— Очень приятно. Надеюсь, мы тебе не помешаем? — ядовито спросил я, предчувствуя, что ни поработать, ни побеседовать с Илюшей мне уже толком не удастся.
— Нет, ничего, — успокоил меня Вал. Индустриальный, который обладал завидной способностью не замечать иронии. — Можете продолжать. Я спать еще не хочу. Надо кое-какие записи просмотреть…
— Может, все-таки пойдешь к Булаеву? Кабинет свободен… Открыть тебе?
— Нет, не надо. У него северная сторона и окна не заклеены, — обстоятельно объяснил Валентин, — а я где-то чих подхватил… Слышишь? — он пошмыгал носом.
Валентин выложил из карманов на стул блокноты и, прикрыв ноги моей шинелью, растянулся на диване. Все это он проделал с таким безмятежным видом, как будто в комнате никого, кроме него, не было.
Допрашивать человека в присутствии третьего всегда затруднительно, но вести допрос, когда этот третий — Валентин, было невозможно. Я отпустил свидетеля. Но улизнуть мне не удалось. Вал. Индустриальному требовалась моя помощь. Он собирался писать статью о социально-криминологическом и психиатрическом исследовании личности преступника. Я посоветовал ему съездить на Арбат в криминологическую клинику (была и такая!), но оказалось, что он уже там побывал и объяснения специалистов его не устраивают.
— Так что ты от меня хочешь?
— Классового осмысливания, — торжественно сказал Валентин и уселся с ногами на диване.
— Ну, это не для меня.
Лучше бы я промолчал!
— Вот,вот! — обрадованно закричал Индустриальный, злорадно шмыгая носом и приподнимая брови, которые мгновенно приняли боевую треугольную форму. — Пра-а-актик! — ехидно пропел он. — Хватать и не пущать, да? — Он внушительно покачал перед моим Носом пальцем. — Нет, так дело не пойдет.
Валентин жаждал спора, и он мне этот спор навязал.
— Давай рассуждать конкретно, — говорил он. — Что такое преступность? Социальное явление. Так? Так. А чтобы бороться с социальным явлением, надо бороться с его корнями. Так? Так. А как ты можешь с ними бороться, если не хочешь их изучать?
— Подожди, — оборонялся я, — у нас задачи более узкие. Нам поручено определенное дело. Уголовный розыск должен…
Но чем должен заниматься уголовный розыск, сказать мне не удалось.
— Нет, это ты подожди, — перебил меня Валентин. — Если на то пошло, уголовный розыск вообще выдуманное учреждение.
— То есть как выдуманное?
— А так. Выдуманное. На месте Политбюро я бы его ликвидировал.
— А что бы ты сделал на месте Политбюро с уголовниками? — заинтересовался я.
— Лечил бы их…
— Касторкой, каплями датского короля?
— Провокация не метод спора.
— А все же?
Вал. Индустриальный высморкался и со свойственной ему непосредственностью вытер нос полой моей шинели.
— Тебе известно, что у 80 процентов преступников Москвы наследственное отягощение?
— Какое отягощение?
— А такое: их родители — алкоголики, сифилитики и больные туберкулезом. Известны тебе эти факты^ Неизвестны. А такие факты нужно изучать и классово их осмысливать.
— Ну-ну.
— Что «ну-ну»? Вот Ляски проводил обследование мошенников. Знаешь, что оказалось? В 37 случаях из 100 осужденные за мошенничество зачаты родителями в пожилом возрасте. Факт? Факт. Осмысли его. Тогда ты и поймешь, как нужно бороться с мошенничеством.
— А ты что предлагаешь? Запретить женщинам после тридцати лет рожать или направлять их младенцев сразу же в исправдом?
Валентин побагровел и спустил ноги с дивана: он готовился к сокрушительному удару, который должен был стереть меня в порошок. Но нанести этот удар он не успел. В комнату вошел Фрейман. Илюше не потребовалось много времени, чтобы правильно оценить ситуацию. Мельком взглянув на раскрасневшегося Валентина, он сказал:
— Белецкий, быстро! Срочный выезд на место происшествия. Собирайся.
Валентин насторожился: спорщик мгновенно уступил место репортеру.
— А что за происшествие? — спросил он.
— Ничего для тебя интересного — обычная классово-однородная драка.
— Не врешь?
— Спи спокойно, гладиолус, — прочувствованно сказал Илюша, — даже на заметку не потянет. Только отдай Белецкому шинель. Тебя согреет твое горячее сердце. Давай, полноценное дитя юных родителей!
Я набросил шинель и вышел вместе с Фрейманом в коридор.
— Умучил тебя?
— Не говори.
— А я только сейчас освободился.
— Хоть с толком поработал?
— Черт его знает, сам еще не разберусь. В голове такой туман, как будто всю ночь с Вал. Индустриальным проспорил. Может, разговор до завтра отложим?
— А за что, спрашивается, я муки принимал?
— Тоже верно.
Мы прошли к Фрейману. Илюша подробно рассказал о посещении магазина Богоявленского.
— Значит, нюх Кемберовского все-таки не подвел?
— Не подвел, — согласился Илюша. — Убит Богоявленский. И убил его тот самый человек, который потом побывал у него на квартире.
— Это уже кое-что.
— Кое-что, но не так уж много.
По мнению Фреймана, отпечаток подошвы был малопригоден для идентификации. Следов пальцев рук он нигде не обнаружил.
— Судя по всему, профессионал? — спросил я.
