ребе своё домашнее вино «изабелла». Графинчик духмяной «изабеллы» Александропулос непременно подавала к столу постояльцев. Валерий Платонович к нему не прикасался из-за болезни, Вадим не мог — за рулём, а вот Орыся позволяла себе выпить стаканчик-другой. Конечно, это была не та оголтелая пьянка, в которую её частенько ввергал в Трускавце Сергей, но отказаться от этого небольшого удовольствия Орыся уже не могла. Скворцов-Шанявский, конечно, делал ей замечания, однако, поняв, что Орыся «не зарывается», перестал обращать внимание…
— Доброе утро! — раздалось из-за ограды с хозяйской стороны.
Александропулос рвала хурму, чтобы успеть с утра продать на рынке.
— Здравствуйте, Элефтерия Константиновна, — приветливо ответила Орыся.
— Позавтракаешь? Хачапури свеженькие, только с огня…
Сторожук прошла через маленькую калиточку в заборе. Она любила завтракать с хозяйкой прямо во дворе, болтая о том, о сём.
Вдова подала на стол только что сорванную зелень, нарезала помидоров, выставила тарелку дымящихся хачапури.
— Твои ещё спят? — спросила она.
— Десятый сон видят, — сказала Орыся с полным ртом.
Хотя, если говорить правду, дома был только Вадим. Когда он вернулся ночью, Орыся не слышала. А Скворцов-Шанявский ещё не вернулся. Однако про то хозяйке знать было не обязательно.
Элефтерия Константиновна завела разговор о шофёре профессора. И по тому пристрастию, с каким она расспрашивала о Вадиме, было легко догадаться: вдова прощупывала, сгодится ли он в суженые одной из дочерей. Вопрос этот был наболевшим: девицы находились в критическом возрасте, и мать боялась, как бы они не остались в старых девах.
После завтрака хозяйка засобиралась на рынок, а Орыся — на море. Прихватив пляжные принадлежности, она отправилась на пристань. Оттуда на маленьком теплоходике можно было добраться до уютных бухточек, где нет такой толчеи, как на городских пляжах. Да и песок там, а не противная галька.
Купалась и загорала Орыся дважды в день. Утром и после обеда. Иногда вместе с профессором, но чаще — с Викой Вербицкой. Та тоже была не одна, с Жоголем.
Викторию Орыся увидела ещё издали: она стояла у кассы с ярко-жёлтой спортивной сумкой через плечо.
— Что, сегодня без Леонида Анисимовича? — спросила Сторожук после взаимных приветствий.
— Без, — коротко ответила Вербицкая.
Орыся едва успела взять билет, на судно они вбежали последними. Теплоходик тут же отошёл от причала.
— Ну, что у него слышно? — поинтересовалась Орыся, которая была в курсе несчастья Жоголя.
Сын его, Михаил, пропал куда-то ещё летом. Семья не знала, жив он или нет. Подали заявление в милицию, но розыски пока ничего не дали. Исчезновение сына явилось страшным ударом для жены Леонида Анисимовича: несчастную женщину положили в больницу с психическим расстройством.
Однако на этом неприятности Жоголя не исчерпывались. Недаром говорят, что беда не ходит одна. В то же самое время, когда произошла история с Михаилом, был арестован Цареградский, директор магазина, где работал Леонид Анисимович. Арестовали за взятки с работников вверенного ему предприятия. Но Цареградский упорно отрицает свою вину, хотя его уличают в поборах заведующие отделами и продавцы. Даже старший товаровед, через которого действовал взяточник, и тот сознался в передаче денег директору. А тот твердит, что это вовсе не взятка, а всего лишь возврат долга. Но кто поверит этим сказкам!
— Опять звонил вчера в Москву, — сказала Вика. — Ничего утешительного. Измучился — прямо страшно на него смотреть! О Мише я уж не говорю. За магазин душа болит. Ведь Леонид Анисимович один тащит воз — за директора и за себя как заместителя.
— А почему его не назначают директором? — спросила Орыся.
— Жоголь не особенно и рвётся. И потом, ведь следствие ещё не окончено. Начальство, видимо, ждёт, когда прояснится: кто есть кто? Слава богу, что мне удалось вырвать его из Москвы, немного передохнуть от всего этого кошмара.
— Что же он сегодня не поехал с нами?
— Сказал, что нужно опять связаться с Москвой, — ответила Вербицкая. — А может, просто хочет побыть один… Я уж стараюсь ему не надоедать.
Теплоход вышел в море. Южноморск с его суперсовременными гостиницами, пансионатами, парками, дендрарием и улицами-аллеями разворачивался во всем своём великолепии. Вышедшее из-за гор солнце играло в окнах зданий. Пассажиры были буквально заворожены захватывающей панорамой города.
Наблюдая за спутницей, Сторожук в который раз пыталась разобраться, что же на самом деле у неё с Жоголем? Вика ей все уши прожужжала, что дружит с Михаилом. Если это так, почему здесь, на курорте, она почти все время с Леонидом Анисимовичем?
«А может, между ними ничего и нет? — думала Орыся. — Стала бы она кокетничать с Глебом Ярцевым…»
При воспоминании о Ярцеве кольнуло сердце. Глеб ассоциировался у неё со Средневолжском. А там — Димка. Её Димка, сыночек…
«Господи, не видела его целую вечность!» — с невероятной тоской вспыхнуло в душе.
