Но он протопал мимо них, остановился на краю крыльца, вынул пластинку из конверта и швырнул ее в темнеющее небо. Пластинка кувыркнулась в воздухе несколько раз, совсем не грациозно, и плашмя ударилась о бок Юлиного автомобиля. С громким хрустом разломилась надвое, упала и потом разломилась ещё. Теперь лежала в грязи у грязного же колеса, в виде маленьких кусочков, и Галка подумала, что это действительно очень печальное зрелище. Была музыка, вон там, в тех чёрных полосочках, извлекаемая иглой, средневековая какая-то магия и необыкновенность на самом деле. И всё – разломалось в один момент. Хрупкая магия оказалась беззащитной в руках старика.
– Зачем вы это сделали? – не удержалась она от вопроса. – Пластинка-то в чём виновата?
Старик повернулся к ней. Глаза у него были тоже красные, как у мамы.
– А, девочка из Питера. Я думал, вы уже тоже отсюда уехали. Не знаю, милая. Конкретно про эту пластинку ничего не знаю. Мне другая нужна. С другой мелодией. Которую я уже целую неделю ищу…
– Вы лучше не кидайте их, – посоветовала ему мама. – Дети ведь могут пораниться осколками. Они босиком бегают иногда.
– Детей здесь давно нет. В шестьдесят втором последнего увезли. Борька. Или Петька, не помню уже точно. У его родителей была лошадь и две хороших коровы. Ценное хозяйство. А они в ночь собрали пожитки, оседлали лошадь и ускакали отсюда подальше. Коров оставили. Всё оставили, как и другие.
Старик оборвал непонятную речь и побрёл обратно к старому граммофону. Галка лишь пожала плечами.
– Он странный.
– Потому что старый, – сказала ей мама. – Увы, старость иногда затуманивает ум. Кажется, что вот только что ты наизусть читал Бродского и Пастернака, а вот уже даже не можешь вспомнить, какой сейчас день недели.
– Вообще, мне кажется, что у него там какой-то мир в голове, у старика. Он постоянно о чём-то своем говорит, из давнего прошлого.
– Многие из взрослых живут прошлым.
– Мам, ты зануда.
– А я тебя и рожала именно для того, чтобы потом кому-то говорить умные и полезные мысли. Потому что твой папа устал уже один их слушать. Куда мне их девать? Только передавать по наследству.
– Я тоже уже устала, между прочим. – Галка показала маме язык, но не зло, а так, развлекаясь.
У крыльца показались Марк и Добрыня, без родителей. Увидев Галку и её маму, они напустили на себя серьёзность и оба вежливо поздоровались. Мама тоже поздоровалась вежливо, хотя Галка увидела в её глазах небольшие искорки смеха.
– До сих пор так и не спите? – уже по привычке спросила Галка.
– Не спим, – подтвердил Добрыня. Как оказалось, это он тогда затачивал палку. Держал её сейчас в руке, острым концом вверх.
– И даже неохота, – добавил Марк, но было видно, что им обоим ещё как охота спать. – Видали Клим Палыча? Чудит по полной. Мы думаем, что это часть его очередного представления.
– Какого?
– Ну, для антуража. Чтобы туристы побольше о его лагере говорили, отзывы интересные ставили. Классный антураж, мистический.
– Тут ещё только что старик пластинками кидался, – сказала Галка. – Вон, осколки возле машины валяются.
Старик, к слову, поставил уже новую пластинку и раскрутил ручку. По первому этажу поплыла тихая мелодия – клавиши, саксофон и что-то струнное. Убаюкивала потрескиванием.
– Я же говорю, антураж. – Марк почесал шрам между бровями. – Какой-то продуманный и живой спектакль. И эта сумасшедшая скульпторша в нем замешана, я уверен. Может быть, она его родственница. Живёт и привлекает сюда гостей. Бизнес.
– Не нужно наговаривать на людей просто так, – сказала ему мама. Она допивала вторую чашку кофе. – Если у людей что-то не в порядке с головой, то им нужно всегда помогать, а не придумывать всякое.
Марк вдруг насупился.
– Я другое имел в виду. И вообще, сумасшествие – это не выдумка. У них вся семейка…
– Мам!
– Помню, помню, я у тебя зануда. – Мама быстро допила кофе. – Обсуждайте без меня, а я двину к папе, грибы жареные кушать. Он же старался, значит, ждёт меня.
Она удалилась по дороге, а Галка осталась с близнецами, хотя, в общем-то, тоже была не прочь отправиться прямо сейчас к папе, попробовать жареные грибы. Но близнецы уже притащили тарелки с едой к ней за стол и уселись как бы по-дружески, то есть теперь ей нельзя было просто так встать и уйти.
– Смотрите, – мотнул головой Добрыня, поедающий окрошку.
Старик опять снял пластинку с граммофона и понёс к выходу.
– Сейчас швырнет.
Точно. Швырнул. Пластинка упала и раскололось возле первой. Старик зашаркал обратно.
– Говорит, что он не может найти нужную ему мелодию, – сказала Галка. – Чудной человек. То фигурка, то пластинки… Кстати, вы утопили ту страшную фигурку?
– А то как же. Это было великое и эстетичное погружение в тёплую воду глубокого озера. Кстати, она даже не растворилась сразу, а тонула, как живая.
Добрыня показал, как именно она утонула. Резко и решительно.
– У Юлии было много похожих фигурок. Призрак какой-то. И она говорила о подменном сне, прикиньте?
