— Значит, не верите, — вздохнул майор и вдруг решился: — Правильно делаете. Ну что сказать? Приехали братки, вагон муки пообещали за характеристику. А у нас, между прочим, на продскладе одна перловка была, и той на месяц не хватило бы. А вы знаете, что такое голодные зэки? Учреждение у нас на тыщу человек, и до ближайшей воинской части сто километров. Вот так-то. Мы потом муку на тушенку сменяли, так и выжили. А что такое одна характеристика? Кому от нее плохо? И потом, не мы ж его на волю выпускали, суд ведь решает, освободить по УДО или нет.
Я вдруг прикинула, что лет майору уже прилично, должность у него явно полковничья, служит он давно, раз Механа, севшего в девяностом, застал, а звезда на погоне всего одна, и начальником колонии он не стал, все в замах ходит. Не иначе как разжаловали его, или все это время он ходил по краю, не вылезая из взысканий. Одного на УДО отправил за вагон муки, второго за пачку наличных баксов… Странно, что он сам еще не сел. И учитывая, что я в его глазах — протеже начальника местного УФСБ, понятно, почему он так разнервничался.
— И куда Николаев делся, освободившись? — уныло спросила я. Мне уже стало казаться, что я зря приехала сюда, все это не приближало меня к установлению местонахождения Механа и не проливало никакого света на преступления, которые я расследовала, разве что на злоупотребления, творившиеся в колонии, но мне-то что до них?
— Вот этого я не знаю, — развел руками майор.
— А тут остался еще кто-нибудь, с кем он отношения поддерживал, из заключенных?
— Да что вы, лет-то уж сколько прошло! Все, кто с ним в одно время сидел, уже освободились, двое тут умерли. Да он ни с кем тут особо не общался.
Настроение у меня упало ниже нуля. Меня вдруг, несмотря на жару, стал раздражать включенный вентилятор на столе у майора, зябко потянуло холодом. Зачем я вообще притащилась сюда? Потерянное время, в Питере от меня было бы больше пользы…
— Да, пожалуй, ни с кем, кроме Мамонта, — задумчиво продолжил майор.
— Кто есть Мамонт? — встрепенулась я.
Мне представился гигантский косматый авторитет с зычным голосом. (Еще Мамонта теперь ищи на бескрайних просторах Родины!) Но то, что поведал замначальника колонии, меня воодушевило.
— Мы так нашего ветерана зовем, самого старого зэка. Ему уж, знаете, сколько… — Он прикинул в уме. — Он у нас двадцать пятого года рождения, стало быть, восемьдесят два года стукнуло. Фамилия его Голубичин…
— А почему Мамонт? Потому что старый?
— Нет, — обыденно сказал майор. — Потому что мамонтов видел.
Я недоверчиво улыбнулась. Хорошо, хоть мамонтов, а не инопланетян. Дурацкая колония, одни психи.
— Как это?
— А вы у него спросите, он с удовольствием расскажет, — улыбнулся замначальника колонии. По-моему, он уже понял, что его темные делишки меня мало интересуют, и слегка расслабился.
— Он что, сидит у вас? В восемьдесят два-то года?
— Да нет, он свое оттянул в… Дай бог памяти, в девяносто пятом году. Освободился, а идти ему некуда. Он один как перст, старый зэчара, ни кола ни двора, да и возраст. Куда он денется? На пенсию не заработал, всю жизнь по лагерям да тюрьмам. Да и туберкулезник он.
— И что?
— Ну и оставили его тут, при зоне. Дворником он тут. Возле бюро пропусков да вокруг ворот подметет с утра, мы и рады. Мы много платить не можем, МРОТ один. Кого на такие деньги возьмешь? Местные не хотят, им ездить далеко. А он эти копейки на махорку тратит, питается из нашей столовой. Спит в бытовке, много ли ему надо?
— А почему Николаев с ним общался? Что у них общего было при такой разнице в возрасте? Он Николаеву в отцы годится.
Замначальника хитро улыбнулся.
— Вот именно. Вы в точку попали. Можно сказать, родственники они.
— В каком смысле? — Я удивилась. — Что значит «можно сказать»?
— Ну, не в прямом. Мамонт с его отцом дружил, Лешу знал с малолетства. Они с его отцом вместе бежали из лагеря в сорок девятом году, прятались у жены Николаева— старшего, там и Леша родился, а через год и взяли их. Николаева-отца расстреляли, а Мамонт с тех пор Лешу опекал, как родного. — Замначальника колонии говорил про всех этих персонажей, не исключая и Механа, с такой теплотой, с какой говорят о собственных родственниках. Прямо семейные воспоминания, легенды, какие обычно рассказывают за вечерним чаем, демонстрируя пожелтевшие фото.
— И с ним можно поговорить, с этим Мамонтом? — не веря своему счастью, спросила я.
— А чего ж не поговорить?
Замначальника вызвал дежурного помощника.
— Как там Мамонт? Не спит?
ДПНК[13] неопределенно пожал плечами:
— Не знаю. Кемарит… А что ему еще делать?
— Скажи ему, что человек из Питера приехал, поговорить хочет.
— Это вы? — посмотрел на меня офицер.
Я кивнула.
— Ну пойдемте.
Я встала, взяв сумку. Офицер окинул меня недовольным взглядом и перевел глаза на начальника. Майор вздохнул, полез в ящик стола и выкинул оттуда раритетную коробку «Беломорканала». Я и не знала, что такие еще продаются. Он протянул коробку папирос мне.
— Для знакомства. Мамонту отдайте. Он только эти папиросы признает.
