделам, где Таня купила полосатый свитерок с блестками, вполне одобренный Элькой. Медленно подбирая слова, Таня рассказала Эльке про мучившую ее бессонницу, про чудодейственные зеленые пилюльки, про нынешние ее затруднения. Элька кивнула и со смехом заявила, что она сама уже лет восемь не слезает со снотворных, а чтобы не ходить весь день размазней, принимает их в комплексе с «пеп-таблетами». Таня не поняла, и Элька доходчиво и артистично изобразила, что такое «пеп-таблета» — таблетка, дающая запас бодрости на целый день. Завтра, сказала Элька, она принесет Тане несколько штучек на пробу.
На улице Элька предложила подбросить Таню до гостиницы на такси и остановила какую-то иномарку.
— Но ведь дорого будет, — шепнула Таня, когда автомобиль мягко тронулся с места.
— Эх, — Элька отчаянно махнула рукой. — Мам пеньондзы!
В дороге выяснилось: оказывается, Элька живет в одной гостинице с Таней, только в другом крыле, а потому пользуется другим входом и другим кафетерием. Более того, там же живут и Уве Зоннтаг, и Дьюла Татар, художник-постановщик из Венгрии, и вообще все приезжие участники фильма. И туда же в самое ближайшее время въедет тот, кого Элька особенно жаждет видеть: красавец-мужчина, душечка, настоящий француз и ее добрый знакомый Серж Дювернуа, по фильму Дантес.
«Пеп-таблеты» — американский дексамил — Таня получила в тот же вечер и на студию приехала бодрая, как жаворонок. К Новому году она принимала по три таблетки дексамила утром и по три пилюли секонала перед сном — меньшие дозы уже не действовали. Вернувшись в Ленинград на «каникулы», она боялась, что уже не сможет нормально жить, когда кончится запас таблеток, и что здесь, в Союзе, достать что-то подобное будет трудно.
Она беспокоилась зря. До самого возвращения в Братаславу у нее не было ни одной бессонной ночи, ни одного мутного, заторможенного дня. Теперь у нее было куда более приятное снотворное и куда более сильнодействующий тоник — присутствие рядом любимого человека.
В этот раз она улетала совсем в другом настроении. Расцеловавшись с Павлом в Шереметьево у регистрационной стойки — дальше ему нельзя было, — Таня бодро шагнула за барьерчик, обернулась, весело помахала ему рукой и крикнула:
— Теперь уже скоро! Ответом ей были кивок и широкая, счастливая улыбка.
Глава третьяКАК ПЕРЕКЛИЧКА ВОРОНА И АРФЫ
27 июня 1995
Двери Рафаловичу открыла строгого вида женщина лет под пятьдесят, в очках, похожая на японку. Миссис Элизабет Амато, должно быть. Что-то смутно знакомое почудилось ему в ее облике.
— Проходите, — без акцента и без выражения сказала она. — Миссис Розен будет с минуты на минуту.
— Давненько не виделись, давненько. Значит, наша Танечка стала теперь миссис Розен? Да и вас, госпожа Амато, я определенно раньше видел.
Элизабет Амато молча распахнула перед ним двойные двери в гостиную.
— И все же, госпожа Амато, мы с вами явно встречались раньше, — настойчиво продолжил Рафалович, желая как можно лучше сориентироваться в предложенной ему игре.
— Не помню, — тем же непроницаемым голосом произнесла японка. — Пройдите, пожалуйста. Миссис Розен будет с минуты на минуту.
Он вошел, цепким взглядом окинув огромную гостиную, знакомую ему по нескольким переговорам и презентациям. Здесь уже томились те, кто и должен был явиться по приглашению. Точнее, томился только Ник Захаржевский, выступающий нынче под гнусным псевдо-нимчиком Люсьен Шоколадов в каком-то новомодном гей-клубе, а проще сказать — кабаке для педиков, а Ванька Ларин мирно спал в кресле у окошечка. На неухоженного, задрипанного Ларина он посмотрел с сочувствием — потом надо будет потолковать с мужиком, узнать, чем дышит, помочь как-нибудь. А вот Захаржевский-Шоколадов вызывал только омерзение. Совсем скурвился дипломат. Кто бы, мог подумать.
Ник явно не узнал его. Рафалович решил не представляться и в серьезные разговоры не вступать. От этого деятеля он вряд ли узнает что-нибудь достойное внимания. Он сел в свободное кресло, потянулся, а краем глаза не забывал следить за дверью. В прихожей послышались Оживленные голоса, и он прервал очередной настороженный вопрос собеседника, заставив его замолчать.
Дверь широко распахнулась.
— Доктор и миссис. Розен! — торжественно объявила Элизабет Амато.