У меня как-то было дело по обвинению сладкой парочки: он убивал — просто так, из-за пустяка, во время «совместного распития спиртных напитков», как пишут в протоколах, а она, вооружась иголкой с ниткой, ночью шила саваны из подручных материалов, и поутру они вместе выносили упакованные трупы из дому и выкидывали в канаву. Когда мы их задержали, кто-то из оперов поинтересовался у дамы, как это она так быстро, всего за несколько часов, на руках, без швейной машинки, умудрялась смастерить погребальный чехол из нескольких наволочек. На что дама, нервно куря и подрагивая многократно переломанной любовником челюстью, ответила в том смысле, что если бы ее грозный сожитель ей приказал, то она бы за ночь себе подвенечное платье сшила, не то что саван; и показала руки, исколотые иголкой.
Так что и с решением вопроса, один живет наш злодей или в кругу любящей семьи, фокус не удался, ситуацию можно было интерпретировать и так, и сяк. Тем более что на сцене имелись женские колготки. Если только — у меня сердце екнуло от этой мысли — мы не имеем дело с феноменом женщины — серийной убийцы. А что? Мы ведь допускали, что блондина в секс-шоп привела любящая женщина. И что она же его и убила. Женщина с определенным типом фигуры, одетая в мужские вещи, вполне может сойти за парня, особенно если ее лицо скрыто маской, под которую приспособлены колготки. Мужику-то, чтобы напялить на голову женские колготки, надо их предварительно где-то взять. Синцов вот меня просил купить, потому что сам стеснялся.
А пошла она в этом странном прикиде по тем же адресам, где ее убитый приятель совершал преступления, опять же, чтобы привлечь внимание. Тьфу, вот так всегда: стоит начать рассуждать по всем правилам науки, как я еще больше запутываюсь. Вместо того, чтобы отбросить шелуху и выделить основные версии, я начинаю плодить возможные варианты, а выбраться из этого лабиринта нелегко.
Опытный Мигулько тем временем сбегал куда-то за алюминиевой пищевой фольгой, и я в присутствии понятых упаковала в нее колготки, на запах. Если нам повезет и мы кого-то задержим, наука одорология поможет нам доказать, что задержанный заходил к двум потерпевшим в этом необычном головном уборе.
По-моему, когда мы закончили все формальности, уже светало. То есть небо на востоке стало чуть светлее, чем было, с учетом возможностей белой ночи. Вот интересно, почему-то я не помню, чтобы в своей жизни этими возможностями пользовалась по назначению. То я училась, то работала — в общем, гулять в белые ночи не гуляла, наблюдала, как прохаживаются безмятежные парочки, только из милицейской машины по дороге на происшествие или обратно, либо отмечала, как светла адмиралтейская игла, глядя из окна очередного места преступления. Да, люди из других городов едут в Питер, чтобы полюбоваться этим волшебным междувременьем, превращением вечерней зари в утреннюю, а я…
Джинсы и рубашку-поло со следами крови я на запах упаковывать не стала, их надо отвезти в морг, проверить, блондина ли кровь на этих вещах. Я поторговалась с Мигулько, чтобы он до утра забрал вещдоки к себе в отдел, не тащить же мне их к себе домой, все-таки это слишком, даже с учетом мужа-судмедэксперта. Он-то ведет себя прилично и домой работу в виде вываренных костей или кожных лоскутов не таскает. Но Мигулько уперся, и твердил, что он, вообще-то, тоже прямо сейчас едет домой, где его, возможно, ждет любимая девушка, и мешок окровавленных тряпок, принесенный вместо букета цветов, не добавит нежности их отношениям. Правда, о наличии дома любимой девушки он говорил как-то неуверенно, как бы сомневаясь, а ждут ли его еще, поэтому я стала настаивать, но он все равно отбоярился. Посмотрев на часы, он предложил мне поехать в прокуратуру и переночевать там, а утром сразу рвануть на экспертизу: подумаешь, всего-то пару часов осталось перекантоваться.
Лет пять назад я бы, может, так и поступила. Но теперь, в силу то ли возраста, то ли изменившегося отношения к родной прокуратуре, мне неприятно было даже думать про ночевку, пусть и недолгую, в ее стенах. Тем более что новый прокурор крайне негативно относился к тому, чтобы сотрудники задерживались в конторе после окончания рабочего дня, а уж тех, кто ночевал на рабочем месте, подозревал во всех смертных грехах. «А зачем это вы остались после шести?» — спрашивал он, щуря глаза, с этаким нехорошим подтекстом: мол, что бы вы ни придумали, но от меня не скроешь, небось водку жрали или проворачивали темные делишки, которые не с руки творить, пока начальство у себя и бдит. И количество желающих посидеть над бумагами вечерком, а также в выходные постепенно сошло на нет. Тем более что практически у всех сотрудников нашлись какие-то деловые интересы за пределами прокуратуры, и колотиться за «патефон и красную косынку», как говаривал один из наших зональных прокуроров, стало неактуально.