Я с благодарностью приняла коробку. У меня с собой, в моей вместительной сумке, прикидывающейся дамской, была припасена бутылка фирменной водки из Питера, но взять с собой сигарет или папирос в подарок я не догадалась. Ладно, Мамонт в силу преклонных лет явно не пьет, а если и пьет, то явно не «Посольскую», а самогон какой-нибудь, местную «табуретовку». Так что бутылку отдам майору, когда буду покидать гостеприимную колонию.
Держа в руках «Беломор», я проследовала за дежурным офицером. Он вывел меня из зоны, провел через бюро пропусков, выпустил в заднюю дверь в полукруглый аккуратный дворик и остановился перед крошечным вагончиком-бытовкой, окошки которого занавешены были трогательными вышитыми лоскутками. ДПНК прислушался и негромко постучал в дверь.
— Мамонт! — позвал он.
— Как его зовут? — успела шепнуть я, пока хозяин вагончика, шаркая слабыми старческими ногами, шел открывать.
Офицер пожал плечами.
— Мамонт и Мамонт.
— А имя?
— Фадеич, кажется. А имя я не помню.
Дверь, скрипя, медленно отворилась. Из темноты вагончика выглядывал совершенно сказочный старичок, невысокий, седой как лунь, весь буквально прозрачный от старости. Несмотря на жаркий день, он кутался в наброшенный на плечи тулуп, на ногах были огромные войлочные тапки.
— Мамонт, вот к тебе из Питера приехали, — отрекомендовал меня ДПНК. — Приглашай в гости.
Мамонт благостно кивнул и прошелестел:
— Милости прошу к нашему шалашу.
Он посторонился, давая мне пройти. Я оглянулась на офицера, но тот в гости к Мамонту не стремился. Помог мне подняться по хлипким ступенькам и пошел по своим делам.
Старичок провел меня в вагончик, где оказалось неожиданно чисто и уютно. Только неистребимый зоновский запах, напоминавший одновременно и о невкусной еде, и о дешевом табаке, и о несвежей одежде, царил и тут, в тщательно прибранном вагончике вольнонаемного работника, за пределами зоны. Аккуратно сложенные в углу, прямо у двери, инструменты — метла, скребок, лопата, слегка помятое ведро — свидетельствовали о том, что вольнонаемный работник недаром ест свою пайку размером в целый МРОТ.
Хозяин жестом предложил мне присесть на деревянный стул, явно сработанный еще во времени российской Империи, сиденье которого было покрыто лоскутным ковриком, выутюженным до белизны. Я осторожно присела к походному столику у окна, привинченному к стене. Хозяин поставил передо мной щербатую, но чистую кружку. Я уже поняла, что без чаепития не обойдется, и, спохватившись, протянула ему коробку папирос, которую так и держала в руках. Мамонт благодарно кивнул, но гораздо больше обрадовался, когда я, сообразив, что в моей сумке лежит шоколадка, которой меня заботливо снарядил в дорогу сыночек, достала ее и положила перед ним. Лицо старичка просветлело, он бережно коснулся шоколадки, но отдернул руку.
— Вы с этой сластью сами чаю попейте, — проговорил он, не сводя глаз с плитки в ярком фантике. — А то у меня разносолов нету, угощать вас нечем.
— Это вам. — Я подвинула к нему шоколадку.
— Из самого Питера?
— Из самого.
— Уважили, — тихо сказал он. — Так я ее приберу? К празднику…
И шоколадка мгновенно исчезла с моих глаз, я даже не поняла, как и куда. Не иначе, мой радушный хозяин срока свои тянул за карманные кражи, такую ловкость рук не получишь от природы.
— Извините, пожалуйста, мне имени-отчества вашего не сказали, — обратилась я к нему, чтобы как-то начать разговор.
— Мамонтом зовите. — Он присел напротив, на узенький топчан, стоящий вдоль стены, под старым-старым, протершимся до проплешин, бледно-розовым байковым одеялом; подозреваю, что все в этой хибарке, начиная от чашек и заканчивая вот этим куском байки с проплешинами, когда-то числилось имуществом колонии. А может, и до сих пор числится.
— Неудобно как-то…
— А чего тут неудобного? Я и сам забыл уже, как меня папка с мамкой называли. Мамонт и Мамонт.
— А почему Мамонт?
Мой собеседник вздохнул и приготовился обстоятельно рассказать мне о происхождении своего необычного прозвища.
— Я, милая моя, — начал он, прихлебывая чай из такой же, как и у меня, щербатой кружки, — к сорок девятому году уже три ходки имел за плечами. Вором был знатным, с малолетства…
Он скинул на топчан тулуп, приподнял полу клетчатой байковой рубахи, хоть и отглаженной, но явно ветхой, с обтрепавшимися обшлагами, и показал мне на животе синюю расплывшуюся наколку — смешную голову пышноусого кота в цилиндре.
— Воровская моя масть, — пояснил он.
Я и так знала, что этот забавный Том — знак принадлежности к уголовному миру, символ осторожности и удачи, и что место нанесения наколки указывало на воровскую масть, но промолчала. Кроме того, я уже давно рассмотрела на тыльной стороне его руки, под костяшками пальцев, пять или шесть крестиков — «ходок» в зону, то есть судимостей, а с правой стороны морщинистой шеи из-под разлохматившегося байкового воротничка выглядывал синий татуированный паук: это означало, что безобидный седой старичок не всегда был таким безобидным и, несмотря на то, что сейчас ел, точно приблудившийся пес, объедки от «хозяина» и спал, образно говоря, при «хозяине», на коврике у двери, — когда-то активно «давил режим» у того же самого «хозяина», то есть, находясь в местах лишения свободы, систематически нарушал правила содержания, за что сидел в карцерах и ПКТ