– Проникновенная поэма!… Бугор требует бутылку. А где я ее возьму?… Я выстрелил, он упал. Подхожу. Рядом ружье, мешок…
Флейта замолчал.
– Продолжайте, продолжайте,– попросила Дагурова, боясь, что он больше ничего не скажет.
– Я засунул руку в мешок… Мягкое!… Шкурки… Я взял две… А Бугор меня…– Флейта ударил себя по щеке.– Жуткое воспитание! О темпора, о морес![106]
Видя, что его мысль отклоняется, Ольга Арчиловна сказала:
– Значит, вы взяли шкурки. Дальше?
– Ах, да, да,– спохватился Флейта.– Потом я полез, пардон, в карман…– Он смутился. Но только на секунду.– На нем была куртка, такая, с капюшоном. И бумажник. Хорошая кожа. Настоящая лайка. Или шагрень… Помните у Бальзака? Совершенно прелестная повесть.– Допрашиваемый на мгновение закрыл глаза, а когда открыл, доверительно произнес: – Вы знаете, там было столько денег! И все новенькие! А бумажник я бросил. И ружье… Ну зачем оно мне, скажите на милость?
Флейта начал смеяться, затем внезапно умолк, закинул ногу на ногу и положил на колено грязную руку, словно сидел в приятном обществе и вел светскую беседу.
Следователь ждала продолжения, но допрашиваемый вдруг близоруко огляделся вокруг и удовлетворенно произнес:
– А у вас хорошо.– Флейта вскочил с табуретки и стал низко кланяться.
«Неужели розыгрыш? – подумала Ольга Арчиловна.– Или так грубо симулирует душевное заболевание?»
– У вас все? – спросила она.
– Деньги я отдал, поверьте.– Он приложил обе руки к груди.– И шкурки тоже. У нас так принято…
– Ну ладно,– вздохнула Ольга Арчиловна.– Придется задавать вам уточняющие вопросы… Из какого ружья вы стреляли?
Флейта удивленно пожал плечами, словно поражаясь нелепости заданного вопроса:
– Из того самого!
– Не понимаю,– резко сказала Дагурова.
– Ну, такое длинное, красивое… Что лежало рядом с покойником… И вещмешок… А в куртке – бумажник…
Ольга Арчиловна покачала головой:
– Вы говорите, что стреляли из него, а оно, оказывается, лежало рядом с убитым. Не вяжется.
– Да? – беспомощно посмотрел на нее Флейта. И вдруг запричитал: – Голова моя! Моя голова!…
И как ни билась Дагурова, вопрос с ружьем так и не прояснился. Не помнил задержанный и того, сколько сделал выстрелов.
Дальнейшие его показания стали еще более путанными. С какой целью он совершил убийство, задержанный сказать не мог. Почему он взял с места происшествия ружье, деньги и две шкурки, но оставил вещмешок – тоже. Насчет часов – «сейко» – Флейта сказал, что не заметил их. А уж когда Дагурова стала выяснять время убийства, задержанный вовсе растерялся: не мог вспомнить, был ли вечер или утро…
– Вы знали убитого? – продолжала допрос Дагурова.
– Нет, никогда не видел,– твердо ответил Флейта.
– А как вы очутились в распадке?
Этот грязный, опустившийся человек вдруг преобразился. В его глазах появились умиление и нежность.
– Вы знаете, иногда так хочется молочка,– произнес он как ребенок.– Теплого, парного… Мама давала, когда я был маленьким.
И все это так не вязалось с тем, о чем только что шла речь,– о выстрелах, об убийстве и покойнике…
– Так вы к кому шли? – терпеливо спрашивала Дагурова.
– К матушке! – Флейта скрестил руки на груди.– Божеский человек! – Он так разволновался, что на его глазах выступили слезы.– Она хорошая, такая добрая и ласковая…
– Кто?
– Аделина,– ответил задержанный.
И дальше он сбивчиво и туманно рассказал о том, что уже частично Дагурова знала от капитана Резвых: как пас у Кучумовой корову, как она кормила его, штопала одежду. Но его нашла Чекулаева, подруга по «копне», и вернула под тяжелую власть Бугра-Толстоухова…
– Так вы виделись в тот день с Аделиной? – спросила Дагурова и уточнила: – Я имею в виду воскресенье, когда произошло убийство…
– Нет, не видел… Говорю же вам, я шел к ней…
И старик неожиданно расплакался по-настоящему, по-детски всхлипывая и повторяя: «Аделина мне этого никогда не простит».
Но Ольга Арчиловна так и не добилась, что он имеет в виду, какую вину чувствует перед Кучумовой. Дагурова решила закончить этот несуразный допрос. И попросила Флейту подписать протокол. Он взял дрожащими руками шариковую ручку.
– Пожалуйста, разборчиво,– попросила Ольга Арчиловна осторожно, все еще надеясь, что подпись задержанного, возможно, даст какой-нибудь ключ для будущей почерковедческой экспертизы.
Но из-под авторучки бича выходили лишь волнистые линии.
Следователь вызвала конвоира. Флейту увели. А Ольга Арчиловна все еще продолжала сидеть в комнате, где только что провела трудный, утомительный допрос. И непонятный по своим результатам.
Все, казалось бы, сходится: убийца сознался, это подтверждают и неопровержимые улики. Отпечатки его пальцев на ружье Авдонина, которое он бросил в тайге вместе с бумажником; листок бумаги с блатными стихами, оброненный Флейтой. Даже деньги, которые он передал Чекулаевой, явно были из авдонинского бумажника. Дагурова сравнила пятидесятки с купюрами, оставленными Эдгаром Евгеньевичем Гаю для покупки авиабилета. Номера тех и других шли по порядку, как их выдали Авдонину в кассе.
