47.
Эта женщина бесспорно оказывала на Юстиниана сильнейшее влияние. «Они ничего не делали друг без друга», — отмечает Прокопий спустя два года после ее смерти, что верно, скорее, только в отношении императора. Феодора — изящная, неизменно элегантная дамочка, стройная, бледнолицая, с большими черными выразительными глазами, темпераментная, не без юмора, невероятно волевая и, пожалуй, более энергичная, чем ее супруг — она не просто двадцать один год восседала рядом с ним на троне. Она была кем-то вроде вице-императора, соправителя, а временами управляла едва ли не больше, нежели сам Юстиниан. Министру персидского царя она горделиво пишет: «Император никогда не принимает решений, не посоветовавшись со мной»47.
Ее отец присматривал за медведями на ипподроме. Согласно Прокопию, она еще малолетней девочкой занималась противоестественным развратом со слугами знатных посетителей цирка, затем в публичном доме «оказывала непристойные услуги», в течение одной-единственной оргии отдаваясь свыше сорока раз. Прокопий, правда, признается, что «страшась соглядатаев, мести власть имущих и жестокой смертной казни», он был вынужден о многом умалчивать, однако в своей пресловутой «Тайной истории» («Historia агсапа») отвел душу. Эта книга пропитана безудержной ненавистью к Юстиниану и Феодоре, которых он («как и большинство из нас») считал ночным кошмаром, исчадиями ада и дьяволами в человеческом облике, что он подтверждает, приводя множество жутких историй. Как бы то ни было, все это вышло из-под пера заядлого патриота, в принципе, вполне лояльного к империи. Но при всей силе красноречия и необузданной фантазии Прокопия, обрушивающего водопады чудовищных, порой невероятных обвинений на политику всехристианнейшей императорской четы, он не обходит стороной самой сути дела. Он сообщает также о двух детях и постоянных абортах столь рьяно пропагандировавшей порядочность и целомудрие Феодоры. Современный историк называет ее продажной, недостойной и похотливой, настоящей «помесью столичной девахи, клоунессы и дешевой актриски» (Рубин/ Rubin). Ее загадочные, непостижимо темные глаза взирают на нас с мозаик Равенны49.
Свою карьеру актрисы — в том числе в публичном доме, где она подвизалась в комических пантомимах и «живых картинках» — Феодора завершила, сбежав с африканским начальником правинции Гекеболом, который, однако, вскоре послал ее ко всем чертям, что ей совсем не повредило. Ибо, еще раз докатившись, по всей видимости, до самого дна, она смогла, используя свое тело, подняться до общения с высокопоставленными, а вскоре и с высочайшими персонами. Быть может, с монофизитским патриархом Александрии Тимофеем III, ее «духовником», о котором она всю жизнь вспоминала с благодарностью; быть может, с патриархом Антиохии Севером, которому она досталась от Тимофея. Потом в нее влюбился Юстиниан, возвысил ее и женился на этой грациозной, цепкой, движимой инстинктами «тигрице». Он угадывал все ее желания и сложил к ее ногам полмира. В эшелонах высшей власти редко попадались два настолько созданных друг для друга существа. «Государство стало топливом для костра этой любви» (Прокопий)50.
Феодора разделяла страсть Юстиниана к теологии и религиозной политике. Но в отличие от него, фанатичного приверженца Собора в Халкидоне, она еще до восшествия на трон тяготела к монофизитам, быть может, из-за старой любви к своему «духовнику» патриарху Тимофею. Поэтому монофизитские теологи превозносили ее и даже приписали ей происхождение из семьи священника-монофизита и утверждали, что после ее кончины колокольный звон всех церквей возвещал о ее славе. Не исключено, что она и на самом деле верила в то, что отстаивала, хотя уже при ее жизни на этот счет ходили разные слухи. Христианство изначально разъединяло близких друг другу людей, отрывало детей от родителей, а мужей от жен, что активно поощрялось клиром (кн. 1, стр. 132). Вполне возможно, что Юстиниан и Феодора — что предполагал уже император Анастасий и его окружение — просто цинично ломали комедию перед всеми. Ловко распределив роли, он заявил о своей приверженности «двум природам», а она — одной. Тем самым они привязывали к императорскому дому обе крупнейшие христианские общины51.
Феодора даже основывала монастыри, из которых выходили монофизитские миссионеры. Ни для кого, в том числе и для ее супруга, не было тайной, что она предоставляла в своем дворце убежище многим монофизитским прелатам. Патриарха Анфимия, которого Юстиниан в 535 г., в период монофизитской фазы своей политики, возвел на константинопольскую кафедру, а через год изгнал, идя на поводу у папы и готовясь к войне в Италии, вытащили из дворца, где он провел двенадцать лет, лишь после ее смерти52.
Итак, известная всему городу жрица любви, став императрицей, вдруг оказалась благочестивой и целомудренной. Она была щедра к церквам и монастырям, приветствовала законодательство о семье и браке, регламентировала ночную жизнь и даже пыталась перевоспитывать константинопольских проституток — более пятисот женщин и девушек — в «Доме покаяния», внося за каждую из них плату в пять золотых. Поговаривали, что большинство из них от отчаяния утопилось в море. Как бы то ни было, вынужденный аскетизм и воздержание пробудили в Феодоре бесчеловечность. И если прежде она больше всего на свете любила совокупляться, то теперь ее излюбленным времяпрепровождением стали пытки. Она ежедневно посещала камеры пыток и жадно взирала на истязания. «Если ты не исполнишь моих приказов, — такова была ее излюбленная формулировка, — то клянусь Тем, Кто вечен, что я прикажу плетьми содрать тебе кожу со спины»53.
