158.
Принятие двадцати Семи канонов прошло для Рима почти без проблем (если не иметь в виду каноны 9 й 17, расширявшие права константинопольских патриархов). Но на заседании 29 октября был принят последний, «28-й канон», который доставил догматическим победителям: «Великому» Льву и папству — жесточайшую головную боль, церковно-правовую и церковно-политическую. Ведь этот канон стал «глубинной причиной всех будущих разногласий... и остается таковым по сей день» (Делгер/ Ddlger)159.
Епископское собрание, видимо, подобным способом отомстило Риму, навязавшему ему при помощи императбра догматическую формулу, и узаконило верховную власть патриарха Константинополя на всем Востоке. Ссылаясь на третий канон Второго Вселенского Собора (Константинополь, 381 г.), наделивший Константинопольского епископа «почетным верховенством», правда, вслед «за римским епископом», Халкидонский Собор теперь «уравнял в привилегиях» патриархов Рима и нового Рима (Константинополя). Кроме того, Константинополь получил право — в силу «издавна существующей традиции» (consuetudinem, quae ex longo iam tempore perman-sit) — посвящения в сан в епархиях Азии, Понта и Фракии. Это значило, что в этих епархиях епископ Константинополя получал право рукоположения в. митрополичий сан. Тем самым, он кроме почетного верховенства обретал и юрисдикцию над огромной территорией на Востоке. Хотя за старым Римом и сохранялось право первенства, новый Рим получал такие же привилегии. Папские легаты, по-видимому, не имевшие инструкций для обсуждения конституционно-правовых вопросов, сознательно, но недальновидно проигнорировали решающее заседание, а на следующем —выразили самый решительный протест. В ответ на требование комиссаров представить каноны, на которые ссылались обе стороны, Пасхазий процитировал шестой канон Никеи, правда, в сфальсифицированной римской редакции. Этот канон в латинском варианте, датируемом 445 г., озаглавленный «De primatu ecclesiae Romanae», начинается со слов: «Римская церковь всегда обладала верховенствам (primatum)». Однако эти слова представляют собой интерполяцию, т. е. позднейшую вставку, поскольку они отсутствуют в константинопольском варианте того же самого канона. Легат Луценций, епископ Геркуланума, усомнился в добровольности подписей и утверждал, что отцов-синодалов одурачили, что они были принуждены, введены в заблуждение и поставили свои подписи под давлением. Ответом ему стало многогласное, если не единодушное «Никого не принуждали!» Некоторые верховные пастыри засвидельствовали, что они подписывались добровольно и не имеют возражений против принятого решения. Императорские секретари все скрупулезно внесли в протокол, затем состоялось голосование — и 28-й канон, вопреки протестам римской делегации, был принят: «Зачитанное одобрено всем синодом».
Естественно, Лев I был явно доволен решениями Собора, но лишь в той части, где они касались веры, «in sola fidei cau-sa». Hp вообще-то римлянин не желал уравнения в правах Рима и Константинополя, новой имперской столицы. В письме императору он признавался, что был «болезненно удивлен», когда дух тщеславия вновь нарушил едва восстановленный мир в церкви. Ведь в церковных делах должны царить иные, нежели в светских, принципы, «alia ratio est rerum sae-cularium, alia divinarum». Фактически же 28-й канон соответствовал принципу, четко сформулированному еще Антиохийским синодом (328/329 гг.), согласно которому цивильный статус территории определяет и ее церковный ранг, С императором Лев вел себя сдержанно, а вот с другими: св. Пульхерией, патриархом Анатолием и Юлианом Косским — он бушевал/Обуреваемый властолюбием, «архиепископ» Рима, как его славили синодалы после окончания Собора, не одобрял стремления Константинополя к верховенству, в сердцах называя эта «необузданной алчностью», «безмерным превышением полномочий», «дерзким самомнением», «неслыханной наглостью» и попыткой (как говорится в письме к константинопольскому патриарху Анатолию, которому он писал, пожалуй, особенно резко) «подорвать самые святые каноны. Видимо, тебе почудилось, что настал благоприятный момент, чтобы, подчинив себе александрийский престол, который потерял свое второе по рангу место, и антиохийскую церковь, утратившую свое третье место, обесчестить всех митрополитов»160.
