70.
Аттила возвратился в Паннонию и скоропостижно скончался уже в следующем, 453 г. в первую брачную ночь с, предположительно, германской девушкой, быть может, прекрасной принцессой бургундов Ильдекой, то ли выпив слишком много вина, то ли от любовного изнеможения — одна из известнейших первых брачных ночей в истории и мировой литературе. Для гуннов это была, пишет Герман Шрейбер/ Hermann Schreiber, «смерть истинного гунна, поистине царская смерть». Ибо они были не только неустрашимыми воинами, но и обладали «достаточной мудростью и Жизнелюбием, чтобы считать счастливым того, кто умер в миг наивысшего наслаждения». Шрейбер совершенно справедливо восхищен тем, что никому из гуннов не пришло в голову обвинить молодую женщину. «Даже через тысячу лет Ильдеку пытали бы до тех пор, пока она не созналась бы, что она ведьма и вызвала смерть Аттилы злыми любовными чарами»71.
Но, по-видимому, в ближайшем окружении царя их взаимная любовь была настолько хорошо известна, что не возникло никаких подозрений в убийстве, тогда как в византийской традиции, в традиции Запада, у монахов-хронистов, в христианских героических сказаниях и поэмах обвинение в убийстве было в порядке вещей72.
Вообще, на благочестивом Западе, едва ли случайно, царили весьма искаженные, ложные представления о гуннах.
Разумеется, в кровопролитных войнах они покоряли целые народы. Но побежденных не превращали в бесправных рабов, как это практиковалось христианами (так, что крестьянство зачастую своим христианским владыкам предпочитало турок). Этносы, вошедшие в состав гуннской империи, получали равные с гуннами права, более того, в некоторых случаях правители отдавали предпочтение им, а не собственным азиатским племенам. «Это, конечно же, исключительное явление в истории человечества, — пишет Мишель де Ферди-нанди/ Michael de Ferdinandy, — и тем не менее предельно просто объяснимое: для победившего кочевника цовергнутый враг, если он не оказывается вероломным или предателем, тут же становится другом... Вождь же побежденного или добровольно покорившегося народа получает место в совете великого хана. И это делается не для проформы. Король остготов Валамер стал ближайшим другом Аттилы, а король гепидов Ардарих, к тому же, был объявлен преемником Аттилы... И германцы хранили верность памяти своего прежнего великого повелителя...» — кстати сказать, человеку, который сражался с «Божьим мечом» в руках, мечом гуннов73.
Три года спустя Лев I не смог произвести особого впечатления на вандалов.
Тогда Петроний Максим 16 марта 455 г. на глазах у многих заколол императора Валентиниана III, осквернителя его семейной чести, и принудил его вдову Евдоксию к вступлению в брак с ним. Евдоксия, однако, призвала короля вандалов Гейзериха, после чего его флот появился в устье Тибра. В Риме разразилась паника. Теперь Лев вышел навстречу вандалам. Но очередного «звездного часа» не получилось. Завоеватели грабили Рим — избегая поджогов и убийств — в продолжение четырнадцати суток по всем правилам искусства. Папе пришлось собственноручно выдать драгоценнейшую церковную утварь. Император Максим и его сын погибли во время бегства, которому Гейзерих не препятствовал. Предположительно, Максим был убит собственным телохранителем. Тела отца и сына были растерзаны народом и сброшены в Тибр. Вандалы угнали с собой тысячи пленных, среди которых была императрица Евдоксия с дочерьми Цвдокией и Плацидой, и увезли бесценные произведения искусства, многие из которых были навсегда утрачены во время кораблекрушения74.
Похоже, ни поведение Льва, ни его набожность не произвели на римлян особого впечатления. Ведь сам высокий проповедник сокрушался: «Чрезвычайно опасно, если люди неблагодарны по отношению к Богу, если они не хотят помнить о Его благодеяниях, если, будучи наказаны, они не проявляют раскаяния и не выказывают радости, получая от Него спасение... Мне стыдно произнести (pudet dicere), но я не имею права молчать: языческих идолов почитают больше, чем апостолов. Бессмысленные зрелища посещаются исправнее, чем церкви святых мучеников»75.
У Льва I были все основания заявить: «Достоинство святого Петра не умаляется недостойными наследниками» (Petri dignitas etiam in indigno haerede non deficit). От этого старинного, достаточно неуклюжего софизма католицизму с течением времени, по понятным причинам, все труднее отказываться. И, разумеется, Лев, который мог заявить, что церковь «чурается кровавых наказаний» и препоручает их христианским владыкам, «под страхом смерти подвигая людей на духовное исцеление», самого себя ни в коей мере не считал недостойным. А церковь причисляет этого инквизитора античности к своим величайшим папам. Он стал святым, а папа Бенедикт XIV в 1754 г. провозгласил его учителем церкви. Более того, он был прозван «Великим»! «Смирение, кротость и любовь ко всем людям были основными чертами святого архипастыря, поэтому почитали и любили его императоры и князья, высокие и низкие, язычники и дикие племена» (Донин/ Donin)76.
