— Я не боюсь, — угрюмо сказал Павел.
— Зато я боюсь... Давай-ка мы прежде того с надежным человеком посоветуемся, который в таких делах разбирается лучше нашего. Вот только с кем бы?
— Может быть, с Николаем Николаевичем? — подумав, предложил Павел.
— Это с каким Николаем Николаевичем?
— С адвокатом, бывшим тестем моим. Человек он знающий, ловкий. Помнишь, это же он осенью в две недели организовал и твой развод, и наш брак?
— А, седой такой? Я еще в толк не могла взять, что это ты так вдруг заспешил — жили же до того нерасписанные, и ничего. А это ты мое будущее обеспечивал. — Она горько усмехнулась.
— И Нюточкино, — не замечая усмешки, сказал Павел. — До свадьбы ты юридически была для нее посторонним лицом.
— А ты его хорошо знаешь, этого адвоката? Можно ему доверять?
— А если больше некому?
— Есть кому, — твердо сказала Таня...
— Вот, собственно, и все. Ну и что ты думаешь?
— Я скажу. Только сначала разреши мне задать один вопрос.
— Задавай.
Рафалович встал, резко отодвинув стул.
— Объясни мне, пожалуйста, почему, ну почему ты такой идиот? Кто тебя просил гнать волну, а? Да, допустим, весь навар с твоих разработок пойдет не в закрома Родины, а в карман какому-то хитрому дяде — ну и что? Что это меняет? Ты же взрослый человек, ты прекрасно понимаешь, что эта самая Родина, которая из нас сосет соки и выворачивает нам руки и карманы, — и есть сотня-другая таких вот хитрых дядей, которые окопались на теплых местечках и втихаря грызут друг дружку, норовя отхватить кусочек пожирнее. Так что с точки зрения твоей хваленой нравственности совершенно безразлично, вкалываешь ты на одного дядю, на двух или на тысячу. А с рациональной точки зрения на одного-то еще и лучше — и плодами труда твоего с умом распорядится, и тебе даст, сколько ты стоишь, а не сколько полагается по штатному расписанию... Тебя же впервые оценили по достоинству, создали все условия, освободили от всякой херни — твори, дорогой, открывай, изобретай. Оборудование новое нужно? Ты только списочек составь, Зарплата маленькая? На тебе вдвое. Не хочешь каждый день на работу ходить? Ходи когда захочешь, только дело делай. Ведь так оно было?
— Так.
— Ну и какого рожна тебе? Ах, его бедного заманили, обманом вовлекли! А что им оставалось? Прийти и сказать: «Чувак, у нас тут левый бизнес намечается, хочешь в долю?» Они же хорошо подготовились и понимали, с кем имеют дело. Нет, я тебе так скажу: этой фирмой рулит парень головастый. Он же так все подстроил, чтобы тебя и заполучить, и подстраховать.
— Объясни.
— При таком раскладе, даже если бы они засыпались по полной, ты остался бы чистехонек. Занимался научной работой в солидном институте, про леваки не знал, в коммерцию не лез. И вот лимонтьевы с клизмерами, бяки нехорошие, гремят под фанфары, а честный, но обманутый советский ученый Чернов продолжает свою шибко полезную для страны деятельность.
— Погоди, но ведь Лимонтьев и есть главный организатор!
— Сомневаюсь. Он скорее зиц-председатель Фунт.
— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь?
— К тому, что тебе не следовало вставать на дыбы. Продолжал бы себе спокойненько работать.
— Даже когда они прикончили Жаппара?
— Тогда тем более. Они показали, что умеют быстро и жестко защищать свои интересы, которые, кстати, совпадают с твоими.
— Что? Ты соображаешь, что говоришь? Гнать за границу ценнейшее стратегическое сырье — в моих интересах?!!
— Еще не факт, что они занимались или готовились заняться именно этим. А вот Жаппар — он как раз гнал. За что ими же и был наказан.
— И что, по-твоему, мне надо делать сейчас?
— Прекратить артачиться и возвращаться в институт. Павел задохнулся от возмущения.
— Офигел? После всего с Нюточкой?
— А что? Утрись, засунь свой праведный гнев куда подальше и возвращайся.
— По их милости отец лежит при смерти!
— Не заставляй меня напоминать тебе, что если бы ты не вел себя как самый идиотский идиот, ни с отцом твоим, ни с Нюточкой ничего бы не случилось.
Павел подскочил к Рафаловичу, схватил его за лацканы кожаного пиджака и прошипел ему в лицо:
— Не смей, слышишь!
Рафалович взметнул руки, освободился от захвата и отскочил на два шага.
— Что, Пашенька, правда глаза колет, а?
Павел закрыл глаза, сделал глубокий вдох, медленно сосчитал до десяти и выдохнул. Рафалович за это время встал так, чтобы обеденный стол оказался между ним и Павлом.
— Ты извини меня, Леня, — спокойно выговорил Павел.
— Это за что же? — спросил Рафалович недоверчиво.
— За то, что отнял у тебя время понапрасну. Я ведь чувствовал, что разговор наш закончится чем-то в этом роде, и не хотел обременять ни себя, ни тебя. Таня уговорила. Она отчего-то очень верит тебе... Так что забудь, пожалуйста, все, о чем мы тут говорили, и не поминай лихом.
— Ни фига себе, забудь! А ты снова какую-нибудь глупость выкинешь, и они тебя грохнут!
— Не грохнут. Я еще с одним умным человеком поговорю, он немного в курсе моих дел, может, другой выход присоветует.
