В мире зреет порой прикрытое, порой явное отступление от Бога. Чем дальше, тем более воодушевляются сторонники тайных учений, видя, что все легче им вовлекать людей, потерявших веру в Христа, в свои сети. Но в то же время они не могут не сознавать, что человеконенавистническая сила их будет посрамлена, уничтожена силой Божией.
И прав был наш великий святитель Брянчанинов, когда писал: «Мы неуклонно приближаемся ко времени, когда откроется широкое поприще для многочисленных ложных чудес, чтобы привлечь к погибели тех несчастных плотского мудрования, которые будут соблазнены и совращены этими чудесами». А цель этих ложных чудес одна – отвратить человека от Христа, Единственного и Истинного Спасителя, и привести к чему угодно: к колдунам, «целителям», к инопланетянам, к самому себе, к гуру, к бесу, в конечном счете, к язычеству.
Истинные же исцеления, совершаемые по вере в Господа Иисуса Христа в православной его церкви, в первую очередь связаны с покаянием и исцелением души. Своим благодатным изменением они простираются не только на временную жизнь человека, но – и это главное – на жизнь Вечную. Так что, раба Божия Лайма, Господь Бог простит твои согрешения, если ты возлюбишь более свет, чем тьму.
Покинув собор, я еще долго размышляла над тем, что сказал отец Борис, и никак не могла понять одного – простил меня Бог или нет? А если не простил на этом свете, то простит на том: ведь связала нас со Стасом не сила беса, а сила любви. Поймет и простит.
4 ноября 1990 г.
Пишу в номере гостиницы. Вчера опять звонили ОНИ. Требовали, угрожали. Но мне не страшны никакие угрозы. Я уже не на Земле…
Ночью видела сон: Станислав, а точнее, душа его прилетела на грешную землю и разыскала меня в Москве. Возмущаясь словами отца Бориса, Станислав считает, что они отражают ограниченность христианского учения, слепую веру в Иисуса, тогда как по велению Господа Бога дозволено на земле все то, что во благо человека, а высочайшим проявлением его души и тела на земле и на небесах была и есть Любовь. И напомнил мне Стас слова преподобного Исаака Сирина: «Вся церковь есть церковь согрешающих, вся церковь есть церковь кающихся». Напомнил он и о том, что совсем недавно святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий Второй сказал во всеуслышание о том, что «У каждого из нас есть грехи перед Богом и перед ближними, а церковь свята не святостью своих членов, а святостью Христа, который живет и действует в ней».
Разве тебе, Анна, недостаточно этих слов, чтобы после молитв твоих и исповеди со спокойной совестью и чувством исполненного долга отправиться вслед за мной? – спросил Станислав.
Душа Станислава была встревожена тем, что до сих пор нет меня рядом, и потому Станислав спросил – почему я взяла с собой лишь голову любимого? Счастливая от встречи, со слезами радости на глазах я объяснила, что голова Стаса будет предана земле здесь, на московском кладбище, рядом со мной и Евочкой. Скоро, скоро, очень скоро и мое бренное тело превратится в прах. Но зато души наши будут вместе навсегда, навеки в любви и счастии.
Да, не каждому везет так, как повезло нам. Многие остаются одиночками на земле и даже на том свете не сразу находят свою половину. Благодаря же Господу Богу наше счастье началось на Земле. К сожалению, оно продлилось недолго. Здесь все, везде и всегда борются. Идет борьба добра и зла, света и тьмы, свободы и рабства, богатства и нищеты, плоти и духа, Бога и сатаны. И во мне шла борьба. Ежедневная, жестокая, непримиримая… И даже последние дни в Москве я отчаянно дралась за право умереть тогда, когда я хочу, быть захороненной там, где хочу, с кем хочу… За это я всем и все оплатила. И даже заботы Риты я оплатила сполна. Завещания оформлены. Кажется, расплатилась со всеми. Все земные дела, заботы и тревоги – позади. Осталось последнее – спеть:
Не пробуждай воспоминаний
Минувших дней, минувших дней.
Не возродить былых желаний
В душе моей, в душе моей…
Гитара, верная подруга, пусть уйдет со мной. Это моя большая просьба к тем, кто останется на земле. И прежде всего к тебе, Маргарита.
А теперь последнее слово Господу Богу: «Дорогой Иисус, я верю, что Ты – сын Бога и что Ты умер ради меня. Пожалуйста, прости мне все мои грехи. Я прошу Тебя, Иисус, пожалуйста, войди в мое сердце и дай мне Твой безвозмездный Дар Вечной Жизни! Во имя Иисуса, я молю. Аминь!»
Когда до конца дневника оставалось буквально несколько строк, чувство подсознательной тревоги овладело Гранской и она, не отрываясь от текста, бросила взгляд на Кирсанову и, убедившись, что та сидит не меняя позы, продолжила чтение.
«…Прощай, Земля! Прощайте, люди! Сейчас я выпью… Господи, стучат в дверь. Не дают даже спокойно умере»…– успела прочитать последние строчки в дневнике Инга Казимировна и тут же услышала отчаянный крик одной из понятых:
– Держите! Падает!
Следователь вскочила с кресла и увидела, как Жур едва успел подхватить сваливающееся со стула обмякшее тело Кирсановой.
– Что… что случилось?– подбежала к капитану Инга Казимировна.