ГЛАВА 6 БОРЬБА В ЦЕРКВАХ И ВОКРУГ НИХ ДО ИМПЕРАТОРА ЮСТИНА (518 г.)
«Монофизитство стало национальной религией христиан Египта и Абиссинии, а в VI в. господствовало также в Западной Сирии и Армении; несторианство, с его сомнениями в Богоматери, распространилось в Месопотамии и Восточной Сирии. Это имело важное политическое последствие: половина Египта и Ближний Восток приветствовали в VTI в. арабов как освободителей от религиозного, политического и финансового ига византийской столицы».
«...Самое резкое осуждение халкидонского символа веры, как декрета, навязанного восточным церквам, определяет историю следующих двух веков, в период от 451 г. по приблизительно 650 г. То есть, от Халкидона до наступления ислама: этот период открывают ужаснейшие народные восстания и монашеские бунты именно в Египте, Палестине и, отчасти, в Сирии против халкидонского символа веры, а концу этого периода в Армении, Сирии, Египте и Абиссинии наличествуют хорошо организованные национальные монофизитские церкви, преисполненные лютой ненависти к греческой имперской церкви Византии».
Великий Собор, который часто сравнивали с «разбойничьим Собором» и который Харнак/ Harnack называет, «в отличие от разбойничьего Собора — разбойничьим и предательским», не принес спокойствия. Напротив/он скорее вызвал волнения. Он явился отправной точкой многих новых бед, скандалов; он стал причиной продолжающегося и по сей день раскола, причем каждая из сторон, как водится, считает «ортодоксальной» и «правоверной» именно себя.
Халкидонский Собор был Собором имперской церкви, а его решения стали имперскими законами. И поскольку новое учение воспользовалось искусственными терминами: сущность, природа, субстанция (usia, physis, hypostasis) — которыми греческие философы издавна пользовались достаточно произвольно, то перед спекулянтами и спорщиками от богословия открылись практически безграничные возможности не слышать и не понимать друга друга, а также обвинять друг друга в ереси. К тому же введенное латинское понятие «личность» (от греческого: prosopon) не имело одного значения и вызывало, в особенности на Западе, споры вплоть до кончины папы Григория I в 604 т.3
Мы, естественно, не станем обсуждать послехалкидонское развитие с «его вдохновляющим воздействием на духовные истоки христологии» (Грильмейер/ Grillmeierj. Боже упаси! Нас интересует самая малость: церковно-политические последствия, непрерывные религиозные ссоры, защита «правоверности», «ереси», вечная вражда между церковниками, вся та ненависть, кровь, восстания, использование военной силы, прежде всего в Палестине и Египте, ссылки, заточения, политические убийства, длившиеся десятилетиями конфликты между императорами и папами, покуда/наконец, по прошествии семидесяти лет папа Гормизда не объединился с императором Юстином I — все то, что, разумеется, никогда не приводит к миру, но лишь усугубляет гонения4.
Теперь Халкидонскому церковному собранию быстренько приписали склонность к несторианству. С и но дало в даже обзывали несторианцами, а позднее и «дифизитами» (т. е. сторонниками «двух природ»). Ведь именно приверженцы св. Кирилла обнаружили, что его христологию проигнорировали
в Халкидоне, а акцент на различение двух природ, сделанный Львом, представляет собой несторианство в чистом виде и чудовищную «ересь»! (В действительности, и поныне преданный проклятию Несторий в богословско-историческом смысле практически подготовил христологическую формулу Халкидона, он приветствовал формулировки Льва и понимал их, как оправдание собственных взглядов, в то время как папа вместе с Собором вторично проклял сосланного в пустыню Нестория! Ныне даже иезуит Вильгельм де Врие/ Wilhelm de Vries, похоже, признает, что соборы несторианской церкви в Персии V—VI вв., быть может за исключением Собора в Селевкии 486 г., исповедуют «совершенно корректную христологию».)5
Таким образом, неприятие Халкидона исходило вовсе не от несториан. Оно шло от монофизитов Египта, где преемники раскольничьих патриархов существуют и поныне, в никогда не прерывавшейся последовательности, и Сирии — цитаделях монофизитства, где даже монашество, столь пылко почитаемое народом, исповедовало монофизитство. Оно шло от монофизитов Аравии и Абиссинии, куда после 451 г. бежало огромное количество сирийских христиан. Оно шло из Персии и Армении и вызвало отделение целых народов Востока от католицизма. Ведь в VI в. на южном побережье Средиземного моря процветало множество христианских сект: севериане или феодосиане, юлианисты или гайанисты (по-иному; фантазиасты), распавшиеся на ксиститов и аксиститов, ниобиты, тетратеиты, тритеиты и др. Эта ситуация в VII в. оказалась на руку исламу, арабы захватили Палестину, Сирию и Египет, чем, отчасти, поспособствовали возникновению национальных церквей, существующих и сегодня