— Наверняка. В этом мы с Мотылевым не расходимся. И отжим дверей, и взлом сейфа сделаны чисто, правда, грубовато, топорно, но со знанием дела: чувствуется, что не впервой. Надо будет потрясти медвежатников.
— За этим дело не станет. Завтра же поговорю с Савельевым. Ты квартиру опечатал?
— Опечатал.
Я посмотрел протоколы допросов и осмотра места происшествия и, уточнив некоторые детали, спросил:
— А почему ты отвергаешь версию Мотылева? Дуракам иногда тоже приходят в голову неглупые мысли. Старик вполне мог быть наводчиком. Мне в Петрограде пришлось столкнуться с похожим делом. Месяца два по малинам лазили, а оказалось зря: вор свой, домашний. Симпатичные старички — народ опасный. Что, если он в паре работал? Риск на одного — добыча на двоих…
— Вряд ли.
— Почему?
Фрейман не торопился с ответом.
— Нюх?
— Нет, не нюх. — Он улыбнулся. — Напрасно стараешься. Ни с ищейками, ни с оперативниками я не конкурирую. У меня, гладиолус, нюха нет.
— А что есть?
— Логика. Слышал про такую науку?
— Мельком.
— Ну так вот, я начисто отбрасываю свои личные впечатления, отзывы о старике как об исключительно честном человеке, его поведение на допросе — все это я отбрасываю. Пожалуйста. Пусть приказчик жулик из жуликов, пусть он жаждал ограбить Богоявленского и дал дело некому уголовнику. Хорошо. Но почему он тогда не объяснил исполнителю, где лежат деньги и ценности? Ведь это элементарно! Посуди сам. Касса магазина совершенно не тронута — все сходится до копеечки, ни одна вещь из магазина не исчезла… Как ты это объяснишь?
— Кто-то помешал, не успел забраться в магазин. Просто.
— Нет, не просто. Открыть дверь из коридора в магазин было намного легче, чем взламывать дверь в квартиру Богоявленского: там замок не на шурупах, а на соплях держится. А взломщик начал почему-то с квартиры… Богоявленский своему приказчику во всем доверял. Как я выяснил, старик хорошо знал, что хозяин держит деньги не в сейфе, а в бюро. И что же? Сейф взломан, а бюро нет. Дальше. Какого черта приказчику нужно было лезть в мокрое дело? Он мог ободрать хозяина, как липку, и без убийства. Логично?
— Логично-то логично. Но ведь курс логики на факультете слушал все-таки ты, а не приказчик…
— Тоже верно, — рассмеялся Фрейман, — поэтому Мотылев и производит сейчас у него обыск на квартире.
— А не маловато?
— Не возражаю против дальнейшего наблюдения. Удовлетворен?
— Вполне.
— Дополнений нет?
— Нет.
— Тогда у меня есть. Тебе ничего не кажется странным в действиях преступника?
— Не побывав на месте, трудно о чем-либо судить.
— У меня нет уверенности, что это был обычный грабеж. Мне что-то раньше не встречались бескорыстные грабители…
— Но у тебя написано, что исчезли золотые часы, папиросница, портмоне крокодиловой кожи, еще кое-какие вещицы…
— Верно. Но все это мелочи по сравнению с тем, чем он мог при желании поживиться… Не забывай, что в квартире работал не новичок, и работал длительное время. Кстати, вспомни, убив Богоявленского, он не потрудился снять с его пальца платиновое кольцо. Любопытный фактик?
— Пожалуй.
— Когда я осматривал квартиру, у меня создалось впечатление, что здесь производился обыск, тщательный обыск. И взломщик искал не деньги. Чтобы обнаружить деньги, большого труда не требовалось. Он искал что-то другое, а золотые вещи прихватил так, по привычке, что ли, или чтобы создать видимость грабежа…
— Но что он мог разыскивать?
— Приказчик показал на допросе, что Богоявленский вел какие-то записи, хранил письма. Стрельницкий пишет ему, что перешлет с оказией книжечку дневника и ожидает следующие книжечки. Я никаких записей не обнаружил…
— Они где находились?
— Старик говорит, что, кажется, в сейфе. Там Богоявленский держал свои документы.
— А как ты расцениваешь шантаж Богоявленского Таманским?
— Никак. И Таманский, и Борис Соловьев пока лишь одни фамилии… Посмотрим, что скажут Лохтина, Стрельницкий и этот седоватый господин. Три человека — три ниточки… Но как тебе нравятся знакомства скромного антиквара, который получал подарки от Распутина, дружил с Лохтиной и информировал Стрельницкого о последних днях Николая II.
— Тебе не кажется, что самое время передавать дело ГПУ?
— Нет, — покачал головой Илюша.
— Загорелся?
— Так же, как и ты, гладиолус. Я тебе при первом нашем знакомстве говорил: Фреймана не обманешь, я тебя насквозь вижу. Но ты до сих пор увиливаешь от двух существенных вопросов…
— Каких?
— Почему марсиане не справляют день рабоче-крестьянской милиции и что растет в пампасах…
Вопреки ехидному прогнозу Сухорукова относительно «сквознячка» дела группы шли неплохо. Даже скупой на похвалу Медведев и тот на одной из оперативок сослался на положительный опыт совместной работы Фреймана и Белецкого. Но Виктор, так мне по крайней мере казалось, относился к нам настороженно, считая, что за нами нужен глаз да глаз. Кажется, благодаря ему группу и решили заслушать на совещании.