— Джош, плесни-ка еще за встречу! — нетвердо произнес рыжий уже соло и придвинул к негру стакан. — Ванька, может, все-таки остаканишься по такому случаю?
Пегий что-то неразборчиво пробормотал, зато кореянка, к полному изумлению Стаса с Лехой, произнесла громко и четко:
— Шурка, побойся ты Бога! Опять нарезался, как сапожник. Алька твоя что нам с Танькой скажут, а? Увозили, дескать, мужика тверезого, а вернули запьянцованного...
— What? — встрепенулся негр. Кореянка наклонилась к нему и зашептала. Негр оглушительно рассмеялся и, протянув здоровенную ручищу через стол, похлопал рыжего по плечу.
— А я, между прочим, тут не самый пьяный, — с обидой произнес рыжий и ткнул пальцем в голубую бабочку на рукаве прикорнувшего гражданина.
— За этого, прости Господи, мы не ответчики. Пусть хоть вообще сопьется. А Альке мы слово дали, — отрезала кореянка. — Тань, я скажу им, чтоб кофе подавали.
Роскошная брюнетка рассеянно кивнула, а пегий хрипло и поспешно добавил:
— И мороженого...
— Занятно, — резюмировал Стае. — Это правильно, Леха, что мы с тобой литр взяли. Давай-ка не гнать лошадей. Очень хочется досмотреть этот стремный спектакль. Только не пялься ты так откровенно...
Но за длинным столом вскоре замолчали, сосредоточившись на десерте, и друзья как-то незаметно приговорили «Абсолютовку», заказали вторую, а к ней по шашлыку, постепенно утратили интерес к происходящему в зале и даже не заметили, что компанию, привлекшую их внимание, давно уже сменили за столом подгулявшие не то эстонцы, не то финны.
— Ай уоз вери... вери мач хиппи ту, это самое, мит ю, — запинаясь, проговорил Рафалович и оглянулся на Павла. — Ты переведи ему, что, по-моему, мы в принципе договорились. Свои окончательные предложения я вышлю по факсу, и пусть готовит договор.
Павел усмехнулся в бороду и негромко перевел.
— Oh yeah, sure thing, mister Raffle-Ovitch, — широко улыбнувшись, произнес Кристиан Вилаи. — Ill call you from Moscow. Take care.
— Это он что сказал? — спросил Рафалович.
— Сказал, что из Москвы тебе позвонит, и попрощался.
— Ага. Ну, гуд-бай, мистер Вилаи, — Рафалович крепко сжал руку американца.
— Я тоже пойду, — сказал Павел. — А то боюсь, нашим дамам одним с Шуркой не управиться, а от Джоша проку мало — сам тоже нализался.
— Пашка... — начал Рафаловичи вдруг, раздвинув руки, заключил Павла в объятия.
Тот несколько секунд постоял, не сопротивляясь, потом легонько оттолкнул Рафаловича.
— Будь здоров, Леня, — ровным голосом сказал он. — И вот еще что...
— Что? — встрепенулся Рафалович и поглядел на Павла, как показалось, с затаенной мольбой.
— Никиту не забудь до дому довезти. А то он совсем расклеенный, сам не доберется.
— А как же. — Рафалович с некоторой брезгливостью посмотрел на кресло в углу вестибюля, где развалился, громко храпя и неаппетитно орошая слюнями коричневый в голубых бабочках пиджак, Никита Захаржевский, ныне более известный как Люсьен Шоколадов. В соседнем кресле, ссутулившись, сидел Иван Ларин, потерянный и как-то особенно неуместный здесь в своих латаных брючках и нелепой майке с надписью «Инрыбпром». — Иван, может, и тебя заодно подбросить?
— Спасибо, Леня, я сам. Пройтись хочу. Да и плащик в номере забрать надо. Я поднимусь, ты не жди меня.
— Ты позвони непременно, — сказал Рафалович, пожимая Ивану руку. — Визитку мою не потерял?
— Нет вроде.
— Ну, возьми еще одну. Запомнил, что я про наше рекламное бюро рассказывал? Иван кивнул.
— Предложение вполне реальное. Ты особо-то не затягивай. Денька через два-три позвони, не позже.
— Спасибо, Леня, — пробормотал Иван и поспешно зашагал в направлении лифта. За поворотом послышался его задрожавший голос: — Поль, погоди, я с тобой. Плащик забрать...
Проводив Ивана взглядом, Рафалович чуть заметно кивнул. Из темного уголка вестибюля шагнул доселе незаметный детина в камуфляжной безрукавке. Рафалович подбородком указал на кресло, где пребывал в алкогольной прострации Захаржевский.
— Ну что, Витюня, — со вздохом сказал Рафалович. — Забирай это сокровище, раз уж людям обещали. Сядешь с ним рядом на заднее сиденье и следи, чтоб салон не заблевал.
— Есть, Леонид Ефимович! — отрапортовал Витюня, наклонился, подхватил Захаржевского под мышки, рывком поднял и без особых церемоний потащил к выходу.
...Кони резво рванулись врассыпную, и от злой мачехи. остались кровавые клочки. Юный Дроссельмайер жизнерадостно отщелкивал бошки Мышиному Королю. Задрав к небу острые рыжие морды, скорбно выли Анна с Марианной, навек превращенные в дворняжек. Забившись в самый дальний закуток Лабиринта, истекал черной кровью смертельно раненный Минотавр... От тотального торжества добра Никиту шка заплакал и проснулся. Было темно и страшно, и только в дверную щелку полоской лился свет. Никитушка, дрожа, встал, одернул мокрую рубашонку и пошел на свет.
