— Человеку свойственно надеяться, — сказал Измайлов. — Мечтать. Разве это плохо?
— Прекрасно! Значит, поправится! Я давно замечаю: те, у кого опускаются руки, болеют дольше и тяжелее. Соколов молодец, сильная натура.
— Выходит, сможет и самбо, и мотоцикл?..
— Воля творит чудеса. Не знаю, слышали вы о чехословацком спортсмене Людвике Денеке? Олимпийский чемпион по метанию диска! А ведь в самом начале своей спортивной карьеры он ехал на мотоцикле и попал в аварию. Повредил позвоночник. Врачи думали, ходить не сможет, не то что метать диск… Вот что значит целительная сила мечты, человеческого духа!
Захар Петрович не раз потом возвращался мыслями к Маю, его желанию стать здоровым и сильным, чтобы сражаться с подобными Марчуку. Но буквально на следующий день он вспомнил своего шофера по другому поводу.
Пришел на прием к прокурору мужчина. Довольно молодой. Жалоба его состояла в том, что на предприятии, где он работал, его поставили в общую очередь на получение жилья.
— Что же вас не устраивает? — спросил Измайлов.
— У меня льготы, — сказал посетитель и предъявил грамоту, полученную за участие в каком-то мероприятии ДОСААФ.
Измайлов объяснил, кто и какими преимуществами должен обладать, чтобы иметь право претендовать на внеочередное получение жилплощади. Посетитель ни под одно положение не подходил.
— А грамота? — настаивал он. — Ведь не каждому дают!
Вот тогда-то и вспомнил Захар Петрович разговор с Маем. О тех курьезных привилегиях, которые получают почетные граждане британской столицы.
Когда Захар Петрович рассказал о посетителе зашедшей к нему в кабинет Ракитовой, она не поверила.
— Он что, того? — покрутила пальцем у виска Ольга Павловна.
— Нормальный. Вполне, — заверил Измайлов. — Просто у нас путаница с этими всяческими льготами… Например, человек хорошо трудится, выполняет норму. Как положено, не больше. Но почему-то иные руководители считают, что его нужно поощрять. Но вдумайтесь: норму-то он и так должен давать. Без всякого поощрения. К тому же, он за это деньги получает… Ну, а если несколько раз выступит на собрании, напечатается в стенгазете да еще в кроссе участвует — подавай ему бог знает какие блага. Но ведь выступление на собрании, в стенгазете — норма нашей общественной жизни. А спорт — для его же здоровья. Я не говорю о грамотах и значках. Иной как начнет перечислять свои награды, полученные где-нибудь на районной выставке или смотре, и, главное, требует за это какого-то особенного к себе отношения, ей-богу, стыдно становится. Да, мы учим, что трудиться добросовестно и честно — почетно. Понимаете, почетно! Но почет и вымогательство — разные вещи… А некоторые требуют привилегий даже не за свои заслуги, а как бы по наследству. За мать! За отца! Позвольте спросить, почему? На каком основании?..
Ольга Павловна молчала. То ли потому, что не знала, как реагировать, то ли в данный момент ее волновало другое.
— У вас дело? — спросил Измайлов.
— Понимаете, пришел Щукин…
— Кто это?
— Начальник цеха с машиностроительного завода… Мне кажется, вам было бы интересно послушать его.
— Пусть зайдет, — кивнул прокурор.
Ракитова вышла и через две минуты вернулась со Щукиным. Начальник цеха был, по всему видно, взволнован. Розовый шрам на переносице резко выделялся на его бледном лице.
— Садитесь, рассказывайте, — предложил Измайлов после обмена приветствиями.
— Я вот уже с Ольгой Павловной… — начал Щукин, не зная, куда девать руки. — Словом, объясните, товарищи, за что меня так? Оплеуха, можно сказать! — Он оттянул ворот рубашки и повертел шеей, словно задыхался.
— А в чем дело? — спросил Захар Петрович.
— Я человек простой, — продолжал Щукин. — Хочу знать, за что прокуратура против меня? Что я такого сделал?
Измайлов перевел удивленный взгляд с начальника цеха на своего помощника.
— Понимаете, — попыталась объяснить Ольга Павловна, — товарищ Щукин считает, что ему объявили выговор по нашему настоянию.
— Ерунда какая-то, — вырвалось у прокурора.
— Как же так? — растерялся начальник цеха. — Вызвал меня Грач, говорит: прокуратура проверяла твою работу и обнаружила нарушения законов о труде… Я, конечно, спрашиваю: когда проверяли, что нарушал? Он сказал, что в воскресенье, тридцатого июня, вы приходили, — ткнул он пальцем в Ракитову. — А у меня несовершеннолетний подросток Бойко трудился. Таким, мол, в выходные дни и ночное время работать нельзя. За это тебя требуют наказать… Но почему меня, товарищ прокурор? Я выполнял указания Самсонова! Выходит, он ни при чем? Выходит…
— Погодите, товарищ Щукин, — остановил его прокурор. — Во-первых, ни с Самсоновым, ни с Грачом разговора лично о вас не было…
— Это точно? — недоверчиво посмотрел на Измайлова Щукин.
— Абсолютно точно.
Начальник цеха нахмурился и угрюмо произнес:
— Вот, значит, как… Ну, ясно…
— А на тот факт, что у вас по выходным трудятся несовершеннолетние, и не только в вашем цехе, я уже указала вашему руководству, — сказала Ракитова.
