Но несториане, теперь открыто гонимые, толпами бежали в Персидскую империю. Там, где их принимали хорошо, они еще больше ослабляли и без того слабый католицизм. В 485 г. главы обеих церквей — несторианец Барсум из Нисибиса и католик Бабуе из Селевкии — отлучили друг друга от церкви. В том же году Бабуе был казнен. А несториане, после Собора в Селеквии (486 г.) официально отделившись от католиков, существенно расширили сферу своего влияния. Их острая полемика с монофизитами привела к новому противостоянию. Тем не менее они продолжали расширяться. На рубеже V—VI вв. они достигли Цейлона и тюркских народов Центральной Азии. В VII в., продвигаясь вдоль Великого шелкового пути, они достигли Китая, где христианство терпели почти два столетия. Многие, как пишет католикос Тимофей I (780— 823 гг.), «взяв с собой только посох и суму, пересекли моря и достигли Индии и Китая». В XIV в. монгольские завоевания предопределили стремительный и глубокий откат. В XVI в. многие несториане, так называемые халдеи и малабарские христиане, присоединились к Риму, В XVII в. многие несториане стали монофизитами (яковитами). Но еще и в XX в. в Ираке, Иране и Сирии сохранилась (небольшая) церковь несториан. Свыше 100 тысяч несториан живут в Курдистане, около 5 тысяч — в Индии и 25 тысяч — в США. Но Несторий продолжает оставаться проклятым Богом «еретиком», в то время как уже Собор в Халкидоне чествовал Кирилла как второго Афанасия и увенчал его титулом «защитника ортодоксальной и безупречной веры»79.
В действительности святой был страшно хитер, как, без сомнения, и очень многие другие князья церкви, которые между тем не становятся святыми, а тем более учителями церкви. Этот «защитник веры» с исключительной ловкостью борьбу за устранение своего противника представлял борьбой за веру, а не за власть. Теперь же, когда он добился власти, оказалось, что вера не так уж и важна. Еще недавно он грозил Несторию словами Господа: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч», теперь же, после сокрушения Нестория, весной 433 г. он признается Иоанну Антиохийскому, что «помнит слова Господа: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам». Ведь и его учили молиться: «Господь, Боже наш, даруй нам мир, ибо так Ты даруешь нам все». Вот он все и получил!80
Все, что было прежде — не в счет. Так же думал и Иоанн, писавший Кириллу: «Что касается причин этих разногласий, то сейчас, в мирное время, нам не стоит останавливаться на них. А Кирилл вторит ему: «Не стоит разбираться в том, каким образом возник раскол. По-моему, более уместно думать и говорить о том, что актуально в мирные времена». И теперь он очень быстро «и окончательно убедился в том.*, что раскол был абсолютно необоснованным, а потому и ненужным». И с точки зрения веры, теперь все в порядке. Получив от «возлюбленного брата и товарища по служению Иоанна» поздравление с «безупречным символом веры», он в ответ на эти «святые слова» может только «констатировать: мы думаем так же, как Вы. Ибо есть подин Господь, одна вера, одно крещение» (Еф., 4,5)». Да, теперь все идет как по маслу. Кирилл, великий борец за веру и защитник ортодоксии, уже больше не настаивал на формулировках александрийской школы. Он принял формулу веры более умеренной антиохийской христологии. У него вдруг обнаружилась «высокая степень толерантности» (католик Эрхард/ Ehrhard). А нытики, критиканы, «непонятливые», «еретики», преисполненные «глупостью» и «небылицами», все, кто «привык ставить все с ног на голову», «извращать» Святой Дух, все, кто «жужжат подобно диким осам и говорят обо мне злые слова» — все они «должны быть осмеяны», им «необходимо заткнуть рот». «Их следует усовестить»81.
Торг об унии показывает, как мало значила вера для учителя церкви Кирилла. Ведь даже пелагианским спором, который не имел отношения к его жажде власти, он вряд ли интересовался, в то время как папа Целестин (который в деле Апиария не смог добиться победы над католическими епископами Африки) преследовал пелагиан в Галлии и Британии, и вплоть до края тогдашнего мира — до Ирландии, пока сам «не почил в бозе» (Грене/Grone)82.
Таким же мошенничеством, как «торг об унии», но, если угодно, меньшего масштаба, был трюк с монахом Виктором.
Виктор по всей видимости, аббат — был одним из обвинителей Кирилла из «кучки дерьма Александрии», чьи жалобы послужили поводом для созыва Собора. Он был наиболее опасен, так как пользовался особым уважением. Его обвинения против Кирилла были опровергнуты в Эфесе. И теперь, после Кирилловой победы, Виктор опасался за свою жизнь. С другой стороны, и Кирилл опасался авторитета и учености монаха, который импонировал даже императору. Теперь Виктору пришлось сделать заявление, будто бы он никогда не обвинял Кирилла. Эту чудовищную ложь он подкрепил клятвой, после чего ему было разрешено вернуться в свой александрийский монастырь. А Кирилл, святой учитель церкви, не только притворился, что поверил клятве, но и в своем собственноручном оправдательном письме разыграл эту подкрепленную клятвой ложь, «как сильнейший козырь» против императора. Он заявил, что Виктор был оклеветан, так же как и сам Кирилл. Виктор никогда, мол, не обвинял Кирилла, своего патриарха. Так они оба оказались безупречны83.
