– Аделина.
– Лесником? – удивилась Ольга Арчиловна.
– И неплохо, говорят, справлялась. Никого не боялась – ни людей, ни зверей. По тайге без всякого ружья…
– Вот, значит, что,– задумалась Дагурова.– Да, насчет Аделины… Марина, дочь Федора Лукича, недвусмысленно заявила мне: эта женщина якобы имела какие-то виды на Авдонина. И вообще, мол, мужчинам голову кружит…
– Аделька-то? – в свою очередь, удивился Резвых.– По-моему, Чижик того, вклепалась…[103] Я, считай, почти три года тут, а не замечал за Аделиной такого. Конечно, мог и не заметить чего. Но ведь людей в заповеднике раз, два и обчелся. И кто как себя ведет – видно. Непременно бы всплыло. Но я все-таки поспрашиваю. Может, и впрямь нет дыма без огня…
– Это вопрос деликатный,– подчеркнула Ольга Арчиловна.– Если Марина действительно что-то напутала, не хотелось бы выставлять Аделину в глазах людей в нехорошем свете.
– Вы уж будьте спокойны,– сказал капитан.– Я аккуратненько. Попробую через Олимпиаду Егоровну. Женщинам о таких делах говорить сподручнее.– Заметив, что Дагурова посмотрела на часы, он спросил: – У вас еще что-нибудь срочное на сегодня?
– Да нет… Хотела заглянуть к Сократову.
Поднимаясь на крыльцо дома орнитолога, Дагурова услышала странные звуки. Словно кто-то усилил шумы тайги. Доносилась дробная трель дятла, кукушка отсчитывал кому-то года.
Ольга Арчиловна постучала. Звуки прекратились, и в дверях показался Юрий Васильевич.
Когда она вошла в комнату, все поняла: на столе стоял магнитофон, а рядом аккуратные стопки кассет с лентой.
– Справку я вам подготовил,– сказал Сократов.
Дагурова тут же ознакомилась с ней. Погода в Турунгайше вечером в воскресенье, когда убили Авдонина, стояла ясная, температура воздуха 16 градусов по Цельсию, ветер – полтора метра в секунду…
Ольга Арчиловна спросила: где ребятишки?
– Особое задание,– улыбнулся орнитолог.– Ходят с фотоаппаратом…
– Синюю птицу хотят сфотографировать?
– Если удастся получить еще один снимок, я действительно буду счастлив.– Сократов посмотрел на знакомую Дагуровой фотографию на стене и заключил:– Ладно, одна есть, мне поверят… А вот голоса ее для своей фонотеки я так и не смог записать. Если бы вы знали, как нежно и мелодично она поет! Мне показалось, я ее уже выследил с магнитофоном, настроил микрофон. Затаился, жду… А тут – выстрелы.– Орнитолог криво усмехнулся.– Птица улетела, конечно. И сколько я потом…
– Подождите, подождите, какие выстрелы! – встрепенулась следователь.
– Ну те самые, думаю… Когда Авдонина убили…
– Значит, вы их слышали?
– Ну да!
– А сколько выстрелов, можете вспомнить?
– Так это можно подсчитать… Запись-то осталась.
– Неужели? – обрадовалась Дагурова.– Что же вы молчали?!
– Да как-то разговора об этом не заходило,– смутился Юрий Васильевич.
Сократов отыскал нужную кассету, вставил в магнитофон. Найдя интересующее место, буквально приник к динамику. Ольга Арчиловна тоже вся обратилась в слух. Неужели вопрос, на который пока никто не мог ответить определенно, решался, оказывается, так просто?…
На фоне шума реки прогремел выстрел. Затем раздался второй. Потом послышался третий, четвертый, пятый… Звуки выстрелов то нарастали, то слабели, как будто приближались или удалялись. И наконец замолкли вдали.
– Стоп! – сказала Дагурова.– Пожалуйста, еще. Сократов снова прокрутил пленку. И опять слышались выстрелы, то громко, то затухая.
Юрий Васильевич повторял запись несколько раз…
– Два или три выстрела,– наконец неуверенно сказал он.– Остальное – эхо…
– Вот так все говорят,– с досадой произнесла Ольга Арчиловна.– А точно? У вас же тренированный слух…
– Вот если бы хоть сто разных птиц враз запели, я сказал бы какие. А тут…– Сократов виновато развел руками.
– Интересно,– как бы вслух размышляла Дагурова,– можно ли все-таки узнать? Как вы думаете? – обратилась она к орнитологу.
– Наверняка есть специалисты, которые определят…
– Юрий Васильевич, я возьму эту пленку. Хорошо?
– Да хоть насовсем…
Пообещав возвратить ее, Ольга Арчиловна оформила изъятие как положено, а показания Сократова записала в протокол.
Проклятое комарье словно осатанело. Дагурова в спешке забыла прихватить с собой мазь и противомоскитную сетку и теперь за это расплачивалась: пока дошла до «академгородка», все лицо у нее распухло от укусов.
Артем Корнеевич выглядел не лучше.
– Да,– сказал он, демонстрируя Ольге Арчиловне расчесанные руки,– никто не проявляет своих чувств так откровенно, как комары.
Настроение у эксперта-криминалиста было приподнятое. Он успел побывать в райцентре и договориться, чтобы завтра опять приехали из Шамаюна люди для прочесывания места происшествия. И хотя пуля, которой убит Авдонин, была найдена, Веселых хотел отыскать пулю из карабина Осетрова. Во что бы то ни стало.
