— Да. Удалось установить что-нибудь?
— Марчук на автобазе бывал. Но все интересы кончались автомобилями. Запчастями.
— Только?
— Только. А насчет дефицита… Зачем Бабаянцу лезть в спекуляцию? Он и сам на дефиците сидит… Помните, у Райкина?
— Да, — улыбнулась Инга Казимировна и серьезно добавила: — Я вот о чем думаю. Очень сомневаюсь, справятся ли в нашей лаборатории с исследованием образцов почв? Здесь, по-моему, нужен специалист высокой квалификации.
— А давайте сразу заедем в лабораторию, — предложил старший лейтенант.
Они так и сделали. Гранская оказалась права. Ей посоветовали провести экспертизу в области.
Уезжал Измайлов из Рдянска в полной неизвестности. После разговора с Авдеевым он помчался в общежитие, где работала Марина Белоус. Но там сказали, что утром Марина Антоновна подала заявление об уходе с работы. Причем просила уволить ее немедленно. Ночь Захар Петрович провел в гостинице. Затем полдня проторчал в прокуратуре области, ожидая сам не зная чего. К Зарубину его так и не вызвали. Лишь после обеда Авдеев коротко сказал:
— Езжай домой, продолжай пока исполнять свои служебные обязанности.
И все.
В довершение всего, когда Измайлов сел за руль своей машины и завел двигатель, что-то заскрежетало под полом. Шофер Первенцева, осмотрев «Москвич», вынес убийственный приговор: полетел карданный вал. И вообще, ремонтировать нет смысла, лучше списать.
Машину отбуксировали во двор облпрокуратуры. Захар Петрович почувствовал себя кавалеристом на поле боя, оставшимся без коня.
И кавалеристом ли? Слово «пока», произнесенное Владимиром Харитоновичем, имело недвусмысленный намек. Значит, ходить ему скоро в пехоте, рядовым, необученным.
Правда, Авдеев не рассказал Измайлову, что и само руководство не пришло к единому мнению.
Первенцев, выслушав сообщение помпрокурора области о том, что Захар Петрович готов признать свою дочь и даже помогать ей и внуку, усмехнулся:
— А что Измайлов теряет? Даже наоборот. Двадцать пять лет дочь росла без него. Алименты с него теперь не возьмешь. Никаких тебе забот и хлопот — сразу внук! Играйся с ним, радуйся, что уже дед… Многие бы так хотели. Ничего себе встреча через двадцать пять лет.
— Теперь этот факт надо рассматривать с другой точки зрения, серьезно сказал Зарубин. — Одно дело — пойти к незнакомой женщине, пить с ней вино и заночевать. Другое — к человеку, с которым связывало когда-то настоящее глубокое чувство. Тем более, к матери своего ребенка. Может быть, она хотела ему открыться? Надо обсудить…
Обсуждали бурно и долго. Так ничего и не решили.
Всего этого Измайлов не знал. Он был озабочен: как добраться домой? Поезда шли только утром, а еще один день терять не хотелось. Можно было, правда, автобусом с двумя пересадками. Захар Петрович им никогда не пользовался, но другого транспорта не было. По пути на автовокзал он решил заглянуть в хозяйственный магазин, купить кое-что из садового инвентаря. И надо же: в магазине он нос к носу столкнулся с четой Межерицких. У Бориса Матвеевича в руках были рулоны обоев. Приехали они из Зорянска на своем «Запорожце».
Межерицкие подождали Измайлова в машине, пока он делал свои нехитрые покупки. И тут же отправились в обратный путь.
Еще в самом начале Захару Петровичу показалось, что при встрече с ним Межерицкие смутились. Чувствовалась какая-то скованность. Борис Матвеевич нет-нет да и поглядывал на Измайлова, словно хотел что-то спросить или сказать. Но не решался.
И все-таки не выдержал:
— Слушай, Захар, твой вид мне не нравится…
Измайлов мучительно думал: открыться или нет? А рассказать обо всем очень хотелось. Слишком долго он терзался наедине со своими мыслями и сомнениями. В душе накопилось столько, что он был уже не в силах сдерживаться.
— Хотите сенсацию? — сказал он с нервной веселостью. — У меня, оказывается, есть взрослая дочь и внук.
Сказал, и что-то перехватило в горле.
— Я это знаю, — сказал Межерицкий.
— Как? — воскликнул пораженный Измайлов. — Почему молчал?
— Вчера узнал.
— От кого?
Борис Матвеевич кивнул назад, на жену, Захар Петрович обернулся к Лиле.
— А что? — пожала она плечами. — Я знала это с самого начала. Когда Марина забеременела, тут же прибежала ко мне.
— И ты скрывала все эти годы? — все еще не мог поверить Захар Петрович. Он даже не предполагал в Лиле такой стойкости: обычно она ничего не могла утаить, готова была делиться с миром всем, что знала.
— Когда Марина уезжала в Москву, взяла с меня слово молчать, объяснила Межерицкая. — Но не в этом дело. Меня, честно говоря, подмывало написать тебе. А потом подумала: зачем? Раз она тут же вышла замуж за другого.
— Ну а когда я приехал в Зорянск? — допытывался Измайлов. — Могла ведь сказать?
— Тем более не следовало говорить. Зачем тебя травмировать? Ты еще должен благодарить меня…
— Спасибо, — горько усмехнулся Захар Петрович.