Несомненно, что Феодора, чей деспотизм, чья любовь и особенно ненависть не знали границ, Феодора, которая почти маниакально отправляла своих врагов в ссылку, в темницу, на смерть и позор, Феодора, которая хладнокровно отправляла на виселицу даже императорских фаворитов и устраивала государственные показательные процессы против лиц высших классов, заподозренных в гомосексуализме — несомненно она была во сто крат темпераментнее своего венценосного супруга, который, если верить Про копию, не проявлял ни гнева, ни негодования даже по отношению к тем, кто у нее вызывал бурю возмущения. «С виду мягкий, держа брови домиком/тихим голосом он отдавал приказы на умерщвление тысяч невинных людей, на разрушение городов, на конфискацию в пользу государства всего имущества. Просто агнец, а не муж». Во всяком случае, это был тот самый муж, чье благочестие славили на всех углах, муж, прозванный «divinus»*, чей закон и дворец называли «sacer»** и «sanctus»***, которого превозносили как наикротчайшего (piissimus) князя, кто мог писать: «Император, основывающий свое правление на святой вере, правит земной юдолью по милости Божьей», он «по доброте Предвечного получил свой скипетр»54.
* Divinus (лат.) — божественный. (Примеч. ред.)
** Sacer (лат.) — как ни странно, это слово имеет два значения: святой и проклятый. (Примеч. ред.)
*** Sanctus (лат*) — святой. (Примеч. ред.)
Спокойствие кроткого агнца невозможно вообразить у Феодоры с ее замашками хищника. Но в остальном, до самой своей смерти от рака в 548 г. (скончалась в возрасте 52 лет) она оставалась столь же помешанной на роскоши, алчной до власти и денег, столь же кровожадной, изолгавшейся и бессовестной, как и сам Юстиниан. Некоторые из подаренных ей императором имений находились в Малой Азии и Египте. Она имела обыкновение путешествовать в сопровождении четырех тысяч слуг. Она в мгновение ока швыряла на ветер колоссальные суммы. Вышедшая из самых низов, она безмерно увеличила представительские расходы. Она буквально во все совала свой нос, интриговала во всех сферах — в государственном управлении, дипломатии, церкви. Она продвигала своих фаворитов на высшие посты. Она создавала и низвергала патриархов, министров и военачальников55.
Она вменила в обязанность раболепное преклонение перед императором и неусыпно блюла протокол, который предписывал даже первым лицам двора многочасовые ожидания э приемной. Для всех неугодных у нее наготове были темница и ссылка. Чтобы быстрее утолить свою месть и еще больше увеличить свое гигантское состояние, она даже назначала экстренные суды. Прокопий сообщает об одном близком Велизарию сенаторе, которого приковали цепью к кормушке в потайном подземелье: «До полного сходства с ослом ему недоставало лишь ослиного крика». А о Буцесе, который, по общепринятому по сей день мнению, был весьма достойным военачальником, но больше двух лет содержался в темнице в ее дворце, Прокопий пишет: «Человек, который каждый день бросал ему еду, вел себя как зверь со зверем, как немой с немым». Доходы от постоянно множившихся конфискаций не в последнюю очередь доставались Феодоре. Ее интересы обслуживал штат ее личных шпионов и филеров, а после ее кончины ими стал пользоваться император, хотя и не столь коварно56.
Будучи женщиной, которой ничто не было столь чуждо, как изучение документов и копание в деталях, она, в отличие от Юстиниана, уделяла много времени уходу за своим телом. Прокопий, который вообще-то сообщает о ней исключительно негативные факты, рассказывает, что о своем теле она заботилась без устали. Она невероятно долго принимала ванну по утрам, и ее завтрак обилием блюд и напитков не уступал остальным трапезам. После чего она вновь отдыхала и вообще подолгу спала. «Несмотря на то что императрица во всем отличалась исключительной невоздержанностью, она полагала, что может управлять империей в те немногие часы, которые у нее оставались для этого»57.
Свою самую главную роль Феодора сыграла, пожалуй, в январе 532 г., во время мощного восстания «Ника» («nika!»: «побеждай!» — боевой клич мятежников).
Недовольство народа привело к этому восстанию, последнему сражению народа за свою свободу. Во имя этого даже объединились цирковые партии: прасинов («зеленых») и венетов («голубых»). Первые были монофизитами, а вторые — правоверными. Уже был провозглашен другой «император» — племянник императора Анастасия Ипатий, что было сделано против его воли. «Зеленые» проявили инициативу, а «голубые» поддержали ее. Они ворвались в тюрьмы и освободили заключенных. Многие дворцы — прежде всего городской префектуры и сената — были подожжены. В огне оказались церкви, произведения искусства и аристократические кварталы. И днем, и ночью Константинополь полыхал: Огонь угрожал даже Императорскому дворцу. Святая София была разграблена. Положение казалось безвыходным. Осажденный в своей резиденции Юстиниан был готов отказаться от всего — от трона и от империи — и бежать через Босфор. Лишь Феодоре удалось удержать его ставшей знаменитой фразой: «Что до меня — так я остаюсь. Мне нравится старинная максима: пурпур — самый лучший саван».