13.
Этот столь умеренный и гуманный иерарх никогда не допускал промедления, если можно было омрачить существование противников, как минимум, заткнуть им рот. Для этого он имел послушное орудие в лице Маркиана, бывшего военачальника, повенчанного с Монахиней Пульхерией. Он пишет ему 15 апреля 454 г..4 «Поскольку Вы одобряете все мои начинания во имя спокойствия католической веры, то да будет Вам известно, что мой брат-епископ Юлиан донес мне, что безбожный Евтихий, по заслугам пребывающий в ссылке, по месту отбытия наказания (iamnationis loco) отчаянно изливает яд своего кощунства против католицизма и с еще большим бесстыдством изрыгает то, за что его презирает и осуждает весь мир. Тем самым он может ввести в заблуждение неискушенных (innocentes) людей. Поэтому мне представляется весьма разумным, если Ваша Кротость распорядится о переводе его в более отдаленное и недоступное место»14.
В марте 453 г. Лев выразил Юлиану Косскому и св. импе^ ратрице Пульхерии свое глубокое удовлетворение всеми действиями императора. Особенно он был доволен тем, что правитель руками comes Дорофея силой оружия восстановил «порядок» в Палестине. При этом многие монахи лишились жизни. Архимандриты Роман и Тимофей подверглись заточению в Антиохии. Лишенного трона антипатриарха Феодосия упрятали в монастырскую тюрьму в Константинополе. В одном из посланий к Его Величеству Лев одобрил кровавую работу как дело их веры и «плод императорского благочестия» (vestrae fidei opus, vestrae pietatis est fructus). Больное — излечим; волнения — утихомирим. «Я рад... что Ваша империя, ведомая Христом, спокойна. Пребывая под защитой Христа, она сильна». Лев не прекращал молиться за Маркиана; за два года до его кончины он писал ему: «Бог облагодетельствовал Церковь и римское государство (Res Publica) Вашим здоровьем»15.
Пульхерия, чье «богоугодное усердие святого сердца» папа неустанно подчеркивал, не забывая при этом добавлять, что она не должна «ослаблять своей активности», скончалась в июле 453 г. Маркиан отошел в мир иной 26 января 457 г.— по-видимому, Бог не услышал молитв Льва о долголетии Его Величества.
Императорский престол, как утверждается, был предложен могущественному magister militum Флавию Ардабуру Аспару, «еретику»-арианину,, сыну готки и высокородного алана. Аспар, бывший с 424 г. по 471 г. римским военачальником, но никогда не являвшийся приверженцем ортодоксии, отказался (или его кандидатура была отклонена). Таким образом, 7 февраля пурпур достался — существует мнение, что не без помощи Аспара — одному из его офицеров, ставшему императором Львом I (457—474 гг,). Аспар, прекрасно зарекомендовавший себя на службе трем императорам, пал жертвой его необоснованной подозрительности. Лев, строгий католик, свято соблюдавший церковные праздники, особенно почитавший св. Даниила Столпника и получивший у католиков прозвище «Великий», в 471 г. приказал убить в императорском дворце Аспара и его сына Патриция, которого сам же Лев возвысил до цезаря. При этом свою роль сыграло ханжеское правоверие правителя и его предубеждение против своей ариански и антихалкидонски настроенной жертвы16.
Перед лицом усиления монофизитской оппозиции после смерти императора Маркиана (457 г.) папа Лев все решительнее настаивал на непреложности Халкидонского символа веры; «любое возобновление обсуждения» того, «что боговдох-новенно», или, как он писал в другой раз, «что определено высоким авторитетом (tanta auctoritas) Святого Духа», он пресекал на корню. Он не только отклонил приглашение посетить Константинополь, но и наказал своим легатам, чтобы они, вручив его догматическое послание от 17 августа 458 г. (своего рода приложение к «Догматическому посланию» Флавиану, впоследствии названное Tomus II), не вступали ни в какие дискуссии17.
Римлянин продолжал неутомимо выступать против «еретических заблуждений», которые столь широко распространились на Востоке, особенно в Константинополе, Антиохии и Египте. Он писал епископу Юлиану, что стремится повсюду утвердить то, что «установлено в Халкидоне под сенью Святого Духа и для блага всего мира». Во имя этого «блага» он обращался к епископам, пресвитерам и диаконам, отправлял посланников ко дворуf например, 17 aiBrycra 458 г. — епископов Дамнация и Геминиана, засыпал посланиями нового императора Льва, чьим добродетелям «возрадуются римское государство и христианская вера». Как всегда, когда церковь рьяно печется о собственном благе, это неизбежно приводит к бедам для всех других. Папа Лев призывал царствующего filius eccle-siae* не медлить с восстановлением «christiana libertas»**, что, при любом удобном случае, оборачивается несвободой для всех других* Он заклинает императора, чтобы тот, «во имя единой веры... расстроил все козни еретиков», он неустанно настраивает его на противостояние «убийцам-безбожникам», «великому коварству», «подлости еретиков», на наказание «преступников». Он требует очищения клира, он призывает правителя «восторжествовать над врагами церкви, ибо велика слава уничтожить оружие враждебных племен (!), но сколь же велика будет Ваша слава, если Вы освободите александрийскую церковь от безумного тирана!» Отсюда следует, что для папы уничтожение внешних врагов империи и врагов внутренних одинаково важно. «Подумай же, досточтимый император, чем ты можешь помочь своей матери-церкви, которая гордится тобой больше, чем другими своими сыновьями». Льву «Великому» угодно было насилие и применение оружия, только бы не Собор и религиозные дискуссии. Он избегал каких-либо диспутов, в особенности по вопросам веры. Он постоянно твердил императору, что должна быть исключена всякая возможность переговоров, тут же заявляя: «Хотя мы и не жаждем мести, но не можем идти на союз со слугами дьявола»18.
