Мы зашли в торговый центр, где работало маленькое круглосуточное кафе, к моему удивлению, забитое людьми в этот ночной час. Никогда не понимала тех, кто без всякой цели тусуется ночи напролет; вот если мне представлялась такая возможность, я никогда не тратила драгоценные ночные часы впустую, ночью я спала.
Андрей усадил меня за столик в уголке — единственный свободный, и то потому, что на двоих. Все остальные столы были заняты компаниями юных барышень и кавалеров, уставлены чашками разнообразного кофе. Мне вдруг смертельно захотелось есть, так что даже слегка замутило, и Синцов, точно уловив на расстоянии импульс моего пустого желудка, принес от стойки не только кофе, но и два куска пирога с грибами. Я посомневалась было, стоит ли лопать пирог на ночь глядя, но, вспомнив добрые советы женских журналов, уверявших, что нельзя есть менее чем за два часа до отхода ко сну, успокоилась: уж в ближайшие-то два часа отход ко сну мне никак не грозил, так что можно было спокойно расправиться с пирогом.
— Ну что, Андрюша, — подколола я его, — сменял шило на мыло? Опять в твоей жизни ночные кафе, желтые мигающие светофоры и работа до утра, да? Сидел бы в своем УБОПе, шел бы тебе год за полтора. А так ни за что жизнь свою тратишь.
Он, вопреки моим ожиданиям, улыбнулся. Я отметила, что настроение у него стремительно улучшается. Но, в общем, поводы были: кое-что начало проясняться.
— Скажи мне, Маша, твой муж в тебе уверен?
— А почему ты спрашиваешь? — изумилась я.
— Ха! Ты столько времени проводишь с орлами-сыщиками вроде меня. Согласись, я — мужчина хоть куда, а?
Я горячо согласилась. Вот таким Синцов мне нравился гораздо больше. И хотелось идти за ним на край света. В хорошем смысле, конечно. К раскрытию преступлений.
На крошечном заасфальтированном пятачке посреди пустыря за новостройками нас ждал Мигулько, щуря красные, бессонные глаза. Он чуть не прослезился, получив от нас завернутый в салфетку кусок пирога с грибами.
— Матушки мои, еще теплый! — он прижал пирог к груди и благодарно посмотрел на нас. — Обо мне так мама только заботилась…
Бережно развернув салфетку, Костик сначала вдохнул аромат выпечки, а потом медленно, с наслаждением откусил полпирога, и с набитым ртом стал рассказывать, кивая на кучку каких-то тряпок, притулившуюся на краю асфальта, у самой травы.
— Вот, опять собачники нашли, грамотные уже, сразу нас позвали. Похоже, одежонка-то с трупа. Джинсы и полосатая такая рубашечка… Маша, как она называется?
— Поло, — ответила я, присев на корточки перед скомканными джинсами и полосатой рубашкой, брошенными на землю. От них явственно тянуло тухлятиной. Поискав глазами прутик или палочку, я полезла в сумку за шариковой ручкой и, подцепив ею рубашку, попыталась расправить ее на асфальте, чтобы рассмотреть. Чуть левее и ниже застежки ткань была прорезана, и края прорехи запеклись от крови. С левого боку, под мышкой, трикотаж рубашки представлял собою сплошное заскорузлое пятно засохшей крови. Значит, ножевое ранение было прижизненным и человек после ножевого удара упал, кровь из раны потекла вниз, на бок.
Пошерудив в траве концом шариковой ручки (ее тут же надо и бросить), я подцепила еще какую-то тряпку, вытянула ее на асфальт и расправила. Это были женские надеванные колготки. От тех, что сегодня напяливал себе на голову Синцов, они отличались цветом: я покупала их телесного цвета, а тут, насколько я могла видеть в призрачном мерцании белой ночи, брошены были колготки цвета «антрацит». Достаточно дефицитного, между прочим, цвета.
Сидя на корточках, я повернулась к мужчинам.
— Он где-то здесь живет, вот помяните мое слово.
— Я тоже об этом подумал, — сказал прожевавший пирог Мигулько. — Только вот как искать его, заразу?! Мы уж все тут вроде прочесали…
— Наверное, не все, — заметил Синцов, но Мигулько не обиделся.
— Да нет, все квартиры прошли, и не по одному разу. Слушайте, а может, собаку вызвать? — вдруг осенило его. — Может, след возьмет, а?
— Чего время зря терять, — покачал головой Синцов, — ждать, пока вызов пройдет, пока собачка приедет… Вон их тут сколько, только попроси.
Он кивнул на огромный пустырь, по которому, не сводя с нас глаз, местные любители животных прогуливали своих ненаглядных пэтов[7], при этом девушки-собачницы всем своим видом выражали готовность мгновенно прийти на помощь симпатичным офицерам из уголовного розыска. Как только симпатичные офицеры приняли такое решение, так к ним устремились все мало-мальски приличные собаковладелицы со своими натасканными псами. В жестокой конкурентной борьбе победили золотистый ретривер и его златокудрая хозяйка. Я подумала, что когда Синцов женится на Олесе, то я обязательно спрошу у нее, насколько она уверена в собственном муже.