Он тут же лег спать: почти двое суток был на ногах. А следователь засела за свои бумаги: читала, перечитывала протоколы допросов, осмотра места происшествия…
Взяв список лиц, подлежащих проверке, следователь внесла в него гостей Кудряшова. Начала с шофера. Ольга Арчиловна еще раньше заметила у него татуировку: по фалангам пальцев разбегались лучи. На правой между большим и указательным пронзенное стрелой сердце. Дагурова успела даже прочесть женское имя – Тома. Деталь, которая ни о чем не говорила. И все же…
Следователь взяла листок, найденный рядом с ружьем и бумажником Авдонина, и в который уже раз перечитала стихи, начинающиеся словами:
Тихо и мрачно в тюремной больнице
Сумрачный день сквозь ришотки глидит…
Теперь ее очень заинтересовала строка:
Дочка ее там Тамара лижала…
Ольга Арчиловна подчеркнула слово «Тамара» и задумалась. У шофера на руке выколото имя «Тома». Совпадение или нет? Она пожалела, что допрос пришлось отложить на завтра. Но это не ее вина…
«Проверить тщательно личность».– Дагурова сделала отметку рядом с фамилией шофера.
Она глянула в окно и обомлела. И в первое мгновение подумала: у нее начались галлюцинации. В густых сумерках за стеклом бились, кружились снежинки. Крупные, как это бывает в предзимье, когда еще не наступили холода и зима только еще пробует свои силы.
«Какое-то наваждение,– мелькнуло у Дагуровой в голове.– Снег в начале августа? Только что была ясная, теплая погода…»
Но белые пушинки беспорядочно бились, метались в лучах света, сталкивались друг с другом.
Следователь, все еще не веря своим глазам, приникла к окну. Там, на воле, творилось что-то невообразимое, похожее на метель.
Ольга Арчиловна выскочила в коридор. И, увидев свет у Меженцева (она не слышала, когда он пришел), постучалась. В дверях показался профессор.
– Алексей Варфоломеевич! Вы.только взгляните, что на улице! Метель? Летом?
Профессор распахнул входную дверь. И с улыбкой повернулся к следователю.
– Это же пятиминутки… Никогда не видели?
Тут только Ольга Арчиловна разглядела, что в воздухе кружились мириады мотыльков. Они падали на крыльцо, устилая его ажурными крыльями-лепестками.
– От реки налетели,– сказал Меженцев.– Теперь их пора.
– Почему их называют пятиминутками? – поинтересовалась Дагурова.
– Столько им отпущено жить и летать…
– Неужели всего пять минут?
– Да. Для нас – мгновение… А они успевают сделать самое главное – продолжить род.
Алексей Варфоломеевич осторожно, словно боясь прервать этот исступленный хоровод жизни, закрыл двери. Несколько десятков мотыльков проникли в дом. Одни падали на пол, другие летели к яркой электрической лампочке. Словно слепые, они натыкались на горячее стекло и сразу замертво сыпались вниз, не дожив даже отпущенных им пяти минут.
Дагуровой стало жаль их. Осторожно поймав трепещущее создание, Ольга Арчиловна открыла дверь наружу и выпустила бабочку-снежинку в августовскую темноту. Но пятиминутка снова метнулась в дом, к свету. Дагурова опять поймала бабочку-снежинку и опять пустила на волю. Но та вновь и вновь устремлялась к лампочке.
– Глупая. Неужели ничему не учит ее горький опыт? – глядя на очередную жертву, сказала Дагурова.– Знает, что горячо, а лезет… или не понимает, что творит? – вздернув кверху свои тонкие выразительные брови, повернулась в сторону профессора Ольга Арчиловна.
– Понимать, учитывать опыт свой или других им не дано.– И, немного помолчав, Меженцев добавил:– Знаете, Ольга Арчиловна, тем, кому отпущено всего пять минут, учиться, набирать опыт некогда, им нужно сразу совершать достаточно правильные поступки, опираясь на прирожденные рефлексы, то есть на инстинкты…
Видимо, забыв, что перед ним следователь, а не студент, профессор увлеченно продолжал, медленно расхаживая по коридору:
– Если посмотреть, исходя из этих позиций, на насекомых, то вам станет понятной ненужность для них разума, невозможность выработки в их жизни разумного, подчеркиваю – разумного, логичного поведения не только подобного гомо сапиенс, но даже в какой-то мере напоминающей «разумность» узкорефлекторного поведения, к примеру, собак, лошадей и других позвоночных животных.
И ведь в самом деле: зачем был бы нужен «детский» опыт, накопленный личинкой стрекозы, ведущей подводный образ жизни, взрослому насекомому, обитающему теперь уже не в воде, а в воздушной стихии? Если бы такой опыт и появился, взрослой стрекозе надо напрочь забыть его, ибо, кроме путаницы, он ничего не даст. А еще лучше – вовсе не приобретать! Или, скажем, чему может научить взрослая бабочка, та самая бабочка, что порхает по луговым цветкам в поисках нектара, своих грызущих жесткую траву «потомков?» Они живут в разных мирах. Да, это так! И живут совсем непохожими жизнями. Или, дорогая Ольга Арчиловна, у вас на этот счет концептуально иной взгляд? – спросил Алексей Варфоломеевич и, посмотрев на часы, извинившись, решительно направился в свою комнату.