Как всегда свою радикальную нетерпимость папа камуфлирует пышными фразами. Вышеприведенный пассаж очень напоминает уже процитированное и прокомментированное нами высказывание св. Иеронима: «Мы тоже желаем мира, мы не просто желаем его, мы его требуем---но только мира Христа, истинного мира». Налицо та же позиция и то же лицемерие.
Послания Льва на Восток — это типичное подстрекательство, прикрывающееся благочестивой фразеологией. Они постоянно возвращаются к одной и той же теме, они постоянно подталкивают к порабощению, изоляции и уничтожению противника, который вновь и вновь именуется безбожным, злонамеренным, дьявольским и преступным, который грубо дьяволизируется. Лишь «антихрист и дьявол» осмелились бы, внушает папа императору Льву I 1 декабря 457 г., пойти на штурм «неприступной крепости»; лишь те, «кто не могут быть обращены из-за своего жестокосердия, кто под видом духовного рвения сеет семена лжи и выдают их за плоды своих поисков истины». Необузданная ярость и слепая ненависть «породили деяния, о которых нельзя упомянуть без презрения и отвращения — но... наш Господь Бог щедро озарил Ваше Величество своими таинствами. Поэтому Вы никогда не должны забывать: императорская власть дана вам не только для управления миром, но прежде всего (!) — для защиты церкви (sed maxime ad Ecclesiae praesidium)... Итак: Ваша слава приумножится, если в добавление к Вашему императорскому венцу, вы получите из рук Господа корону веры, если Вы восторжествуете над врагами церкви!»19
* Filius ее с I е si а е (лат.) — сын церкви. (Примеч. пер.)
** Christiana libertas (лат.) — христианские свободы. (Примеч. ред.)
А ведь папа требует сокрушить не кого-нибудь, а христиан и священнослужителей, это их он презирает и ненавидит, их он Обвиняет в лживости, в ненависти, в необузданной ярости, это их он называет «антихристами и дьяволами». Что ж, таким был с самого начала язык «лучших», высших христианских кругов (кн. 1, гл. 3).
Многое апологеты, которые упрекают штудии критически настроенных исследователей, например, Эриха Каспара/ Erich Caspar, а еще в большей степени работы Эдуарда Швартца/ Eduard Schwartz, Иоганна Галлера/ Johannes Haller и многих других, за «перегруженность исключительно политическим подходом», со своей стороны, приложили колоссальные усилия, чтобы представить лейтмотив пап не политическим, а «истинно-религиозным» (например, Фриц Гофманн/ Fritz Hofmann), но все же вынуждены «подчеркнуть, что «борьба вокруг Халкидона», на протяжение более чем полувека «находившаяся в эпицентре папских усилий», велась «в основном в сфере политики»20.
Но то, что ведется в основном в сфере политики, и представляет собой в основном политику, только политику и исключительно политику, то есть борьбу за власть: власть над собственной церковью; власть над конкурирующими церквами; власть над всеми* История тому свидетель! Религия — всего лишь камуфляж, лишь средство для достижения цели.
То, что многие искренние и добропорядочные — но недостаточно сведущие—христиане все это видят, чувствуют и воспринимают по-другому, не может изменить фактов и самой реальности. Правда, эти-то христиане, эти «религиозные! силы» сами — часть этой реальности и, являясь ее основой, ее предпосылкой, они-то и делают реальность возможной. Но все это «частности». То же, что бессовестно использует эти «частности» и постоянно злоупотребляет ими (порой, пребывая в самообмане, делая оговорку, будто «народ заслуживает сострадания») — и есть История, Всемирная история: криминальная история христианства.
Христологический спор ураганом пронесся по Восточной Римской империи. Трудно передать всю остроту противостояния халкидонитов и монофизитов, которое началось в середине V в. и длилось вплоть до конца VI в. Клевете, низложениям, ссылкам, мятежам, интригам и убийствам не было конца. Часть христиан пыталась упразднить формулу Халкидона, а другая — отстаивала ее. Серьезно враждовавшие между собой монофизиты, однако, были едины в противостоянии «проклятому Собору» Халкидона и Риму. Постоянно провоцируемое ортодоксией насилие со стороны государственной власти: гонения и пытки — только усугубляли межконфессиональную вражду и обостряли сопротивление. А компромиссы, к которым стремились отдельные императоры, временные уступки и готовность закрыть на что-то глаза все это наталкивалось на абсолютную непримиримость католицизма. Как и обычно, дело было вовсе не в христологйческой болтовне или догмате о двух природах, а в борьбе за авторитетов честолюбии, в деньгах и власти и, не в последнюю очередь, в национализме египтян и сирийцев. Ибо сколь бы ни разжигали религиозную вражду — за ней стояла «национальная» борьба ориенталов за существование. За ней стоял и тесно с ней переплетался социальный антагонизм между местными, сирийскими семитами или коптами, автохтонными феллахами Нильской долины, и пришлыми — тонким слоем более или менее образованных греческих землевладельцев, которые, опираясь на имперских чиновников, полицию, армию и духовенство, примкнули к официальной имперской церкви. И от этого господствующего класса, от этих бессовестно эксплуатировавших местное население чужеземных угнетателей оно искало защиты у безмерно боготворимого им монашества и у своих епископов, которые, разумеется, тоже эксплуатировали народ как могли