21 октября 1990 г.
Наконец-то прилетел Струков. Странный тип. Вначале из Одессы по телефону уверял, что Стас чуть ли не ангел во плоти, а когда я позволила себе немного усомниться (хотя, кроме интуиции, я никакими фактами, компрометирующими Стаса, не располагала), Струков стал намекать на международные осложнения на пути его миссии и на потребность инвалютной поддержки. Я не только пообещала, но и в тот же день умудрилась переслать самолетом ему 300 долларов. Инвалюта, видимо, расширила возможности Струкова. Возвратившись, он сообщил самое страшное – Станислав нарушил клятву и предал меня. В доказательство привез фотографии. Плачу не переставая. Почему наше счастье было таким коротким? Что толкнуло его на измену? Кто виноват? Неужели я? Если так, то в чем моя вина? Я ведь боготворила его и делала для него все, что только можно и нельзя.
Ничего не подозревая, сегодня утром позвонил Стас и сообщил, что завтра прилетает домой, что страшно скучает и не дождется нашей встречи. Что это, притворство? Знает ли он, что его одесская сучка – спидоноша? И что сигнал тревоги идет из Америки? Значит, само заражение случилось не сегодня и не вчера. Когда? Судя по сообщениям сыщика, Стас еще ничего не знает о надвигающейся на него катастрофе. Даже не подозревает, какие страшные муки его ждут. Нет, не скажу ему об этом и я. Не в силах сделать это. Не смогу. Это выше моих сил.
А что будет со мной? Неужели тоже – СПИД? Все зависит от того, когда заразился СПИДом Стас. Если только во время своей поездки в Одессу, то тогда беда прошла стороной, а если раньше – когда эта сука приезжала в Южноморск и демонстрировала свою голову с прической, сотворенной Стасом, тогда…
Теперь ясно, зачем меня снова пригласили в поликлинику. Снова будут брать кровь… Неужели опять испытание? А впрочем, теперь это не имеет значения… Решение принято.
На днях из передачи по радио я узнала, что уже около 300 американцев подписали необычные контракты: они желают быть замороженными после смерти, чтобы в будущем, когда медицина совершит революционный скачок в своем развитии, быть воскрешенными. И уже сегодня около 30 людских тел покоятся в специальном хранилище компаний Калифорнии и Мичигана, взявших на себя обеспечить эти людям «вечную память».
Первым из них стал Джим Бедфорд, над которым была проведена «операция бессмертия» еще в 1967 г. Что же касается живых, подписавших контракты, то они на руке носят специальный браслет с инструкцией для тех, кто первым констатирует их смерть, сохранит тело в самых благоприятных условиях до тех пор, пока не прибудут специалисты из компании. Они перевезут усопшего в свою лабораторию, заменят кровь на химический состав, который защитит клетки от разрушения холодом, ведь тело будет храниться в «подвешенном» состоянии и жидком азоте в стальной капсуле при температуре минус 196 градусов по Цельсию.
Плата за такую «услугу» – около 100 000 долларов, а для тех, кто хочет заморозить только голову, скидка в две трети. Кстати, специалисты считают, что важно сохранить лишь мозг, а тело может быть восстановлено клонированием клеток. При этом они полагают, что сделать новое тело легче, чем восстановить старое.
Недавно и лондонский журнал «Таймс» сообщил, что и в Англии, вблизи города Гетуик, создан клуб, члены которого, заплатив по 125 000 фунтов стерлингов, могут обеспечить себе «вечную жизнь», а для тех, кто не располагает такими большими суммами, но поверил в жизнь на Земле после смерти, предлагается более дешевый способ – за 35 000 фунтов стерлингов можно заморозить только головной мозг. Но у меня возникает вопрос – кому нужно оставаться на этом свете, если любимый или любимая ушла в мир иной? Не лучше ли любящим уйти в другой мир вместе?…»
Гранская вышла из метро на станции «Площадь Пушкина». До «Центральной» было рукой подать. Жур и Велехов поджидали ее в «Жигуленке» у входа в гостиницу. Следователь коротко рассказала им о посещении кладбища, мастерской, показала снимок памятника, который сделала Стелла своим «полариодом», затем выслушала краткие доклады оперативников.
– Мистика какая-то,– покачал головой Велехов, подводя итоги.
– Чертовщины, как я понял, в нашем деле хватает,– заметил Жур.
– Ладно, товарищи, не будем терять время,– сказала Инга Казимировна и прежде всего подошла к стойке администратора. Женщина-администратор при ее приближении натянула на лицо марлевую повязку, болтавшуюся на шее: в Москве гулял грипп. Гранская спросила, с какого числа у них проживает Зерцалов. Администратор порылась в книге прибытия-убытия и ответила: «С 25 октября».
Поднялись на третий этаж. Следователь показала дежурной служебное удостоверение и поинтересовалась, находится ли кто-нибудь в данный момент в интересующем их номере.
– Да, есть,– кивнула дежурная, заглянув в ящик стола.– Ключ на руках.
– Мужчина, женщина?
– Снимает мужчина, Зерцалов. Наверное, он в номере.
– Почему – наверное? – строго спросила Гранская.
– Я только-только заступила на смену. И вообще сегодня из отпуска…
– У меня к вам просьба: нам нужны двое понятых. Может, кто из ваших работников согласится?