Но оставалась еще масса вопросов, на которые она должна иметь четкий ответ. Первое: с какой целью совершено убийство? Объяснение старика явно неубедительно. С одной стороны, с целью ограбления, с другой… Какая-то чертовщина: встретил человека, выстрелил, а уж потом воспользовался случаем и ограбил. Может, он просто убийца-маньяк?
Второе: из какого же ружья стрелял Флейта? Если не из авдонинского, то куда дел свое?
Третье: где так называемый (по выражению Флейты) вещмешок московского доцента?
Четвертое: не было ли у Флейты сообщников?
Пятое… Можно было перечислять еще и еще. Но самый главный вопрос особенно не давал покоя Дагуровой – личность убийцы. И почему он так упорно скрывает свою фамилию, имя и отчество?
Было еще одно обстоятельство – Аделина Кучумова, о вине перед которой говорил задержанный.
«Ох уж эта Аделина»,– подумала Ольга Арчиловна.
– Ну что? – заглянул в комнату Арсений Николаевич, прервав ее размышления.
– Придется еще поработать,– сказала Дагурова. И дала капитану ознакомиться с протоколом допроса Флейты.
Резвых читал внимательно, отстранив бумагу подальше от глаз. Ольга Арчиловна уже успела заметить: у Арсения Николаевича, видно, плохое зрение. Но бравый служака не подает вида. Во всяком случае, очков на нем Дагурова не видела никогда.
– Что-то темнит,– произнес участковый инспектор, кончив читать.– Вообще он, кажется, не того,– покрутил пальцем у виска капитан,– или придуряется.
– Алкоголик,– констатировала Дагурова.– Они все немного того… Хочу направить его на судебно-психиатрическое обследование.
– В Москву?
– Пока пусть здесь посмотрят.
– Не только горькую, но и молоко, значит, любит…– усмехнулся капитан.
– Ой, только ли из-за молочка привязался он к Аделине? – задумчиво произнесла следователь.– А чем расплатился?
Арсений Николаевич внимательно посмотрел на Дагурову: что она имеет в виду?
– Вот сижу, ломаю голову,– поделилась Ольга Арчиловна.– Не завязана ли Кучумова тут каким узелком… Вы не знаете, ружье у Аделины есть?
– Никогда не видел, чтобы она ходила с ружьем,– ответил Резвых.– Впрочем, когда была лесником, ей было положено иметь его. Но, наверное, сдала… Так вы утверждаете…– Резвых не договорил.
– Пока только предполагаю, Арсений Николаевич,– улыбнулась Дагурова.– Оснований утверждать не имеется… А вот неясные отношения Кучумовой с Авдониным…– Она посерьезнела.– Ведь орудием убийства может быть не только оружие, но и человек, который держал ружье во время выстрела.
– Выходит, Аделина использовала этого старика. Так?
– Надо эту версию проверить… Опять всплывает тот рюкзак или мешок, прямо не знаю, как его назвать. Ведь Осетров тоже утверждает, что Авдонин что-то пес… Что в нем было? Флейта говорит – набит шкурками… Почему же он взял только две? Сколько их было всего?
– Соболиные вы имеете в виду? Да, непонятно. Одна сырая, отстрелянная совсем недавно,– со знанием дела сказал капитан.– Еще не выделанная, только присолена, чтобы не испортилась. Другая отлично выделана, следовательно, давно…
– Где их добыли – в Кедровом или другом месте – вот в чем вопрос,– сказала Дагурова.
– Так это можно определить. Специалисты точно скажут. По окрасу, густоте…
– Да-да,– согласно закивала Ольга Арчиловна.– Надо срочно на экспертизу… Ведь какая штука: насколько я знаю, у Авдонина было разрешение на отстрел. Допустим, это та, свежая шкурка. Но откуда другая, как вы говорите, давно добытая? И одна ли она такая была в злополучном, пока что мифическом мешке?… Может быть, Авдонин у кого-нибудь купил ту, давно выделанную шкурку? А может, тот, кто продал, и выстрелил? Не исключен и такой поворот…
Наметив несколько неотложных мероприятий по делу, следователь и капитан перешли наконец к тому, с чего Арсений Николаевич начал: с обсуждения результатов своей поездки на БАМ.
– Получается,– закончил Резвых,– висит у нас Жигайлов в воздухе. А я ведь и адрес узнал, где он обычно останавливается в Москве.
– Да, хорошо бы отработать версию с этим Жаном из Парижа до конца. А вдруг он и есть тот, кто продал Авдонину шкурку, а потом пулю ему в придачу,– согласилась Дагурова.– Но как, Арсений Николаевич, разорваться? Вы сами видите, что тут…
– Оно конечно,– сказал капитан.– Может, попросить товарищей из Москвы? Отдельным требованием, а?
Ольга Арчиловна на секунду задумалась.
– Один-два дня подождем. А вдруг здесь все окончательно прояснится…
Зная, с каким нетерпением ждет от нее сообщений начальник следственного отдела облпрокуратуры, Ольга Арчиловна позвонила Бударину.
– Как вы думаете поступить с ним? – спросил Бударин, имея в виду Флейту.
– Ну, сначала выйдем с Флейтой на место происшествия. А чтобы потом не отпирался, сфотографируем, запишем показания на магнитофон.