— Зря кривишься, — назидательно произнесла Лиля. — Жил спокойно…
— Нет! Как ты могла скрывать такое?! — вырвалось у Захара Петровича.
Лиля промолчала.
— У тебя, говорят, из-за Маринки неприятности? — напрямик спросил Межерицкий.
— Кто говорит? — мрачно отозвался Измайлов.
— Господи! Да весь город! — ответила Лиля. — Галина, и та вчера приходила ко мне душу отвести. Понимаешь, позвонили ей… какие-то незнакомые люди… Я уж разубеждала ее, успокаивала…
Эта новость поразила Захара Петровича: значит, жена уже знает! У него сжалось сердце.
— Что Маринке надо? — снова задала вопрос Межерицкая. — Почему вдруг все это выплыло?
И Измайлов рассказал о том, с чего начались для него черные дни, которые продолжаются и поныне. Не скрыл, что все это может отразиться на его служебном положении.
— Ну и дрянь же она! — возмутилась Лиля. — Симпатичная была девка, но дрянь! Ребенок от одного, замуж выскочила за другого. И тебя обманула, и его…
— Зачем ты так, — поморщился Захар Петрович. — Обстоятельства…
— Ерунда! Не вздумай, кстати, клевать на эту удочку, — строго предупредила Лиля. — Повесит тебе на шею дочь, внука…
Борис Матвеевич, молчавший долгое время, вдруг рявкнул:
— Замолчи ты, наконец!
— А почему это я должна молчать? — опешила Лиля.
— Говоришь так, словно речь о каких-то щенках! Это ведь люди! Понимаешь, живые люди! — Он со злостью ударил рукой по баранке. — Ей-богу, лучше помолчи. Ты, Захар, как надумал поступить?
— А ты, Боря, что стал бы делать на моем месте? — вопросом на вопрос ответил Измайлов.
— Дочь есть дочь, — убежденно произнес тот.
— Вот именно! — произнес Измайлов. — Она не виновата! — Он повернулся к Лиле. — Я должен с ней встретиться и сказать правду.
— Ну и глупо! А о Галине ты подумал? — возразила Лиля. — Легко вы, мужчины, относитесь к семье.
…Самым тяжелым для Измайлова были последние ступеньки перед своей дверью. Он решил рассказать Галине все.
Ключ долго не попадал в замочную скважину. В квартиру Захар Петрович вошел с бешено колотившимся сердцем. Были приготовлены первые слова объяснения. Но его встретила тишина. Мертвая тишина. Все окна почему-то были наглухо закрыты.
Тягостное предчувствие холодом обдало душу.
На столе в большой комнате белел лист бумаги.
Измайлов взял его в руки. Галиным почерком было написано всего одно слово: «Прощай». Тут же лежала фотография Марины с маленькой Альбиной на коленях.
И, как последняя капля, как точка, которая отбивала конец чему-то, на столе лежало обручальное кольцо Галины…
После работы Гранская зашла на рынок за зеленью и овощами. Обещала прийти Вера Самсонова. По холостяцкой привычке Инга Казимировна не баловала себя разносолами, но для подруги решила приготовить что-нибудь вкусное.
Вера пришла в длинном свободном платье из бледно-зеленого японского шелка. Женственная, воздушная. Особую прелесть придавала ей россыпь родинок на шее. Глеб Артемьевич как-то сказал, что эти самые родинки и свели его когда-то с ума.
Самсонова сидела на кухне, пока Инга Казимировна священнодействовала над гуляшом по-венгерски, готовить который научил ее Кирилл.
— Не понимаю я тебя, — сказала Инга Казимировна. — Отпуск, а ты торчишь в Зорянске. Съездила бы куда, встряхнулась…
— Поеду, поеду. И может быть, навсегда, — вздохнула Самсонова.
— Что-что? — не поняла Гранская.
— Ничего, — тихо ответила подруга. — Я так… Понимаешь, Ингуша, год какой-то тяжелый. Ничего не получается. Даже статью, которую заказали в журнале, не могу осилить.
— Спокойное солнце, — сказала Инга Казимировна.
— В каком смысле?
— Ученые считают, что на нашу психику влияет активность вечного светила… Эйнштейн, например, свои знаменитые работы написал в те годы, когда на Солнце были всплески. В это время хорошо творили писатели, композиторы. Берлиоз, Россини, Паганини… А солнечная активность повторяется через одиннадцать лет.
— Тогда подожду, — улыбнулась Вера. — Может, действительно озарит. А пока остается наслаждаться творениями других. Знаешь, я открыла для себя Бальмонта… — Она достала из сумки томик. — Из Москвы друзья прислали…
— Бальмонт… Это тот символист?..
— Ингуша, ну зачем обязательно клеить ярлыки? — как от боли, поморщилась подруга. — Просто прекрасный поэт.
И она, раскрыв книжку, прочла:
— О, люди, я вслушался в сердце свое
И знаю, что ваше — несчастье…
Увидев, что эти строки не произвели на подругу впечатления, она перелистала томик.
— А вот послушай еще:
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
— Слишком много «я», — заметила Инга Казимировна.
— Ладно, — вздохнула Самсонова, пряча книгу в сумку. — У каждого свой вкус… А, между прочим, Бальмонт в свое время был кумир, почище, чем теперь Евтушенко или Вознесенский. Правда, с закидонами.