Понятые нашлись быстро – горничная и полотер. Вместе с ними Гранская и оперы подошли к нужному номеру, постучались. Некоторое время оттуда не доносилось никаких звуков. Потом послышались шаги, дверь отворилась.
На пороге стояла… «покойница» в свадебном наряде.
– Лайма Владимировна Кирсанова? – спросила Гранская.
– Да, это я.
– А я следователь по особо важным делам Южноморской областной прокуратуры,– сказала Инга Казимировна, предъявляя удостоверение.
Она представила также оперуполномоченных и понятых.
Кирсанова оставалась абсолютно спокойной, ничему не удивляясь, не возражая, не протестуя. А вот следователя и оперов поразил ее наряд: белое кружевное подвенечное платье, фата, бежевые лаковые туфли-лодочки на высоком каблуке.
– Разрешите зайти? – спросила Гранская.
– Прошу,– все тем же спокойным, гостеприимным жестом пригласила Кирсанова.
Проходя мимо шкафа, Инга Казимировна обратила внимание на висевшую там шубу: она была из искусственного меха с желтыми, черными, белыми и почти красными полосами – под тигра…
Следователь тут же вспомнила волоски, обнаруженные в чехле для хранения верхней одежды, в котором находился труп Зерцалова.
«Возможно, там хранилась именно эта шуба,– машинально отметила про себя Гранская.– Впрочем, необходимо провести экспертизу»…
Номер был полулюкс. Довольно просторная комната и ниша, где стояла двухспальная деревянная кровать.
– Как это понимать? – сразу решила, как говорится, взять быка за рога следователь, показав Кирсановой фотографию памятника с портретами ее и Зерцалова в медальонах.
– Уже готово? – обрадовалась та.– Красиво получилось, не правда ли?
Гранская переглянулась с Журом и Велеховым. В их взглядах явно читалось: в своем ли уме Кирсанова? Впрочем, Гранская тоже усомнилась в умственном благополучии собеседницы.
– Лайма Владимировна, вы понимаете, о чем я спрашиваю?
– Понимаю,– закивала та, кокетливо глянув в зеркало и поправляя фату.
У Инги Казимировны опять начался приступ кашля, как тогда на кладбище.
– Хотите водички?– предложила Кирсанова, показывая на бутылки с боржоми и пепси-колой, стоящие на овальном столе посреди комнаты.
– Спасибо,– кивнула следователь,– глоточек не помешал бы…
Жур потянулся к початой бутылке пепси-колы. Но Лайма Владимировна решительным жестом остановила его:
– Нет-нет, эта уже выдохлась. Лучше откройте свежую.
– А еще лучше – минеральной,– попросила Гранская.
Она выпила налитый Виктором Павловичем боржоми и продолжила допрос:
– Зачем же вам памятник, если вы, так сказать, в полном здравии?
– О-о, душа и тело – совсем разные субстанции,– печально произнесла Кирсанова.– Они существуют раздельно… К вашему сведению, душа моя уже там.– Она показала куда-то наверх.– А тело вот пока живет…
– Скажите, что происходило у вас в квартире в Южноморске в ночь на двадцать третье октября? – строго спросила Гранская.
– Долго рассказывать… Да и тяжело…– вздохнула Лайма Владимировна.
– И все-таки я прошу рассказать,– настаивала следователь.
– Уж лучше прочтите.– Кирсанова показала на лежащую на журнальном столике в углу комнаты общую тетрадь в коленкоровой обложке.
Инга Казимировна так и вперилась в нее взглядом – именно такие тетради Лайма Владимировна использовала для дневника.
– Да вы садитесь, вам в сторонке будет удобнее,– сказала Кирсанова, отодвигая кресло от журнального столика и предупреждая: – Только учтите, это я писала для себя… И если что – не судите строго…
Она, грациозно расправив подол свадебного платья, устроилась на стуле у овального стола. Гранская опустилась в кресло и открыла тетрадь.
Это был действительно дневник.
«…23 октября 1990 г.
Пишу под стук колес поезда, который мчит меня в голодную и холодную, но бурлящую Москву. Буквы и строчки кривые от волнения. Еще бы! Ни в театре, ни в кино, ни на телевидении – никогда я не играла так великолепно, как в тот день, а точнее, вечер.
Встреча Стаса в Южноморском аэропорту была сентиментально-трогательная – с улыбками, цветами, крепкими и дурманящими объятиями. На привокзальной площади ждала «Волга», которая очень быстро доставила нас в благоухающую уютом квартиру. Я не просто по этому случаю ее убрала, а вычистила, вылизала до блеска. Мобилизовав всю свою фантазию, я приготовила шикарный ужин. На столе – армянский коньяк, деликатесы. Но Стас, мой любимый Стас, восхитившись приемом, не притронулся ни к чему, что стояло на столе. Он сгорал от нетерпения предаться любви. Глядя на него, чувствуя учащенное биение его сердца, я даже не могла допустить, что он тоже играет… И мне захотелось поверить в то, что все, о чем сообщил Струков, или просто дурной сон, или какое-то трагическое недоразумение, ложь, клевета, плод зависти… Но тут же передо мной вставали все те неоспоримые доказательства, которые представил сыщик. И тогда я решила неотступно следовать намеченному плану…