— Все цеха указали? — снова недоверчиво спросил Щукин. — И гальванический, и механический?
— И упаковочный тоже, — подтвердила Ольга Павловна. — Уверяю вас, ни единого нарушения не пропустила.
— Та-ак, — протянул Щукин. — Значит, одного меня решили сделать козлом отпущения. — Он зло хмыкнул. — Не выйдет! — И стиснул руки так, что хрустнули пальцы.
— А факт был? — спросил Захар Петрович. — Работали в воскресенье несовершеннолетние?
— Факт был, отказываться не буду. Так ведь Самсонов вызвал — дать план любой ценой! Чтобы на работу вышли все! А все — значит и пацаны, которым еще и восемнадцать не стукнуло. Я так понимаю.
— Разве вы сами не знали, что нельзя? — спросил Измайлов.
— Нельзя? У нас на заводе все можно! Вернее, на все закрывают глаза, если надо! Гони план, а там хоть гори голубым огнем! Победителей не судят, говорит Самсонов.
— Это смотря какой ценой досталась победа, — заметил Захар Петрович. — Я считаю, что она сомнительна. А вы?
— Может быть. — Щукин был занят своими мыслями и заговорил о наболевшем: — Однако почему отдуваться должен именно я? Двадцать лет вкалываю на заводе! Не то что выговора, замечания не имел! Рабочим начинал…
— Самсонов, говорят, тоже начал со станка, — вставил Захар Петрович.
— Не знаю, как он, а я действительно с ученика… И, признаюсь, в начальники не лез. Повышали!
— Вы в профком обращались по поводу выговора? — задал ему вопрос прокурор.
— Я сам член комитета, — произнес он с горькой усмешкой. — Знаю, как на нашем заводе дела решаются. — Он махнул рукой: — Сплошной формализм.
— И вы миритесь с этим? — спросил Захар Петрович.
— Что значит миримся? Так уж Самсонов поставил. Взять хотя бы работу в выходные. Без всякого профкома решают. Заготовят приказ, а Пушкарев подмахивает. Или, например, борьба с пьянством. Сам был на заседании профкома, можете поверить. Собрались мы рассмотреть представления из вытрезвителя. Хотели вызвать людей, поговорить, все чин по чину. Самсонов отрубил: нечего, мол, самим портить показатели. Ответьте, что меры приняты. А в назидание одного-двух лишите премии — и все. Вообще-то Самсонов не любит присутствовать на заседаниях профсоюзного комитета. Но когда решается вопрос распределения жилья или путевок — он тут как тут, в обязательном порядке. А как же! Без Самсонова такое не решается. Не дай бог дадут квартиру не тому, кому надо по его расчетам…
— А как же очередность, списки? — удивился Захар Петрович.
— У Глеба Артемьевича свой список…
— И все молчат? — поинтересовался прокурор.
— Попробуй высунься! Так же, как меня, выговором или по карману вдарит… Вот и живут у нас по принципу: с сильным не борись. Тебе же хуже будет, а ничего не докажешь.
Захар Петрович покачал головой:
— Вы считаете этот принцип правильным?
— Не я его установил, — буркнул Щукин.
— Странно, я был убежден, что на заводе есть общественность и она пользуется авторитетом… — начал было Захар Петрович.
— Была, — перебил его начальник цеха. — Знаете, как рабочие называют Глеба Артемьевича? За глаза, конечно? Просто «Сам-Сам».
— Почему?
— Потому что ведет себя так. Он сам — и все! Больше никто для него не существует.
— Но его все-таки уважают?
— Уважают? — криво улыбнулся Щукин. — Кто вам сказал? Подумаешь, пару раз вышел на футбольное поле. Реклама! Показуха. Да и когда это было? А уж шума из этого…
«Зол на директора за выговор, — подумал о Щукине Измайлов. — Поэтому может быть необъективным. Обида — плохой советчик».
— Не хотел из избы сор выносить, да ладно, — продолжал начальник цеха. — А вы делайте вывод: уважают Глеба Артемьевича или нет. Взять хотя бы эти авралы. А они в конце каждого месяца, не говорю уже про декабрь. Побеседовал бы Самсонов с рабочими по душам, поговорил бы с нами, начальниками цехов: так, мол, и так, надо выкрутиться, поднажать… У него же один разговор — план на бочку, и никаких! А чтобы заткнуть рот, платит в тройном размере. Словно это его завод и деньги из его кармана. — Щукин приложил руку к груди: — Разве так можно? Значит, наше рабочее понятие во внимание не принимается? Рвачи мы, что ли, чтобы нашу совесть за рубли покупать?
— Выходит, покупает, — не удержался Измайлов.
— Покупает? — вскинулся Щукин. — Это еще надо посмотреть, кто кого… Послушайте, как ребята приспособились. Не считается с нами Самсонов, вот они и… Если по выходным в тройном размере платят, почему бы не воспользоваться? — Начальник цеха хитро посмотрел на Ракитову: — Вы в то воскресенье заметили, сколько курильщиков стояло у входа в цех?
— Да, — кивнула Ольга Павловна. — Человек пятнадцать. Сказали, что у них перекур.
— Перекур, — усмехнулся Щукин. — На три часа. С дремотой… Если хотите знать, бригады могли дать план еще в пятницу. Уложились бы в срок без всяких выходных. Они, как выяснилось, специально не торопились. Все детали на неделе заготовили, понимаете, фактически работу выполнили, а сделанную продукцию не сдали, припрятали…