— Увы, — Савелий развел руками, — хочешь выяснить — шли запрос в диспансер по месту постоянной регистрации. Пока так, но в недалеком будущем нам обещают единую базу…
— Знал бы ты, что нам обещают в недалеком будущем, — многозначительно сказал Виталик. — Все обещают и обещают… Ой, совсем забыл!
Виталик хлопнул себя ладонью по лбу, вскочил и направился в прихожую, где на вешалке оставил свою сумку. Вернулся с новыми фотографиями.
— Поскольку индивидуальность преступника больше ничем не проявляется, ответ надо искать здесь, — сказал он, передавая фотографии Савелию.
— Волга впадает в Каспийское море, — продолжил Савелий. — Солнце встает на востоке, в Москве сегодня жарко…
— Ты не умничай, — перебил Виталик, — ты лучше дай психологический портрет преступника…
— Вместе с адресом.
— Можно и вместе с адресом, а потом уже умничай сколько захочется.
Труп на фотографии выглядел как-то по-клоунски или, скорее, по-киношному — рулон, из которого торчат ботинки.
— Интересно — на ботинки у него пленки не хватило или они что-то значат? — подумал вслух Савелий.
— Мог бы и ботинки прихватить, если б хотел, — пожал плечами Виталик. — Там, в зарядке, еще два початых рулона стояли. Может, просто торопился.
Савелий перешел к фотографиям листа с рецептами. Гуляш из говяжьего сердца или вымени, голубцы мясные, долма… Рецепт голубцов обведен красным. А если бы он выбрал гуляш из сердца? Вскрыл бы тогда грудную клетку? Нет, не дурак, понимает, что надо выбирать, сердце так вот просто, да еще и без специальных инструментов, из груди не вырежешь. Провозишься да в крови измажешься. Это тебе не труп в пленку закатывать.
— Он не дурак… — вслух сказал Савелий.
— Это хорошо, скорее поймаем. Умные предсказуемы, их ловить легче. Я тебе так скажу — третье убийство подтвердило, что преступник убивает бессистемно. В цепочке «сын заместителя директора — сотрудница отдела персонала — водитель погрузчика» нет никакой связи. И к тому же Шарабчиев в день своей смерти остался на переработку, чего наперед никто предсказать не мог. И то, что он будет ставить кар на зарядку, тоже никто не мог предсказать, он же его не каждый день ставил, а только по мере необходимости.
— Убийца мог элементарно следить за ним, — возразил Савелий, — сотруднику склада несложно это сделать.
— Так-то оно так, — вздохнул Виталик, — но чует мое сердце, что убивает он бессистемно. Пришел — увидел — убил — ушел. Неуловимый мститель. На момент смерти Шарабчиева на территории склада было девяносто два сотрудника и четырнадцать человек посторонних. Всего-то!
— Но ведь кого-то можно исключить?
— Женщин, всех посетителей, которые не были на территории во время двух предыдущих убийств, охранников у входа, которые постоянно были в поле зрения камер. Остается семьдесят пять человек, к тому же на складе учет прихода и ухода сотрудников ведется вручную, карточек на входе-выходе отмечать не надо, поэтому цифры условны. При желании любой сотрудник мог задержаться, отсидеться где-нибудь в тени, убить и уйти домой. А мог и не уходить никуда — поспать там, где отсиживался, и утром сделать вид, что только пришел на работу. Камеры-то на вахте хреновенькие, когда толпа прет, опустив головы, каждого не идентифицируешь, можно только по головам считать, не более того. Короче говоря, подозревай всех — не ошибешься.
— Это вообще очень перспективный метод, — одобрил Савелий. — Если подозревать всех, то ни за что не ошибешься, потому что преступник непременно окажется в числе подозреваемых.
— Ты по ходу дела усваиваешь азы оперативного мышления, — хохотнул брат и, увидев, что Савелий поднес фотографию поближе к глазам, спросил: — Углядел что-нибудь?
— Прикольные консервы, называются «Кисло-сладкое мясо», — ответил Савелий и зачитал вслух: — «Консервы „Кисло-сладкое мясо“ — очень вкусное готовое блюдо; оно приготовлено из первосортного мяса, коровьего масла, фасоли или чернослива, томата-пюре, муки пшеничной, лука, соли, сахара, моркови, петрушки, чеснока, специй, красного вина и уксусной эссенции…»
— Фигня какая-то, — высказался Виталик.
— «Мясо режут на ломтики толщиной десять миллиметров, — продолжал Савелий, — кладут на восемь суток в маринад, после чего его проваривают, укладывают в банки, заливают соусом (томат-пюре, вино, сахар, масло, мука)».
Виталик брезгливо поморщился.
— «Консервы эти готовят в двух видах — с фасолью или с черносливом!» — добил его Савелий.
— Послушай, а почему ты меня ничем не кормишь? — с ехидцей спросил брат. — Я же все-таки прямо с работы к тебе приехал. На дефлопе с крутоном я не надеюсь, но на яичницу рассчитываю.
— Извини. — Савелий положил фотографию на стол и поспешил к плите.
— Желательно на сливочном масле и сыру от души настрогать! — высказался вдогонку Виталик. — И кетчупом, кетчупом полить не забудь…
Чисто из вредности Савелий немного извратился с кетчупом — полил яичницу фигурно, написав на ней «Виталя-обжора».
