— Мне они сразу бросились в глаза, честное слово! — не удержалась девушка.
— Спрашиваем, — невозмутимо продолжал рассказ Сидоров, — чьи это вещи? Зубцов говорит: приезжие оставили. Ну, кто на рынок приехал торговать… Знакомые, что ли? Нет, говорит, просто попросили, пусть постоят вещи…
— Мешок и чемодан принадлежат одному человеку? — уточнил Измайлов.
— Разным, — ответил Сидоров. — Редиску женщина оставила, а чемодан какой-то мужчина.
— За мешком эта женщина при нас пришла, — опять вставила Волошина. Забрала и стала торговать на рынке…
— А за чемоданом никто не пришел, — сказал Сидоров. — Мы целый час ждали… Попросили Зубцова открыть…
— Я как чувствовала! — взволнованно воскликнула девушка. — Открываем, а там!.. Нет, вы только посмотрите, товарищ прокурор!
Она вскочила, сгребла целлофановые сумки, которые пользуются у женщин таким успехом (удобно, конечно, в сложенном виде занимают мало места, и вид у них приятный), отложила в сторону. Под сумками аккуратной стопкой лежали новенькие джинсы.
— Импорт, — комментировал Сидоров.
— Самые модные! Вы только посмотрите, какие фирмы! — показывала этикетки Волошина. — «Супер Райфл», «Вранглер», «Ли», «Монтана»… Целых пятьдесят штук! Если даже по сто пятьдесят — семь с половиной тысяч рублей!
— Но это не все, — сказал Сидоров, помогая девушке выложить джинсы на стол.
Под ними были еще майки. Белые, с короткими рукавами. По таким буквально сходили с ума мальчишки и девчонки: на груди красовалось каре из четырех голов (две женские и две мужские). Поверх рисунка алели буквы АББА.
— Маек — ровно сто штук, как одна. — Волошина посмотрела на прокурора, ожидая слов одобрения.
— Вот акт! — поспешно протянул ему бумагу Сидоров.
Захар Петрович прочел акт. Там говорилось, что настоящий документ составлен «по факту обнаружения чемодана, содержащего сто целлофановых сумок, пятьдесят новых джинсов иностранного производства и сто маек с рисунком, принадлежащих неизвестному лицу…».
Акт был подписан тремя народными контролерами, а также Зубцовым.
— Знаете, товарищ прокурор, — еще больше волнуясь, начала Волошина, этот Зубцов никак не хотел подписывать акт, мол: «Я тут при чем?» Тогда предложили ему вместе с нами пойти в милицию… А он, услышав про милицию, распсиховался, стал кричать: «Вы хотите меня, честного человека, опозорить на весь город, ни в какую милицию не пойду. И все. Хоть убейте». А потом, потом стал угрожать даже…
— Угрожать? Кому и за что? — решил уточнить Измайлов.
Но Волошина не спешила с ответом. Она стала крутить головой то направо — в сторону Сидорова, то налево, где находился Бровман, желая, но не решаясь что-то спросить у них.
— Говори все, как было, — рубанул рукой по воздуху Сидоров.
И Волошина, облегченно выдохнув, начала:
— Понимаете, товарищ Измайлов, этот самый Зубцов сказал, что он дружит с вашим сыном и вас лично хорошо знает, поэтому…
— Что? — не удержался Измайлов, но тут же, погасив свою эмоциональную вспышку, попросил рассказывать дальше.
— Так вот, этот Зубцов заявил, что если мы потянем его в милицию за этот чемодан, то он найдет на нас управу у прокурора и мы еще пожалеем… Вот мы и решили сами прийти к вам, показать чемодан и этот акт, все выяснить, а не ждать, когда он на нас наклепает бог знает что.
— Значит, испугались? — едва улыбнувшись, сказал прокурор. — А еще народные контролеры…
Маргарита Волошина, почувствовав поддержку Измайлова, набросилась на Бровмана:
— Я же говорила, что нечего с ним цацкаться, надо было его за шкирку и в милицию, мало ли чего он не хочет… Правильно я думаю, Захар Петрович?
— К сожалению, не совсем. Если Зубцов не хотел с вами идти в горотдел для выяснения всех обстоятельств, то насильно «тащить» его, тем более «за шкирку», как вы тут выражались, нельзя. Не имеете права.
Народные контролеры многозначительно переглянулись. Заметив это, Измайлов продолжил:
— Да, не имеете права, независимо от того, в каких отношениях он с прокурором, его женой или сыном…
— Про жену Зубцов не говорил, — уточнила Волошина.
— И на том спасибо, — усмехнулся Измайлов. — А если говорить всерьез, то про Боярского я действительно от сына, Володьки, что-то слышал — он раза два магнитофон свой чинить в мастерскую носил, а вот, как говорят, в списках моих знакомых не значатся ни Боярский, ни Зубцов. Да и какое это имеет значение? — Прокурор пристально посмотрел на Волошину и на других контролеров, а затем, встав из-за стола, открыл настежь окно и продолжил: — Не кажется ли вам, дорогие товарищи, что часто, слишком часто мы принимаем те или иные решения в зависимости от того, кто он, что он, чей сын, брат или сват?..
Не ожидая ответа, Захар Петрович сел на свое место, набрал номер телефона начальника горотдела внутренних дел. Никулин был у себя.
