Глава шестая
Бай, бай, бай, мое дитятко. Уж я дитятко люблю да нову зыбочку куплю,
Уж я ребёнка спотешу, нову зыбочку повешу, нову зыбочку повешу, дитя спать повалю.
День шёл хорошо.
После завтрака Галка плавала с родителями по озеру в лодке. Озеро было лёгкое, серебристое. Потом пошёл мелкий дождь, как будто остаточный, тучи баловались. Под этим дождём и родители баловались тоже, роняли друг друга в тёплую воду, лодка в эти моменты бешено раскачивалась, а Галка кричала, но не от страха, а от веселья. Её звонкий смех разбегался над прозрачной водой, как зыбь, и растворялся где-то высоко в соснах, хотя эхо не затихало потом ещё долго.
Потом они подплыли к большому острову, который находился недалеко от причала. Галка забралась по плоскому камню на живописный берег, отправилась за ягодами и чтобы поглазеть на змей, не ядовитых. Только сандалии, конечно, испачкала. После дождя ходить тут было не очень удобно. Всюду грязь и мох, наполненный холодной влагой, как губка. Зато запах! Лесной, густой. Ради запаха Галка забралась ещё дальше, вглубь острова, и там нашла очень много старых гнилых стволов, мелкие озера, ручейки, густые заросли зелёного папоротника. Много разных троп, вытоптанных туристами, и они вились в разные стороны. Галка выбрала одну наугад и пошлёпала вперед. Родители пошлёпали за ней. Папа нашел несколько грибов и прихватил их с собой, чтобы пожарить.
– Я их в масле и с картошечкой. На мангале, – говорил он, причмокивая для пущего эффекта. – Капусты бы солёной ещё найти.
Вообще, после сумрачного утра родители стали довольные. Выспались, видимо. Работа наконец-то отпустила.
Гуляли по острову часа два. За это время полностью ушли тучи, стало сначала душно от испаряемой влаги, а потом жарко. Лягушки где-то заверещали. Со стороны причала отплыли ещё лодки и несколько сапов. Потянулись хвосты дыма от разных домиков, люди восполняли потерянное время.
Папа предложил сплавать к дальним островам и потом дальше, на открытую воду, чтобы гладь и тишина вокруг были, полное единение с природой. Взялся за вёсла и долго выгребал далеко-далеко, когда и правда вокруг осталась только вода. Слева они обогнули ещё один большой остров, третий по счёту от берега. Левая его сторона была из голого камня, покрытого сверху небольшой шапкой засохшего рыжего мха.
– Хорошо! – сказала папа. – Тишина.
Он лёг на корме, подставив лицо солнцу. Никого отсюда им не было слышно, время как будто замерло в этот жаркий послеобеденный день, и Галка почувствовала внутри себя какое-то странное, совсем не свойственное ей спокойствие. Все дела остались там, на берегу. А здесь… здесь нужно поскорее закрыть глаза и задрать нос повыше к небу. Нос обгорит и облупится, ну и пусть. Зато останется память. Обгоревшая кожа слезет, а память останется потом ещё надолго.
Спокойствие не отпускало, когда они вернулись обратно. На Галку накатила дикая и вялая усталость, она не хотела ничего монтировать, писать блог или какие-либо заметки. Хотела лечь подремать или хотя бы хоть немного просто поваляться в гамаке.
А потом всё вдруг в момент испортилось.
Сначала Галка услышала протяжный и громкий детский плач и вспомнила, что Юлия вроде бы хотела отсюда уехать, но так и не уехала. Потом со стороны двухэтажного хозяйского дома резко заработал автомобильный гудок. Раз, другой. Коротко, как-то протяжно, с паузой, снова коротко.
Родители сразу же вышли на крыльцо. Папа уже переоделся в шорты и футболку, а мама не досушила волосы, так и держала в руках фен. Галка тоже вышла. Она увидела у шлагбаума, где всё ещё стоял автомобиль Юлии, Клима Палыча. Его хорошо было видно по прямой. Клим Палыч открыл дверцу автомобиля и размеренно нажимал на гудок.
– Пьяный, что ли, – недовольно буркнула мама.
Остальные жители глэмпинга тоже вышли на улицу из домов.
Гудок. Ещё один. Длинный. Короткий. Разрезал уже подступающий вечер. Галка увидела близнецов с их родителями, они вышли со стороны большого кострища. Марк или Добрыня, издалека не разобрать, раздобыл где-то палку и обтачивал один её конец маленьким ножичком. Для охоты на дичь.
Закончив терзать несчастную баранку, Клим Палыч, пошатываясь, пошёл по дороге к озеру. Он что-то кричал и размахивал руками. Сначала ничего не было слышно. И ещё плач младенца. От какофонии звуков Галке захотелось спрятаться или закрыть поплотнее уши. Папа и мама тоже морщились, но наблюдали.
– Валите все отсюда! – кричал Клим Палыч. Это он в это время уже почти подошел к их домику. – Живее, друзья! Прыгайте в машины и бегите, пока есть возможность! Я бы свалил хоть сейчас, да уже не могу. А вам можно! Быстрее, дурачки! Быстрее!
– Почему? – спросил кто-то.
– Потому что вы не понимаете! Дурачки, говорю же!
Клим Палыч точно был пьян. Его сильно пошатывало. Он нелепо вертел головой из стороны в сторону. Футболка промокла от дождя или от пота и прилипла к телу.
– Зачем уезжать? Проверка, что ли?