– А ты искала в интернете, что это вообще значит? Может, тоже из их местного, карельского антуража? Наравне с великанами и демонами камней. Мифологии ведь полно, – сказал Марк.
Смешно. Постоянно сидела то в телефоне, то в планшете, а посмотреть в интернете как-то и не подумала. Вот так всегда, очевидного никогда не замечаешь. Как-то пару классов назад Галке на День всех влюблённых передали красивую записку с признаниями, понятное дело, в любви. Галка три урока сидела и пялилась на каждого пацана в своём классе, вычисляла, строила предположения, подозревала Витьку Старыкина или Есения Иванова, а оказалось – вот настоящая хохма! – что это был Артём, который всегда сидел с ней на музыке. Такой худой, в очках и совершенно безобидный Артём. Так и здесь. Всё было очевидно же.
– За телефоном идти надо, – шевельнула Галка плечом. Сделала вид, что дело было только в этом. – Может, вечером поищу.
– Поищи, – Марк доел окрошку. – Вдруг это их местная легенда, а мы об этом до сих пор и не знаем. Для твоего паблика отлично подойдёт.
Добрыня взял в руки полупустую тарелку и выпил остатки прямо так, через край, без ложки. Над губой у него появилась белая полоска вкусного кефира.
– Я с горчицей окрошку люблю, – пояснил Добрыня. – А то пресновато. Мама мне не разрешает много горчицы есть, от неё потом изжога. А мне в кайф.
– А спорим, что ты не сможешь съесть банку горчицы зараз? – Марк протянул вперед раскрытую ладонь.
– Смотря какую жрать. Есть дижонская, она не очень острая. Есть американская, баварская, креольская, фруктовая горчица. Тут, чтобы сначала спорить, нужно в предмете спора хорошо разобраться, брат.
Пока они спорили, не заметили, как мимо пошаркал старик и швырнул ещё одну пластинку на улицу.
– Не нашли нужную мелодию? – спросила Галка с неким сочувствием. Всё же старика ей было немного жалко. Мучается ведь, делает какие-то странные и непонятные вещи.
– Может быть, её и вовсе у меня нет, – развел руками старик. – Была, да сплыла. Мало ли что может присниться в такие ночи.
Он снова направился к граммофону. Взрослых в столовой больше не осталось, кроме него. Подступал мрачный вечер, и на поле уже снова расплескался туман. Небо сделалось глубоким и темно-голубым, потом мрачновато серым. Зажглись яркие фонари вдоль дороги и возле шлагбаума. Видимо, на автоматике, они срабатывают всегда по часам.
Галка поняла, что совсем не хочет ложиться сейчас спать. Близнецы лениво спорили о чём-то, потом предложили сходить вместе с ними к озеру и поискать там самых жирных лягушек.
– Почему жирных? Вы их жарить потом, что ли, будете? – спросила Галка.
– А это мысль! – оживился Марк. – Будешь искать про подменный сон, посмотри заодно и современный рецепт французских лягушачьих лапок.
– Это мерзко. И совсем не гигиенично, наверное. Во Франции ведь такие лягушки в чистоте кушают хороший корм и пьют правильную и свежую воду. А тут что? Болото, грязь, антисанитария. Отравитесь ведь.
– То есть против самой жарки лягушек ты ничего не имеешь против? – Добрыня громко рассмеялся. Брат за ним тоже.
– Дураки! – насупилась Галка. – Ничего искать я вам не буду. Сожрёте, отравитесь и поедете прямой дорогой в больницу на промывку своих глупых желудков.
Братья всё равно до сих пор смеялись. Отступать Галке не хотелось, хотя смеялись они заразительно, поэтому она спрыгнула по ступенькам на дорогу, махнула близнецам рукой и отправилась к родителям.
Воздух постепенно остывал, и вокруг поднялась стайками мошкара, от неё Галке приходилось уворачиваться, чтобы она не попала ей прямо на губы. Комарьё ещё налетит скоро. Лягушки завели хор, не зная ещё, какая участь ждёт некоторых из них, если Марк с Добрыней всё же не передумают. А пыла у них внутри было много. Излишне много. Одно слово – пацаны.
Уже возле дома Галка сообразила, что не слышит людей. То есть звуки природы – пожалуйста, а вот человеческих разговоров, песен, покашливания какого-нибудь или тихого смеха нет. Как ранним утром.
Она остановилась у крыльца, осмотрелась. Фонари становились ярче – или темнота сгущалась ещё быстрее. На поляне с кострищем никого не было. Машины у разных домиков стояли, будто заброшенные.
Ни слов. Ни смехов. Ни движений.
Только в главном домике были видны силуэты неугомонных братьев, освещённые лампами. Добрыня дрыгал ногой, а Марк раскачивался на задних ножках стула.
Закричал ребёнок со стороны Юлиного домика. Издал несколько резких, дёрганых, кашляющих звуков и тут же притих.
Стало не по себе.
В отцовском мангале остывали горячие угли: верхние уже были тёмные, а нижние слабо подсвечивались бордовым.
– Пап, у тебя грибы ещё остались? – Галка спросила нарочито громко, распахивая входную дверь.
Сбросила сандалии, прошла в комнату. Родители спали. Вот как были в одежде, так и легли на диван. Папа тихо похрапывал. Мама обняла его за шею, забросила ногу. Она даже не удосужилась переодеться в свою дурацкую пижаму.