Девушка заверила нас в уникальных способностях своего песика (метр ноль пять в холке), и мы отдались на волю этого замечательного создания. Ретривер понюхал кучку брошенной одежды — при этом он вел себя прямо как алкоголик со связанными руками перед открытой бутылкой водки: дрожал всем телом и потряхивал головой, девушка сказала, что в первый раз видит своего пса в таком возбужденном состоянии, — и вдруг рванул так, что хозяйке чуть не вынес руку из плеча, она даже вскрикнула, и мы все понеслись следом.
Пробежав по примятой траве пустыря, мы выскочили на плотно утоптанную тропинку. От места, где эта тропинка утыкалась в высокий поребрик, было два пути: один вел к трем точечным домам в отдалении, другой — к автобусной остановке. Ретривер остановился как вкопанный перед поребриком и нерешительно оглянулся на хозяйку. Потом сел у ее ног и завилял хвостом. Девушка погладила его, Синцов и Мигулько поблагодарили девушку, а я подумала, что от этого поребрика есть еще и третий путь, на машине в любую точку земного шара. Поребрик был таким высоким, что через него и джип не перевалился бы; так что вполне возможно, что наш злодей подъехал на машине, оставил ее здесь, а сам пошел до асфальтового пятачка… «Стоп», — сказала я сама себе. Что за странная тяга у него к этой самой площадке для пухто? Ладно, труп в коробке, хотя и его, имея машину, логичнее вывезти не на площадку для выгула собак в сердце города, где он стопроцентно будет обнаружен в течение пяти минут, а куда-нибудь в лес, в чащобу, на стройплощадку, на свалку, наконец. Но переться сюда на машине, чтобы выкинуть окровавленную рубашку?
Я огляделась вокруг. Вон там, перед домами, стихийно возникшая помойка, представляющая собой ямку, в которую набросаны пищевые отходы, банки-склянки, сломанная утварь, старые тетрадки, etc. Вот ее, эту помойку, местные элитные собаки обходили стороной, несмотря на призывные запахи гниющих продуктов. Почему бы не бросить тряпки хотя бы туда? Вместо того, чтобы разложить их на открытом пространстве, где их легко заметить. Я вспомнила уроки эксперта Катушкина. Как можно интерпретировать место, где преступник оставил труп или предметы, связанные с убийством? Труп, брошенный там, где было совершено убийство, без каких-либо попыток скрыть его, говорит о паническом состоянии преступника из-за страха разоблачения, о его дезорганизованности. Это не наш случай. Если только не считать, что убийство произошло прямо здесь, на площадке для пухто, и убийца встретился с жертвой посреди пустыря, непринужденно таская при себе огромную коробку от домашнего кинотеатра, и при этом никто их не заметил.
Меры, принятые к сокрытию трупа, наоборот, говорят об организованности преступника. Демонстрация же мертвого тела, раскладывание на видных местах свидетельствует о желании преступника, чтобы труп был как можно скорее найден. Для чего? Есть два варианта: желает поиздеваться таким образом над близкими жертвы или над общественностью, прессой и уголовным розыском. Либо, наоборот, испытывает чувство сострадания к уже убитой жертве и хочет, чтобы о ней позаботились. Интересно, как это у западных профилеров[8] все складно получается? Раз — и нашли единственно возможное объяснение его действиям, и уже портретик злодея вырисовывается, вплоть до профессии, предпочтений в одежде и любимой марки машины. А по-моему, так любое действие преступника, любой его шаг можно истолковать и так и сяк, причем толкования будут прямо противоположными по смыслу. Вот и то обстоятельство, что труп перед помещением в коробку был обмыт, можно толковать двояко. С одной стороны, омовение трупа после убийства говорит о сострадании к убитому, о каких-то отношениях, связывавших преступника и жертву. А с другой стороны, попробуйте расчленить труп, голову ему отрезать и не обмыть его. Если это происходит в городской квартире, через пять минут прибегут возмущенные соседи снизу, на которых капает кровь с потолка. То есть это омовение вполне можно отнести на счет желания преступника получше скрыть следы преступления, и ничего более. И вообще, с одной стороны он принимает меры к сокрытию трупа: отчленяет голову, укладывает труп в коробку и выносит с места убийства. А с другой — оставляет труп, а затем и одежду с трупа на открытой площадке, которая просматривается со всех сторон, в том числе и из окон стоящих неподалеку многоэтажек. Просто так? Или желает, чтобы труп быстрее обнаружили? Между прочим, весьма возможный вариант. Из собственного жилища он труп вынес, себя обезопасил. Но выложил его на видное место, значит, все-таки демонстрация. Кстати, неужели хлопцы из убойного не прошлись по этим домам? А если прошлись, неужели ничего не накопали? Неужели-таки никто не видел злоумышленника с коробкой?
Тут я подумала было, что если преступник отрезал трупу голову у себя дома, значит, он живет один. Так что не вредно бы проверить одиночек, проживающих в точечных домах возле пустыря. Но потом решила, что проверять надо всех жителей этих домов сплошняком. Поскольку знала случаи, когда люди, застукавшие своего приятеля, родственника или возлюбленного за расчленением трупа, даже если они сами не имели к убийству никакого отношения, тут же включались в работу и помогали расчленять.