Александрийское «папство» было сокрушено Римом в союзе с императором. Ныне же Лев, по всей видимости, опасался «папства» константинопольского, столичного. Опасался всерьез, поскольку Рим даже на Западе перестал быть столицей Империи; ею стала Равенна. Превознося Никейский Собор как «особо божественный» и уличая константинопольского патриарха Анатолия в «низменном властолюбии», Лев разносит в пух и прах Константинопольский «Вселенский» Собор 381 г. Он полагает, что «ровным счетом ничего не значит», если для собственной выгоды процитирована «рукопись, которую шествдесят лет назад якобы сочинили какие-то епископы» — документ, который ни один из предшественников Анатолия не доводил до сведения апостольского трона. «Этот заведомо ущербный и давным-давно канувший в Лету (!) документ, ты теперь, по прошествии стольких лет, пытаешься подкрепить, выманив у братьев (халкидонских синодалов) мнимое одобрение...» В то время как греческая церковь в общем и целом придерживалась 28-го канона, Лев объявил (в письме к императрице Пульхерии) одобрение его епископами «недействительным» и отменил его «силой авторитета блаженного апостола Петра полностью и навсегда» (in irritum mittimus et per auctoritatem beati Petri apostoli, generali prorsus definitione cassamus)161.
Даже иезуит Алоиз Грильмайер/ Alois Grillmeier откровенно признает, что 28-й канон интересовал папу «явно больше, чем догматический итог Собора». Он признает, что Лев «нимало не вникал в реальное положение в восточных церквах»162.
При всем при том, этот папа делал вид, что он чрезвычайно заботливый и самоотверженный человек. «Я ощущаю себя настолько проникнутым любовью к сообществу братьев, — писал он своему константинопольскому сопернику, — что не удовлетворю просьбы ни одного из них, если знаю, что это пойдет ему во вред...» И не раз Лев маскировал под братскую любовь к ближнему свое безмерное честолюбие. Например, борясь против св. Илария Арльского (Галлия) — очередное противостояние двух святых — он завершает свое послание галльским епископам нижеследующими словами: «Мы боремся за право рукоположения в ваших провинциях, но делаем это не для себя, как, возможно (!), по своему обыкновению пытается представить Иларий, дабы ввести вас в заблуждение; мы взяли на себя заботу хранить это право для вас, дабы не было места новшествам и дабы никто не дерзнул свести ваши привилегии на нет»163.
Кем же был этот папа, упрекавший, зачастую справедливо, других епископов, даже святых, в самонадеянности и дерзости, сам же без всяких на то оснований произносивший дерзкие речи, как ни один из римских епископов до него? Скрывавшийся под маской альтруиста, создававший видимость заботы о сохранении привилегий других епископов, при этом отнимая их?
ГЛАВА 5 ПАПА ЛЕВ I (440—461 гг.)
«...авторитарная личность».
«... до Льва I на троне Петра не было ни одного епископа исторического масштаба».
«Он рычал, и трусливые сердца животных начинали дрожать». Надпись на надгробии Льва I, сделанная папой Сергием I в 688 г.3 Обыгрывая его имя, вплоть до наших дней его славили как льва от колена Иудина — восхваление, которого он не заслужил. Его правильнее сравнивать с лисицей».
«Лев — первый папа старых христианских времен, о котором известно, что он имел ясную и четкую папскую идею... Она исходила из того факта, что римский епископ является преемником апостола Петра. Из этого Лев сделал вывод, что он обладает теми же полномочиями, которыми Христос наделил апостола».
«Это учение о верховенстве... Лев Великий так превосходно подал, что оно и по сей день остается становым хребтом папства».
О месте рождения Льва I, его родителях и его образовании ничего не известно. «Лучшее, что мы можем предложить — не более чем догадка» (Джелленд/ Jalland). Старые католические авторы охотно приписывают ему очень знатное происхождение, подобно тому, как «еретикам», когда нет достоверных данных — «низкое». Предположительно, Лев родился в конце IV в. В большинстве списков «Liber Pontificalis» он называется урожденным тосканцем. На право считаться местом его рождения больше всего претендует Вольтерра. Там даже в 1543 г. каждого, кто не отмечал торжественно 11 апреля, день поминовения Льва, облагали денежным штрафом в 48 солиди!7
Проспер Тирон Аквитанский, который при Льве был сотрудником папской курии, называет его родиной Рим, да и сам Лев говорило Риме: «мое отечество», что, правда, может пониматься в более широком смысле. Достоверно лишь то, что уже при своих предшественниках Целестине I и Сиксте III Лев был диаконом «апостольского трона» и уже тогда имел большое влияние. Даже Кирилл Александрийский радел за него. Галла Плацида, регентша Западной Римской империи направила его летом 440 г. в Галлию, чтобы уладить конфликт между полководцем Аэцием и наместником Альбином. Пока архидиакон Лев выполнял эту миссию, он был избран папой и посвящен в сан по возвращении 29 сентября 440 г.8
Историческое значение этого папы в том, что он укрепил папское верховенство. Почти не имея опоры на традицию, если не считать его непосредственных предшественников, он беззастенчиво, систематически и последовательно укреплял и расширял папские притязания на власть.