— Слушай, Егор Данилович, — сказал Измайлов, — срочно пришли ко мне кого-нибудь из ОБХСС…
Буквально через пятнадцать минут в прокуратуру приехал старший инспектор ОБХСС Юрий Александрович Коршунов. Измайлов передал ему, как говорится, с рук на руки народных контролеров. Были предприняты все необходимые меры к поиску и задержанию владельца чемодана.
В конце рабочего дня старший лейтенант Коршунов снова приехал к Захару Петровичу. Был он раздраженный, взвинченный.
— Недаром говорят: если баба встрянет — пиши пропало! — сокрушенно произнес он. — Ну и дошлая же эта девица!
— Контролерша, что ли? — спросил Измайлов.
— Ну да! Риточка-Маргариточка! У парней-то мозги сразу заработали. Хотели из мастерской позвонить нам. А там, как назло, телефон испортился. Этот паренек, Бровман, побежал к автомату. Автомат тоже не работал. Девчонка и уговорила забрать чемодан… Надо же было сморозить такую глупость! — кипел старший лейтенант. — Ведь вот, казалось бы, доброе дело сделали эти контролеры. Хорошо, засекли! И дали бы знать нам, не поднимая шума! Мы того голубчика постарались бы тепленьким взять.
— А что говорит Зубцов?
— Что говорит? Мол, какой-то человек попросил, чтобы чемодан постоял у него с полчаса. Приезжий, говорит. Дескать, куплю кое-что на рынке и заберу чемодан…
— Зубцов описал его внешность?
— В коричневом костюме. Высокий. Глаза серые… Никаких особых примет. В общем, мы составили подробное описание.
— Кто-нибудь еще видел этого человека?
— Других свидетелей не нашли.
— А та женщина, что мешок с редиской оставляла?
— Тоже не видела. По словам Зубцова, мужчина, оставивший чемодан, заходил позже нее.
— Кто эта женщина?
— Пенсионерка. Бывшая колхозница. На деревни Желудево.
— Понятно… И что вы думаете обо всей этой истории? — спросил Захар Петрович.
Коршунов помолчал, подумал.
— Если все так, как рассказывает этот радиомастер…
— Других-то свидетелей вы не нашли, так?
— Так, Захар Петрович, — вздохнул Коршунов. — Я думаю, скорее всего можно предположить, что владельца чемодана спугнули контролеры. В таком случае — положение швах! Ищи-свищи…
— А джинсы, майки, сумочки? Тут пахнет большими деньгами…
— Так ведь своя шкура дороже… Судя по количеству товара, спекулянт с размахом. Мелочиться не будет…
— Как по-вашему, Зубцов действительно непричастен?
— Не знаю, Захар Петрович. Поработаем — увидим…
— А контролерам он действительно угрожал? — спросил Измайлов.
— Судя по всему, было дело. Скорее всего, от испуга. За всю жизнь ни разу в милиции не был даже в качестве свидетеля, а тут вдруг такое… Кстати, Захар Петрович, кто будет вести следствие? Мы? Или у себя материалы оставите?
— Обсудим с Егором Даниловичем, — подумав, ответил Измайлов.
На следующий день он позвонил майору Никулину. Тот взмолился и попросил поручить расследование кому-нибудь из следователей прокуратуры. В милиции была запарка: один из следователей вышел на пенсию, другой был в отпуске…
По факту обнаружения чемодана было возбуждено уголовное дело. Измайлов поручил его Глаголеву.
Евгений Родионович Глаголев стал следователем зорянской прокуратуры при обстоятельствах, не совсем обычных. А вернее, совсем необычных.
Когда он появился первый раз, Гранская, проработавшая следователем вот уже больше десяти лет, в шутку назвала Глаголева Бертильоном, о котором только что прочитала интересную статью в журнале. В ответ на это он загадочно усмехнулся. О шутке Гранской вспомнили довольно скоро. И вот почему.
Как известно тем, кто увлекается криминалистикой, история Альфонса Бертильона — одна из самых ярких в анналах науки о преступлениях. Весной 1879 года в полицейской префектуре Парижа, известной под названием Сюрте, появился болезненный молодой человек, замкнутый и недоверчивый. До этого он пробовал себя в разных жизненных предприятиях, но безуспешно. Место писаря в Сюрте могло устроить разве что отчаявшегося неудачника. Тем более, отец Бертильона был уважаемым врачом, вице-президентом Антропологического общества Парижа.
Короче, Альфонс Бертильон прозябал в углу одного из больших залов префектуры, внося в карточки описание личностей преступников. В то время еще не существовало такого универсального метода идентификации, каким стала позднее дактилоскопия. В картотеку заносились словесные приметы наподобие: «высокий», «низкий», «среднего роста», «особых примет нет», прилагались фотографии. Но это все мало облегчало работу полиции по установлению личности преступников.
Спустя четыре месяца после прихода Бертильона в Сюрте он сделал открытие, обессмертившее его имя. Духота, приступы мигрени и носовые кровотечения, мучившие Бертильона, не мешали ему, однако, находиться «во власти идеи». Он сравнивал фотографии арестантов, форму и размер носов, ушей. И, к общему смеху работников полиции, вдруг попросил разрешения обмеривать регистрируемых заключенных. Ему разрешили. До начала работы он стал посещать тюрьму, где производил свои измерения.
Не обращая внимания на недоверие и насмешки окружающих, Бертильон продолжал свое дело. Открытие его состояло вот в чем.