73.
* Privilegium fori (лат.) — привилегированное место. (Примеч. пер.)
** Fldei custos et defensor orthodoxae (лат.) — хранитель веры и защитник ортодоксии. (Примеч. ред.)
Впервые сформулированное здесь «учение о двух властях», получившее всемирно-историческое значение и ставшее фундаментом средневекового церковного права, будучи всего лишь компиляцией измышлений предшественников, более чем на тысячелетие стало наиболее часто цитируемым высказыванием и классическим лозунгом папства. Причем Геласий имел в виду даже не учение о двух равноправных властях. Он стремился поставить епископскую власть выше императорской. При этом он не чурался скрытых угроз: «Будет лучше, если Вы в этой жизни прислушаетесь к тому, на что я Вам пеняю, чем услышите перед судом Божьим» как я Вас обвиняю!.. Как же осмелитесь Вы когда-нибудь попросить о вечном спасении Того, Кого Вы невозбранно преследовали в этом мире?»74
Однако это, как и другие невероятно наглые утверждения Геласия (например, будто преемник Петра есть Первый в Церкви и стоит над всеми, что он единолично судит в ней и никто в мире не избежит его приговора и не усомнится в нем), было теорией, далекой от действительности и возможной лишь под защитой остготских, по иронии судьбы — «еретических» — правителей. Правда, «Справочник истории церкви»/ «Handbuch der Kirchengeschichte» оспаривает это и даже пытается представить папу неким борцом сопротивления (сопротивления, разумеется, поверженному Одоакру!) Однако даже католическому «Справочнику» «с каждым днем ... все яснее, что для Рима камнем преткновения был не вопрос о Халкидоне, но вопрос о правовом положении Константинополя». При этом борец за папское верховенство был движим, естественно, отнюдь не «жаждой власти», но лишь «сознанием его высокой ответственности перед Божьим Судом» (Ф. Гофман/ F. Hoffmann), которым так любил угрожать Геласий и которым все они то и дело грозят75.
Неустанная борьба с раскольниками и «еретиками» велась, натурально, во имя Бога, и никак иначе. Ее можно проследить по приблизительно шестидесяти посланиям или декреталиям, а также по шести богословским трактатам этого папы, из коих четыре направлены против монофизитов.
Схизматических «греков» (это слово встречается довольно часто, что свидетельствует о взаимном отчуждении Востока и Запада) Геласий то и дело упрекает в упрямстве, в «заблуждениях», которые, как ему точно известно, не будут им «прощены» даже после смерти. При этом он никогда впрямую не нападал на Генотикон и даже ни разу не упомянул его, но только на политические и личностные последствия его принятия. В первую очередь речь велась не о догматике, но всегда о конкретных личностях и тронах, о власти. Геласий осыпает «греков» обвинениями, выговорами, издевками и насмешками. Он на каждом шагу «удивляется» — с «дпгатиг» («мы удивлены») и «valdi mirati sumus» («я очень удивлен») он любит начинать свои письма, что сразу же настораживало адресата. Константинополь, столица империи, утверждает Геласий, вообще «не входит в число (великих) престолов», не имеет статуса митрополичьего города, тамошний патриарший трон, хотя и первый на всем Востоке и 28-м каноном Халкидона поставлен вровень с римским, но не имеет среди других престолов ни ранга, ни места (nullum homen), а у константинопольского патриарха нет никаких внутрицерковных прав на пересмотр решений «апостольского престола», который лишь один вправе судить, что истинно, а Акакий со товарищи преступно пренебрегает истиной. Короче, все папские послания преследовали одну и ту же цель: «доказать неправоту восточного епископата» (Ульман/ Ulmann)76.
С самого начала Геласий провоцировал патриарха Евфимия, даже не послав ему уведомления о своем вступлении на римский престол. Евфимий тем не менее направил в его адрес свое поздравление, а через несколько лет он был обвинен в государственной измене, низложен и сослан. Естественно, Геласий, как видно из его ответа, вовсе и не помышлял о том, чтобы с «первого престола» христианства докладывать о чем-либо нижестоящему. Сам надменный до крайности, он упрекает Евфимия в «высочайшей надменности» (arrogans), обвиняет его в нарушении долга, в слабости и расправляется с ним с диалектической ловкостью, язвительным сарказмом и чванливостью: «Посмотрите до чего Вы докатились: с высот католических и апостольских до еретической и проклятой компании. Вы этого и не отрицаете... и к тому же предлагаете нам связаться (condescendere) с Вами и с высот пасть в без* дну...». Свое послание он заканчивает скрытой угрозой: «Мы предстанем, брат Евфимий, мы, без сомнения, предстанем перед внушающим страх и дрожь судом Христа» (pavendum tribunal Christi). Геласию вообще свойственны угрозы Страшным Судом, «судом предвечного Судии и Царя»77.