За свет он принял полумрак — синевато мерцал ночник над входной дверью, да на полу возле бабушкиной комнаты подрагивал красноватый ромбик. Там скрипело, и тихо поскуливал кто-то маленький.
— Собачка, — прошептал Никитушка.
В доме не было собачки. Зато появился новый ребенок — маме в больнице выдали. А Никитушке сказали, что теперь у него есть сестричка. В бабушкиной комнате вякнуло; он толкнул дверь...
Неровный багровый свет — и черный силуэт, сгорбленный над столом.
— Бабуска, бабуска, бабуска... — зачастил Никита, пятясь.
Бабушка выпрямилась, обернула к нему чужое, страшное лицо. Никиту шка заплакал.
— Иди к себе, — чуть нараспев сказала бабушка. — Нечего тебе тут...
— Сестьичка... — пролепетал малыш сквозь слезы.
— Иди, иди, — повторила бабушка. — Не сестричка она тебе.
Никита закричал...
— Эй, чего развопился? — прогудел незнакомый голос, и чья-то рука сильно тряхнула Люсьена за плечо. Он вздрогнул и открыл глаза. На мгновение пробила жуть, но, увидев впереди затылок Рафаловича, Люсьен моментально все сообразил и успокоился.
— Надо же, как набрался, — произнес он, искательно и игриво заглядывая в лицо сидящего рядом верзилы в безрукавке.
Верзила буркнул что-то неразборчивое и отвернулся.
— Это вы меня домой везете, что ли? — спросил Люсьен в затылок Рафаловича и, не дождавшись ответа, продолжил: — Классная у тебя тачка!
— Какая есть, — не оборачиваясь, бросил Рафалович.
— А я вот свою у гостиницы оставил. Как бы не случилось чего...
— Проспишься — заберешь. Ничего с ней не случится.
— Адрес-то мой как узнали? Я сказал?
— Татьяна дала.
— Татьяна? А откуда... Впрочем, да, она же мне открытку... Нет, все-таки молодец Танька, собрала всех, через столько-то лет. Теперь надо бы почаще встречаться...
Рафалович неопределенно хмыкнул.
— А славно посидели, да? Я как Поля увидел, живого, так прямо обомлел.
Рафалович промолчал. Люсьен вздохнул, зажмурился и выпалил:
— Слушай, Ленька, выручи, а? По старой дружбе? У меня, понимаешь, деньги украли. Я отдам, честное слово. Мне скоро заплатят, я сразу... Это же для тебя не сумма, а? Тысячу баксов?
Рафалович молчал. «Понтиак» плавно и тихо полз по Николаевскому мосту.
— Ваньке-то ты сам предложил, — с обидой продолжил Люсьен. — А он книжки публикует, квартира у него своя есть...
— Сережа, — не дослушав, обратился Рафалович к шоферу. — Завезешь меня в офис на Конногвардейском, подъедешь ровно в восемь. Потом подкинешь этого фрукта на Галерную. Витюня, а ты до дверей его проводишь и выдашь пятьдесят долларов из моих.
— Ясно, Леонид Ефимович, — отозвался гигант в безрукавке.
— Как это пятьдесят?.. — начал Люсьен, но Витюня так больно сдавил ему локоть своей железной клешней, что он охнул и замолчал...
— Спасибо, Таня, — со вздохом проговорил Иван, перебросив через руку плащ. — Пора мне. Спасибо за все. Будьте счастливы и нас не забывайте.
— И тебе всяческого счастья, — сказала Таня и подставила щеку для поцелуя.
Иван приложился сухими губами, тут же отвел побитую сединой голову.
— Лучше пожелай мне покоя и довольства, — еле слышно пробормотал он. — А счастье свое я упустил. Давно уже.
— Ну что ты! — поспешно возразила Таня, но при этом совсем непроизвольно кивнула головой: упустил, годы протранжирил.
Он отвернулся, сгорбился, вышел, не оглядываясь. А Таня воротилась в гостиную. Павел сидел у окна и курил. Она подошла, опустилась в соседнее кресло. Павел поднял голову.
— Ну что?
— Устала... Ты оказался прав. Ни к чему все это было затевать. Такие все чужие, и нам, и друг другу. А уж как старались, себе и другим внушали, будто по-настоящему рады встрече. Даже когда тебя увидели, живого и здорового, обалдели, конечно, но так ли уж обрадовались?.. Знаешь, такое чувство, будто захотела второй раз войти в ту же реку, а реки уже нет, одна старица застойная. Окунулась — и вся в грязи, в ряске, не отмоешься...
— Ты действительно устала. Слишком много впечатлений навалилось разом, а теперь отхлынуло. Я бы на твоем месте прилег немного.
— А ты?
— Не хочется.
— Думы одолели?
— Одолели. Не помню, рассказывал тебе или нет, только в этот самый день ровно двадцать четыре года назад мы начало новой жизни отмечали.
— Как это — новой жизни?
— Окончание школы. Их класс только-только выпускные сдал.
— Их класс? — недоуменно переспросила Таня.
— Ну да. Они ведь все в одном классе учились — и Ванька, и Леня, и Ник... и Елка тоже... Таким составом на озера и рванули, на велосипедах. Молодые были, у каждого все впереди. А теперь вот встретились... те же, но без Елки...
— Прости, я не знала...
— Не извиняйся. Ты правильно поступила. Нужно было взглянуть в глаза друг другу еще раз — наверное, последний. Я за сегодня много пережил и, кажется, многое понял.
— Что ты понял?
— Пока не знаю. Точнее, знаю, только в слова не ложится. Что ничего не бывает случайно, что ли.