– Беда! – кричал Клим Палыч. – Я же вам говорю, беда пришла! Вы не поняли, что ли? Это все сон. Подменный сон вокруг вас. Наступает. Пока не угодили, можете сбежать. Но некоторым уже поздно!
Галка слышала и раньше про подменный сон, но не сразу вспомнила, где и от кого.
Клим Палыч поравнялся с их домиком. Вот сейчас он резко повернётся, ткнет в Галку пальцем и скажет что-нибудь зловещее и обязательно пророческое. Но он запнулся немного и пошлёпал по гальке и пыли ещё дальше в сторону причала. Продолжал кричать одно и то же, будто у него где-то в мозгах заело:
– Валите отсюда, кому говорят? Бегите, пока есть возможность! Пока можете! По машинам! Семь километров не расстояние! Бегите!
И ещё плач этот.
Галка тогда и вспомнила про подменный сон.
Возгласы Клим Палыча оборвались резко. Он дошёл до причала, свернул к лодке, которая торчала в кустах, перешагнул через высокий борт, уронил своё большое тело внутрь и там и остался.
– Помер, – сказал мама трагическим голосом.
Папа отправился посмотреть на него вместе с несколькими мужчинами. Вернулся, сказал:
– Спит, слюни пускает. Упился вконец.
Младенческий плач всё ещё разносился над лагерем.
– У женщины явно нет материнского инстинкта, – сказала мама снова трагическим голосом. Она если заведётся, то потом не может никак остановиться. – Ну можно же убаюкать, книжку почитать, например. Соска, молоко. Разные есть способы. Ты вот у нас вмиг успокаивалась, когда я тебе КВН по телику включала.
– Мама, это лишнее, – сказала Галка.
– Может, колыбельные спеть, – продолжала она. – Разные бывают способы.
Папа, который начал возиться с мангалом, чтобы пожарить на нём грибы, зевнул.
– Мне спой, – сказал он. – Люблю колыбельные. Это бабушка мне привила. Постоянно пела всякие интересные, успокаивающие. Ай-люли, и вот разные. Если бы мне пели колыбельные каждую ночь перед сном, я, может, и не такой бы нервный потом с утра на работе был.
Младенческий плач то затихал, то повторялся вновь. Из-за этой прерывистости Галка никак не могла к нему привыкнуть и хоть немного расслабиться. К тому же в глэмпинге началась суета, стало тревожно. Люди уезжали. Не все, но некоторые из них. Скорее всего, из-за нервов.
Галка вынесла на улицу пластиковый стул и села поближе к мангалу. Ей было хорошо видно, как поднимают пыль колесами выезжающие отсюда машины. Шлагбаум подняли, он торчал в небо, как указательный палец. До ужина уехало трое. Ещё в двух домиках люди собирали вещи. Клим Палыч знатно распугал окружающий народ, хотя, казалось бы, это была просто пьяная выходка.
Или нет?
Галка снова вспомнила его фразу про подменный сон. И женщину, похожую на Юлию, ночью в своей комнате. Пальцы, проталкивающие ей в рот ткань. Запах болота. Может, люди тоже что-то такое видели или чувствовали?
Ребенок затих. От мангала вкусно запахло грибами, но картошки папа раздобыть так и не смог. В столовой ему сказали, что на ужин сегодня будет крупа, а картофель привезут только завтра. Получался неполноценный ужин. Мама призвала всех сходить и поужинать нормально, но папа был упорный, папа хотел жареные грибы. У него нашёлся хлеб, потом соус и какие-то огурцы с помидорами, завалявшиеся ещё с первого дня приезда. Один помидор с левого бока уже немного подгнил.
– Я тут останусь, поем как нормальный и правильный турист! – провозгласил папа. Он всегда был упрям, сложно было переубедить.
– А мы, пожалуй, поужинаем как обычные и нормальные люди, – ответила мама.
В столовой было совсем уж безлюдно. То есть сидела всего пара человек, старик-фронтовик у своего граммофона и женщина за раздачей. Играло что-то из незабываемой классики. Крупа была, конечно, не очень вкусная, но зато ещё к столу подавали свежую окрошку. Тут, кстати, можно было бы и задать важный вопрос насчёт картофеля, но Галка промолчала. Она взяла окрошку, чёрный хлеб и компот. Мама же налила себе две чашки крепкого кофе. Глаза у мамы, к слову, были красные и усталые.
– Ещё бы поспала, – сказала она, когда они присели за деревянный стол на веранде. – Что-то на меня так воздух влияет, постоянно хочется спать. И сны такие хорошие, интересные. Не про работу. А то мне последние месяцы только работа и снится. Сегодня, представляешь, сон был, будто я в кроватке детской лежу, свернулась клубочком, и кто-то меня так нежно гладит по волосам. Мама в детстве всегда так делала, когда мне снились кошмары. Хорошо, слов нет.
Скрипнула пластинка, будто с неё резко убрали иглу. Музыка мигом прекратилась. Галка обернулась и увидела, что старик ковыляет на улицу между пустующих столов. Уверенно так ковыляет, с определённой целью. Клюка гулко стучала о пол. В левой руке у него был зажат разноцветный пластиночный конверт.
Галка в страхе вжала голову в плечи, ожидая, что вот сейчас старик подойдёт прямо к ней, остановится возле их стола и скажет что-нибудь… что, например? Про ту страшную фигурку, которую она у него не взяла, про шутки с близнецами, про ещё что-нибудь. Был бы человек, а обвинение для него всегда найдётся.