Мог бы написать что угодно или вообще ничего не писать, потому что голодному Виталику было не до подобных «изысков». Пока он уминал яичницу, по обыкновению, помогая вилке не ножом, а куском хлеба, Савелий изучил оставленный преступником лист с другой стороны. Тушеное говяжье сердце, гуляш из легких, в колонке написано про купаты и кебаб.
— А вдруг все дело в колонках? — предположил Савелий. — Вдруг рецепт — это только для отвода глаз или усложнения загадки? Тогда ясно, почему убийца выбрал именно эту книгу, мало где помимо основного текста есть такие колонки.
— И что же он хочет сказать? — Виталик на секунду отвлекся от яичницы. — Что кисло-сладкое мясо — вкусное блюдо? Нет, тут что-то другое, нутром чую…
6
— Я догоняю ее, хватаю за волосы, рывком притягиваю к себе и ножом по шейке — чик! Шейка у нее тоненькая… Видели бы вы ее шейку, это же не шейка, а что-то! Раритет, шедевр… Нежная, алебастровая, нет — мраморная, да — мраморная, с прожилочками… Она вся вообще как мраморная статуэтка, моя Иришка… Я ее поначалу «ириской» называл, когда что-то ласковое хотел сказать, она так злилась прикольно, глазками сверкала бесстыжими…
Надо же — «шейка», «раритет», «мраморная», да еще и «с прожилочками»! В любой душе, даже самой суровой, казалось бы, огрубевшей до предела (красивее звучало бы «огрубевшей до беспредела», красивее, но неверно, потому что предел есть всему и всегда), так вот, в любой душе всегда таится искорка нежности. И много чего еще таится…
— А откуда взялся нож, Сергей Леонидович?
— Из кармана, — немного удивленно ответил пациент. — Я, знаете ли, в рабочем поселке вырос, там без ножа — никуда. Зачморят, загнобят. Поселок наш снесли давно, а привычка ходить с ножом осталась…
Не вставая с кушетки, Сергей Леонидович сунул правую руку в карман брюк.
— Вот! Ручная работа.
Резкий щелчок заставил Савелия вздрогнуть.
— Мастер делал, — уважительно сказал Сергей Леонидович, касаясь выскочившего лезвия подушечкой большого пальца. — Штучная работа. Жало гибкое, на ребро наткнется — не сломается, точится в два взмаха, заточку держит долго. Я им как-то раз побрился на спор…
Сергей Леонидович — бизнесмен средней руки. Из тех, кто слово «деньги» произносит с оттенком пренебрежения, а слово «олигарх» — с придыханием. Бизнес у него какой-то мутный, в духе современности. То ли торговля буровым оборудованием, то ли сдача этого оборудования в аренду, то ли его обслуживание, короче говоря — при доходном, нефтяном, деле человек, можно только позавидовать. К Савелию он попал по рекомендации одного давнего пациента, знакомого еще по Корсаковке. Без рекомендации Савелий с таким гамадрилом ни за что бы не согласился работать, сославшись на занятость, и отправил к участковому психиатру. Одним из главных преимуществ врача кабинета социально-психологической помощи при кризисных состояниях является относительная свобода выбора пациентов. Относительная, ограниченная определенными рамками, но все же — свобода.
Савелий предпочитал иметь дело не столько с перспективными (как ее наперед оценишь, перспективу-то?), сколько с интересными случаями. На интересных случаях и совершенствуется мастерство. Интересный пациент подобен лабиринту с множеством дверей. Подобрал не торопясь (спешка и психиатрия совместимы примерно так же, как лед и пламень) ключик, открыл одну дверь и начал примериваться к другой. И так до тех пор, пока все двери не будут открыты. Или пока пациентам не надоест и у них не иссякнет желание общаться.
Сергей Леонидович относился к числу не очень интересных пациентов. Не лабиринтом с дверями был он, а тяжелым, грубо сработанным, но крепко сколоченным сундуком, запертым на большой амбарный замок. Вроде бы на первый взгляд и не подступишься, а на самом деле здесь и ключ подбирать не надо, время попусту тратить, потому что такие примитивные замки легко открываются любой отверткой. Разогнутая канцелярская скрепка тоже подойдет. Одно слово — гамадрил. Узколобый, плосколицый, звезд с неба не хватающий, но при всем том донельзя самодовольный. Сразу же после знакомства предложил «посидеть в неформальной обстановке», чтобы «расслабиться и получше узнать друг друга». Обычное дело — пациенты часто пытаются завести дружеские, а то и любовные отношения с докторами. Савелий тактично, чтобы не обидеть явно склонного обижаться человека, объяснил вред подобного развития отношений между врачом и пациентом. Табу распространяется не только на секс, но и на неформальные встречи, приятельство, дружбу. Сергей Леонидович вроде как понял или только притворился, что понял, но больше попыток к «сближению» не делал.
— Разрешите?
Савелий не стал протягивать руку первым, потому что тогда бы просьба выглядела как приказ. Сергей Леонидович подал нож галантно — рукояткой вперед, перехватив за лезвие.
Нож был красив. На рукоятке — деревянные накладки в виде оскалившегося барса, по отполированному до зеркального блеска лезвию вытравлен узор, навевающий мысли о томных изгибах женского тела. Действительно — штучная работа и сразу видно, что мастер делал. Не ремесленник, художник.