– Она, она,– испуганно заговорил Жур и показал на ту самую початую бутылку пепси-колы, которая теперь и вовсе была пуста.– Выпила стаканчик и вдруг…
– Ясно. «Скорую»! Срочно! – крикнула Велехову Гранская.– Она отравилась цианистым калием…
Велехов бросился к телефону. Понятые помогли Журу уложить Кирсанову на кровать. У нее закатились глаза, лицо приобрело синеватый оттенок.
– Как же вы проворонили?– сокрушаясь, выговорила следователь капитану.
– А кто знал,– оправдывался тот.– Думал: вода и вода… Вы же пили…
– Но из запечатанной бутылки,– сказала Инга Казимировна и поняла, что на самом деле прошляпила сама.– Как я не догадалась раньше!
– Если отравление, надо промыть желудок,– сказала одна из понятых, уборщица, ударив несколько раз Кирсанову по щекам.
– Так ведь она без сознания,– ответила Гранская.– Нужен шланг… Нашатыря не найдется?
Вторая понятая побежала в коридор.
Майор Велехов дозвонился до «скорой», сообщил координаты и что случилось. А чтобы врачи не задерживались, назвал свое звание и должность.
Понятая вернулась с пузырьком нашатырного спирта и поднесла его к носу Кирсановой.
– Неужели – конец? – с отчаянием произнес Виктор Павлович.
– Пульс есть,– сказал Велехов, положив пальцы на запястье Кирсановой.– Успели бы врачи.
– Воздуха! – приказала Гранская Журу.– Свежего воздуха!…
Тот открыл окно. В него ворвался шум центральной магистрали столицы. Инга Казимировна подошла к подоконнику, жадно вдыхая холодную сырость улицы. У пес самой сдавило горло от волнения, а глаза слезились от стойкого запаха нашатыря.
– Из-за чего она?– тихо спросил Жур.– Как вы думаете?
– Не думаю, а теперь знаю точно,– кивнула следователь на дневник.– Это она убила Зерцалова.
– Кирсанова?– вырвалось у Жура,– такая верующая и…
– Ах, Виктор Павлович, Виктор Павлович, что теперь говорить,– с тоской произнесла Гранская.– Мы неисправимые максималисты. Раньше считали святыми коммунистов, а верующих – изуверами. Теперь же идеализируем религию, а большевики для пас стали исчадием ада…
– Что верно, то верно,– со вздохом согласился Жур.– А вы заметили, что громче всех предают анафеме марксизм-ленинизм именно те, кто вчера еще поклонялся ему, словно идолу?…
Гранская не успела ответить – из коридора послышались крики, шум.
– Выясните, пожалуйста, в чем там дело,– попросила капитана Инга Казимировна, закрывая окно: комнату порядком выстудило.
Жур вышел и скоро вернулся с высокой женщиной средних лет в пальто фасона «летучая мышь», шапке из голубой норки и сапогах на высоченных каблуках.
Увидев Кирсанову, распластанную на постели и с закрытыми глазами, она на мгновенье застыла, а затем кинулась к кровати.
– Лайма! Лайма! Что с тобой?
Однако Жур преградил путь незнакомке, аккуратно, но крепко взяв ее за локоть.
– Простите, кто вы? – спросила Гранская.
– Корецкая, подруга детства,– ответил за женщину Виктор Павлович.– Дежурная не пускала.
– Что с ней? Она… Она жива? – спросила вошедшая, не отрывая глаз от подруги.
– Жива пока, жива,– сказал Виктор Павлович, чуть ли не насильно отводя Корецкую от кровати.
– Садитесь,– указала на стул Гранская. Корецкая повиновалась.– Извините, Маргарита?…
– Маргарита Леонтьевна,– уточнила та, нервно сдергивая перчатки.
– Вы договорились о встрече?
– Лайма просила прийти.– Корецкая стала лихорадочно рыться в карманах пальто, в сумочке.– Странная записка…
– Какая записка?-насторожилась следователь.
– Черт, куда я ее дела?– продолжала поиски Маргарита Леонтьевна.– Понимаете, пришла ко мне в институт женщина… Говорит, горничная из гостиницы… Лайма через нес передала мне записку… Читаю и ничего не могу понять. Зачем я должна быть у нее ровно в семь?
Гранская глянула на часы – было всего четверть шестого. А Корецкая продолжала:
– Но содержание меня так испугало, что я тут же помчалась сюда.
Она вытряхнула содержимое сумочки на стол, но в это время широко распахнулась дверь, и в номер вошла бригада «скорой помощи»: двое санитаров с носилками и врач.
Все они были в белых халатах и шапочках, с марлевыми повязками на лицах.
– Потом продолжим,– сказала Инга Казимировна Корецкой, поднимаясь им навстречу.
– Где больная? – деловито спросил доктор, глянув на бумажку, что держал в руке.– Кирсанова Майя Владимировна…
– Лайма Владимировна,– поправила Инга Казимировна, радуясь, что так быстро прибыл врач, и показала на кровать.
– Ну, это телефонистка ошиблась,– сказал тот, направляясь к Кирсановой. Он пощупал у нее пульс, поднял одно веко, другое.– Вы сообщили – отравление…
– Есть предположение, что она приняла яд.
– Яд?! – посмотрел на следователя с испугом врач и отдал распоряжение санитарам: – В машину и поживее!
Те ловко уложили Лайму Владимировну на носилки и направились к выходу.