Благодаря Эфесскому Собору, александриец добился огромного триумфа, не столько теологического, сколько церковно-политического — ради чего все и затевалось. «Значение собора, — подчеркивает Генрих Крафт/ Heinrich Kraft, — в том, что в результате он привел к однозначному осуждению Нестория, а внесению ясности в христологический догмат он способствовал в незначительной степени». Это была победа, прежде всего, над патриархом Константинополя, столицы Империи, но одновременно и над правительством, которое поначалу благоволило Несторию. Патриархат Александрии, со времен Афанасия находившийся на подъеме, теперь достиг вершины своего расцвета. Кирилл стал руководителем церкви Востока и даже возвысил «свою мирскую власть в Египте над властью тамошних представителей императора» (Острогорский/ Ostrogorsky)84.
Все вопиющее властолюбие этого святого — типичное для католицизма в целом — удовлетворяется под предлогом борьбы за веру. Причем опусы Кирилла, сохранившиеся не полностью, занимают десять томов Patrologia Graeca*. Больше сочинили только Августин и Иоанн Златоуст, Кириллу постоянно мерещится, что «церкви Бога» угрожает «множество ересей», «проклятые и безбожные учения» иноверующих христиан — «безбожников», которые «очень скоро будут низвергнуты в бездну преисподней», в «силок смерти», если они — чему он способствовал — не «примут позорный конец уже в этой жизни». Утомительный, оглушающе-хаотичный поток его ругательств становится понятным только на фоне его одержимости властью. Политику дьяволизации всех иноверующих христиан, характерную уже для первых веков (кн. 1, гл. 3), он проводит, пожалуй, даже в больших масштабах, вторя своему пресловутому предшественнику и учителю — св. Афанасию, «нашему благому и достославному отцу», которого ему, правда, удалось перещеголять в жестокости, но не в твердолобости. В стилистической же немощи они были, по меньшей мере, равны. Даже в католических кругах, что не случайно, в языке и манере изложения Кирилла находят «не много привлекательного». Его слог называют «тусклым, расплывчатым, рыхлым и перегруженным» («Библиотека отцов церкви»/ «Bibliothek der Kirchenvater»). А Алтанер/ Altaner и Штюбер/ Stuiber полагают, что «в литературном отношении его труды не многого стоят» — и это еще мягко сказано.
* Patrologia Graeca (лат.) — Греческие отцы Церкви. (Примеч. ред.)
Кто не хочет того, чего хочет он, может быть только «еретиком». Тому он приписывает «непонимание»; «гигантское», «безмерное невежество»; «ошибочные представления и испорченность» — ибо тот, кто учит иначе, всегда аморален. Ему он приписывает нарушение моральных норм», «греховность», «безумие», «фиглярство и пустую болтовню», «предельную глупость». Такие люди — «в высшей степени преступны», они «путанники и клеветники до мозга костей». Они «как бы опьянены или одурманены», они разложились на «дурных дрожжах», они «больны тяжким недугом незнания Господа», они преисполнены «безумием» и учениями «дьявольского происхождения». «Они искажают унаследованную нами веру, следуя выдумкам новоявленного дракона» — имеется в виду Несторий85.
Как и подобает святому, Кирилл просто не в силах остановить поток своих проклятий. И, разумеется, он требует, на этот раз обращаясь к императору: «Итак, долой блевотину этих людей...» «Долой всю болтовню и пустые разговоры, все безумие и всю ложь пышных фраз!» Как и Несторий, восклицавший в своей первой проповеди, обращаясь к императору: «уничтожь со мною еретиков...» и в мае 428 г. добившийся эдикта против всех «ересей», Кирилл считал само собой разумеющимся, что долгом правителя является истребление «еретиков». Ибо, грозит он, потрясая Ветхим Заветом, «если они не обратятся — сверкнет меч Господа». Господь был не только императором, прежде всего, Господь был Кириллом.
Сразу после своего избрания епископом 17 октября 412 Г; он резко выступил против дотоле терпимых и вполне «правоверных» новациан. Своей исключительной нравственной строгостью они не могли импонировать как раз Кириллу. Открыто противодействуя императорскому наместнику, он приказал закрыть их церкви, их самих изгонять, а их имущество, в том числе и личное имущество новатианского епископа Феопемпта, в нарушение имперского закона, было им прикарманено. «Библиотека отцов церкви» прославляет Кирилла за то, что он нанес «смертельный удар» многим сектам, разумеется — «пером», по мнению составителей, его «главным оружием». «О, безумие!» — вновь и вновь восклицает он. «О, невежество и безумие помыслов». «О, бабьи мозги и расслабленный разум, который в состоянии только лепетать...» Да, у «еретиков» — лишь «безбожные выдумки», «мерзкие басни» и «чистейший бред». Они постоянно пребывают на «вершине порочности». «Их глотки, воистину, разверстые могилы... на их губах гадючий яд». «О, опьяненные, отрезвитесь от своего дурмана!»**