Добрый Синцов некоторое время послушал наш с Мигулько диалог, после чего любезно предложил бросить мешок с вещдоками в его багажник. А завтра, вернее, уже сегодня, он заедет ко мне в прокуратуру, получит от меня постановление о назначении экспертизы и даже отвезет вещдоки в Бюро. Мигулько вздохнул с облегчением, потому что я от него отвязалась. А я-то лично как была Андрею благодарна! Хоть пару часов, но лучше поспать дома, приняв душ, чем в кабинете на трех составленных в ряд стульях. А вот где, интересно, собирался спать Синцов? В машине, подложив под голову вещдоки? Ну ладно, в конце концов, это не мое дело.
Войдя домой, я первым делом проверила, валяются ли пижонские кроссовки моего отпрыска. Нет, они не валялись, соответственно, отпрыска дома не было. Когда я тихо прилегла на семейное ложе, Сашка проснулся и, зная, что я не в состоянии полноценно уснуть, пока сыночек не появится дома, абсолютно бодрым голосом доложил, что дитя отправилось за город на пати по поводу чьего-то дня рождения. А поскольку теперь уважающие себя люди дни рождения празднуют в ночь с пятницы на понедельник, на выходные можно расслабиться.
Ох, елки! Я только сейчас осознала, что сегодня, то есть вчера, была пятница, а значит, завтра, вернее, уже сегодня — суббота. И вещдоки можно отправить на экспертизу только в понедельник. Бедный Синцов; это что же, он два дня будет таскать у себя в машине вонючие кровавые тряпки? Кошмар…
Успокоив меня, Сашка заснул. А мне сон не шел. А вместо этого одолевали мысли, по большей части невеселые.
После того как умерла моя мама, долго болевшая, я поймала себя на том, что мне хочется быть с ней, просто сидеть у кровати, пусть даже читать про себя или стучать про клавишам компьютера. Наверное, и ей больше ничего не надо было — ну разве что послушать про мои успехи и высказать мнение о пенсионной реформе или пожаловаться на дурновкусие телевизионных передач, но пока она была жива, у меня было слишком много дел. Я забегала на минуту, закидывала в холодильник продукты, а грязное белье — в стиральную машину, обменивалась с мамой незначащими замечаниями, даже не прислушиваясь, что она мне там говорила по поводу пенсионной реформы, целовала в щеку и уносилась. А теперь мне часто снится мама, к которой я тороплюсь, чтобы побыть с ней, прихожу и говорю: «Я надолго». Но ей это уже не надо. Мне надо, но я опоздала.
А сейчас меня одолевают невеселые мысли про то, что с сыном у меня будет примерно то же самое. Был период, когда я была ему нужна, но у меня было слишком много дел. А теперь он привык к тому, что я все время занята. Теперь я в нем нуждаюсь, хочу касаться его, все время выражать ему свою любовь, не просто иметь свои чувства при себе, а сообщать ему про них всеми доступными средствами. Только ему это уже не надо, и это заставляет меня страдать. Сашка подсмеивается надо мной — мол, бэбичка с волосатыми ногами уже вышел из того возраста, когда нужно было поправлять ему одеяльце. Но душа моя болит не только из-за того, что ему уже не нужно поправлять одеяльце (хоть я это и делаю тайком, заглядывая в комнату, где мое натусившее чадо самозабвенно дрыхнет, раскидав по кровати длинные конечности, и, как щенок, во сне подрагивает лапами, — но, безусловно, если он спит один, без подруги); боль моя в том, что ему не нужны и мои мудрые мысли о жизни. Не хочет он впитывать мой бесценный опыт, поступать так, как я от души ему советую. И мне не уберечь его от ошибок, он набьет те же шишки, что и я в свое время, но будет поступать по-своему, а не по-моему. На все мои призывы ответ один: «Ну ма!»
Это вообще самое употребительное его выражение. С разнообразными интонациями и многочисленными смыслами. Как у Эллочки-людоедки, эти два междометия — на все случаи жизни. Например: «Цыпа, когда учиться будем?» — «Ну ма!» Или: «Поросеночек, сходи за хлебом». — «Ну ма!». Еще: «Мой котеночек, как я по тебе соскучилась!» — «Ну ма!». И так до бесконечности.
За окном было совсем уже светло, как днем. И пора уже было вставать, готовить завтрак, чтобы хоть так обозначить свое присутствие в жизни мужа. А то в последнее время я совсем оборзела, он у меня и готовит, и убирает, хотя работает не меньше. Тихо поднявшись, я отправилась на кухню и героически сделала блины. Сложила их стопочкой, поставила на стол варенье и сметану, заварила свежий чай.
Сашка все еще спал, а завтракать без него не хотелось. Я вытащила из сумки листочек со своими набросками по делам Скромника, сдвинула в сторону тарелку с блинами и стала чирикать на бумажке. В столбик у меня были выписаны адреса мест происшествий и время совершения преступлений: Майков переулок — 14 мая, понедельник, 15 часов. Улица Евгеньевская — 18 мая, пятница, 14.30; теперь уже два эпизода: я дописала в графу «дата» вчерашний день. Улица Автогенная — 13 июня, среда, 17 часов. Переулок Нестерова — 22 июня, пятница, двенадцать дня. Сюда тоже добавим еще одну дату, вчерашнюю. Обводный канал — 29 июня, еще одна пятница, полседьмого вечера. Почему все-таки столь большой перерыв после второго эпизода?
С трудом дождавшись пристойного времени, когда уже можно побеспокоить друга и коллегу телефонным звонком в выходной, я набрала номер Горчакова. Он был дома и собирался штробить стены по заданию жены.