Он часто высказывался против Акакия, против «преступления» патриарха, против «заразы Евтихия», против «евтихианской заразы на Востоке». В евтихианстве он не видел ничего, кроме «закоренелой злобы», «несусветной глупости», «жалкой суеты», «болтовни»; причем «евтихианство» представлялось ему целым клубком «ересей», а его приверженцы — «сообщниками, сторонниками и единомышленниками одного и того же уже осужденного зла (pravitas)». Разумеется, и на Западе всех отступников он брал на заметку. Даже в 493 г., едва отгремели кровопролитные бои при Изонцо, под Вероной, на Адд? и под Равенной, когда Северная Италия была опустошена четырехлетней войной, папа пишет епископам Пицена, области на Адриатическом побережье, близ современной Анконы, что разорение их земель «варварами» причинило ему меньше боли, чем их терпимость к дьявольским соблазнам «еретиков»! Он ополчается и против вновь оживших в Далмации настроений в пользу пелагианства, которое он сравнивал с зловонным болотом. Епископа Сенеку он отлучил от церкви и называл «лягушкой, которая в своем невежестве сверзилась в трясину пелагианского болота», «презренным трупом и дохлой мухой». Манихеев он изгнал из Рима, а их книги приказал сжечь перед входом в собор Св. Марии (Санта Мария Маджоре). Хартман Гризар/ Hartmann Grisar прославляет этот поступок и обнаруживает в нем «большое сходство с (поступками) Льва Великого»78.
Геласия возражения других людей ни в коей мере не могли сбить с толку — в этом он был верен традициям Рима. В подобных случаях он был попросту «глух», «отметал», по выражению Каспара/ Caspar, любые возражения и однажды язвительно окрестил их «еретической» галиматьей, которая «не ведает различий между истинным и ложным». Он был настолько самонадеян, что без колебаний относил на свой счет изречения Христа и даже сравнивал себя с ним!79 (Впрочем, и в XIX в. папа Пий IX, автор догмата о папской непогрешимости, которого, правда, считали недалеким даже католические ученые, епископы и дипломаты, почему-то относил на свой счет изречение Иисуса: «Я есмь путь и истина и жизнь...» (Ин. 14,6), а в 1870 г. приказал калеке: «Встань и иди!» — после чего был зафиксирован факт неудавшегося чудесного исцеления!)80
Папа Геласий отменил и последний официально разрешенный языческий праздник — луперкалии. Это был своеобраз^ ный карнавал, но гораздо более грубый, разнузданный, скабрезный и предназначенный для женщин. Это был один из самых древних праздников языческой Италии и самый древний собственно в Риме. Он был посвящен Фавну Луперку, т. е. Фавну, оберегающему от волков. Согласно устным преданиям, он был введен для исцеления женщин от бесплодия. Во всяком случае, ему приписывалась очищающая и оберегающая сила. Правда, по мнению Помаре/ Pomares им интересовались только «небольшие группы инакомыслящих». На самом же деле и христиане вовсе не желали лишаться этого праздника. А Геласий вдалбливал своим овечкам, что негоже трапезничать и с Господом и с дьяволом, вкушать из кубка Господа и из кубка дьявола. Его проповеди были направлены против языческой магии и богопротивных обычаев, и он запрещал любые увеселения. Церковь заменила очистительный праздник луперкалии праздником Сретения Господня, или Очищения (Purificf-tio) Марии, первоначально праздновавшимся 14 февраля, а затем — 2 февраля; он празднуется и по сей день81.
Папа Геласий, заявляя, что осуждение Ария неизбежно распространяется на всех ариан и на каждого, кто заражен этой чумой, вместе с тем не хотел — это крайне важно и заслуживает еще одного упоминания — конфликтовать с готами, оккупантами и фактическими правителями Италии, так как он конфликтовал с «греками». А ведь последние были католиками, хоть и раскольниками, в то время как готы были «еретиками», да к тому же еще и «варварами»! У них повсюду были собственные храмы и собственный клир. Папа не мог их не заметить. В Риме был арианский епископ, а арианские церкви располагались едва ли не вплотную с папской резиденцией! Однако против готов Геласий не предпринимал ничего, ни в качестве сотрудника папской канцелярии, ни после своего избрания папой. Нападая на «еретиков», язычников и восточных схизматиков весьма решительно, бесцеремонно, задиристо и на редкость воинственно, готов-правителей он никогда не задевал. Он не только обращался к королю-«еретику»: «Ваша Светлость» (magnificentia vestra) — что еще можно было объяснить требованиями придворного этикета при обращении к высшему лицу государства — но и признавал наличие в нем христианского благочестия. Совершенно очевидно, что Геласий, как фурия набрасывавшийся на всех иноверующих, в этом случае держал себя в руках лишь потому, что его самого держали в руках; потому что его конфессия на Западе оставалась в меньшинстве, потому что ариане-германцы господствовали не только в Италии, но и почти на всем Западе: на севере — бургунды, на юге Франции и в Испании — вестготы, в Африке — вандалы. Вот почему такой громогласный, чтобы не сказать горластый, Геласий не смел даже пикнуть. Он руководствовался классическим принципом католиков: когда мы в большинстве — никакой терпимости, если мы в меньшинстве — потерпим