— А какой, может быть другой выход?
— Ну, например, работа за границей. Он же Таню в этот чешский фильм пристроил. Не исключено, что и мне поможет.
— И кто же это такой всемогущий?
— Да не знаешь. Есть в Москве такой Шеров Вадим, Ахметович.
— Стой! — воскликнул Рафалович. — Повтори, как ты сказал?
— Шеров Вадим Ахметович.
— Так. — Рафалович грузно опустился на стул. — Быстро рассказывай, как и где ты с ним познакомился. И что значит, что он «немного в курсе твоих дел»? Постарайся ничего не упустить. Это очень важно.
Выслушав Павла, Рафалович положил локти на стол и прижал ладони к вискам.
— Я тебе говорил, что надо возвращаться в институт. Теперь скажу иначе: не просто возвращаться, а на коленях ползти, лоб об землю расшибить, чтобы назад приняли.
— Это еще почему?
— Потому что это шеровская комбинация, и очень масштабная. А те, кто встает ему поперек дороги, долго не живут.
— Готов рискнуть.
— Да пойми ты, идиот! Он же убьет тебя!
— Ты будешь смеяться, но есть вещи пострашнее смерти.
Рафалович замотал головой и застонал:
— Господи, ну какой урод!.. В последний раз спрашиваю: однозначно нет?
— Однозначно. И давай прекратим...
— Нет, погоди... Сходи-ка лучше завари кофейку. И если коньячок найдется...
— А ты?
— Я буду думать. Долго и скучно.
Через несколько минут Павел принес кофе в турке, початую бутылку «Праздничного» и хрустальную стопочку. Рафалович что-то чертил пальцами на бахромчатой скатерти и бормотал под нос. Он поднял голову и, начисто проигнорировав стопочку, плеснул коньяк прямо в кружку с остатками прошлой порции кофе. Залпом выпил, крякнул и сказал:
— Есть у меня дорожка. Экстренный путь отхода. Для себя готовил, но тебе, видать, нужнее... Но имей в виду, обратной дороги уже не будет. Тебе придется бросить все — дом, семью, собственное имя.
— Таню, Нюточку? — с тоской в голосе спросил Павел.
— Все... Возможно, потом, через пару-тройку лет, когда про тебя все забудут, вы сможете воссоединиться... где-нибудь подальше отсюда.
— В бега податься? Как злостный алиментщик?
— Тогда возвращайся к Шерову под крылышко. Других вариантов нет.
— Есть. Обратиться в органы. Есть же прокуратура, милиция...
— Тогда уж лучше прямо к Шерову обратись. Время сэкономишь, а результат будет тот же.
— Что ты мелешь? По-твоему, им куплены все?
— Не обязательно куплены и не обязательно им. Но это ничего не меняет.
— Но ведь есть же честные, порядочные...
— Согласен. Могу назвать несколько фамилий. Но даже над самым честным чиновником стоит начальство... Справедливость, милый мой, торжествует только в романах. Или на небесах.
— Я не представляю себе, как жить без Тани...
— А ты с ней посоветуйся. Убежден, она скажет тебе то же самое, что и я. В отличие от тебя она жизнь правильно понимает.
— Договорились. Я потолкую с ней и позвоню тебе.
— А вот звонить мне не надо. Я сам позвоню. Два раза. Первого звонка жди завтра в десять утра. Трубку возьмешь сам. Если решите действовать по моему сценарию, скажешь «Алло». Если надумаете что-то другое и даете отбой, скажешь «Я слушаю». Я тут же отключаюсь.
— Ну, а если позвонит кто-то другой? — ошарашенно спросил Павел.
— Господи, ну поговоришь!.. Слушай дальше. Если работаем мой вариант, дней через пять-семь будет второй звонок. Запоминай хорошенько. Я скажу: «Это такой-то цех? Ларионова!» Отвечаешь произвольно, в том смысле, что не туда попали. Это тебе сигнал. Номер цеха — это час, когда тебе в тот же день явиться по указанному адресу. Например, восемнадцатый — значит, в восемнадцать ноль-ноль и так далее...
— Прямо шпионские страсти! Зачем все это?
— Я, конечно, не уверен, что люди Шерова прослушивают твой телефон и ведут слежку, но и в обратном поручиться не могу.
— В голове не укладывается, что все это всерьез.
— На твоем месте я бы давно понял, что шутить эти господа не любят.
— Но ты же сам рискуешь. Зачем?
Рафалович улыбнулся.
— Ты будешь смеяться, но у меня тоже есть понятия о чести... Ладно-ладно, ближе к делу. Вот адрес.
Он достал из внутреннего кармана пиджака пухлый бумажник, раскрыл и положил перед Павлом визитную карточку.
На карточке было напечатано: «Кафе „Роза“. Соловейчик Лев Зиновьевич. Директор. Московский проспект, дом 115. Телефон: 293-45-07».
— Ничего не понимаю. При чем здесь кафе, Соловейчик какой-то?
— Левушка — мой должник. А я — твой. Так что все нормально... Между делом позвонишь своему Лимонтьеву, скажешь, что тщательно все обдумал и готов возвратиться в институт, но не раньше, чем через две-три недели, потому что... Можешь даже не объяснять, он определенно в курсе последних событий.
Павел вскинулся.
— А это еще зачем?
— Выиграешь время. После такого звонка они прекратят давить на тебя, а когда спохватятся, ты уже растворишься в тумане неизвестности.