— Какая-то ты сегодня мечтательная, — заметила Вербицкая.
— Что? — очнулась от своих невесёлых дум Орыся и заставила себя улыбнуться. — Просто любуюсь, — кивнула она на прекрасный вид Южноморска.
— Не туда смотришь, — усмехнулась Вика и краешком глаза показала в сторонку.
У борта среди пассажиров выделялся черноволосый высокий парень южного типа в яркой рубашке и кожаных брюках. Он не отрываясь смотрел на Орысю. Их взгляды встретились. Южанин, словно ожидая этого, расплылся в улыбке.
«Начнёт сейчас цепляться», — подумала Орыся, поспешно отворачиваясь.
Тут, на юге, её снова постигла та же участь, как и в Трускавце: от ухажёров не было отбоя. И даже когда они были рядом с Викой, почему-то мужчины предпочитали её, а не Вербицкую. А ведь Орыся старше лет на шесть — восемь!
За почти полугодовое пребывание в Москве Орысе показалось, что там на женщин обращают меньше внимания, чем в её родном городе. Мужики вечно куда-то спешат, мучаются своими проблемами. И её, избалованную вниманием, это удивляло. Она даже думала, что причина тому — её провинциальность. Особенно почувствовала это Орыся, познакомившись с Викой. Та сразу поразила её своей раскованностью, умением вести себя свободно и легко в любой компании, говорить на любую тему. Орыся втайне завидовала ей и поймала себя на том, что где-то подражает Вербицкой.
И вот надо же, в Южноморске Орыся пользуется большим успехом, чем столичная художница.
«Может быть, и я уже стала настоящей москвичкой?» — не без гордости подумала она.
Вообще Орыся заметила, что по-другому говорит, да и манеры изменились. В Южноморске же она посвежела, загорела, что, естественно, не могло не сказаться на внешнем облике. Мужчины это здорово замечают. Вот и этот кавказец…
Стоило Орысе ещё раз бросить взгляд в его сторону, как он тут же подскочил к ним.
— Такая хорошая погода, а девушки скучают! — темпераментно начал он.
— Не скучаем, не скучаем, — пресекла его попытки приударить Орыся.
Южанин подлаживался и так и этак, но, получив решительный отпор, отошёл, хотя было видно, что успокаиваться он не собирается.
Теплоход пришвартовался к пристани «Солнечные пески». Здесь сошли почти все пассажиры, потому что неподалёку находился один из самых лучших пляжей в округе. Но у Вербицкой и Сторожук было своё облюбованное местечко. Правда, надо было протопать километра два по берегу, зато уголок для купания — сказка! Уютная бухточка, закрытая для посторонних глаз розовыми скалами. Песок — нежнее шелка. Можно было купаться нагишом — сюда никто не забредал.
Скинув с себя всю одежду, они с удовольствием бросились в море. Оно было совершенно спокойным. Вода прозрачная, как стекло. Потом лежали на песке, подставив тела ласковому солнцу. Никто их не тревожил. Только изредка промелькнёт над водой белокрылая стремительная чайка, да вылезет поглазеть на свет божий колченогий крабик и бочком, бочком проползёт стороной…
— Ой, умереть можно от счастья, — не выдержав, поднялась Орыся.
И вдруг она запела украинскую песню. Запела от всей души, словно переполнявшая её радость вырвалась наконец наружу.
Вика, поражённая силой и красотой её голоса, села и уставилась на Сторожук. И, когда та окончила песню, восхищённо произнесла:
— Откуда, Орыся, как?! Ну и ну!
— Понравилось, да? — Орыся была взбудоражена, взволнована.
— Да тебе хоть сейчас в Большой театр! Почему я в Москве никогда не слышала?
— А, где уж там! — махнула в сердцах рукой Орыся. — Вот в Трускавце я почти каждый день пела.
Похвала Вербицкой, её искреннее восхищение сжали горло. Орыся чуть не расплакалась. Ей вдруг показалось, что судьба к ней несправедлива до жестокости. Захотелось открыть перед Викой душу, рассказать о мечте и надежде, с которыми она ехала в столицу, а там её…
— Ой! — вдруг вскрикнула Вербицкая, хватаясь за платье и прижимая к себе.
Сторожук обернулась и обомлела: у скалы стоял тот самый настырный парень с теплохода. Зрелище двух прекрасных обнажённых женских тел настолько парализовало его, что он не мог даже пошевелиться. Орыся кинулась к своей одежде, прикрылась, и её прорвало: бухточка, только что бывшая свидетелем прекрасного пения, огласилась потоком бранных слов. Южанин в мгновение ока исчез, словно испарился.
— Дубина, весь кайф испортил! — сказала возмущённая Вика, когда они пришли в себя.
— Надо сматываться. — Орыся стала одеваться. — Этот кретин не отстанет, вот увидишь. Выждет немного и снова появится.
Они с сожалением покинули уютное местечко. На «Солнечных песках» валяться тоже не решились, опасаясь преследования незнакомца в кожаных брюках. Теплоход доставил приятельниц в Южноморск. Там они первым делом пошли на рынок и нос к носу столкнулись с Глебом Ярцевым и Степаном Архиповичем. Глеб был в странном одеянии: свободные белые штаны и просторная косоворотка, подпоясанная шнурком с кистями и застёгнутая наглухо. Скворцов-Шанявский потом объяснил Орысе, что парень совсем свихнулся на увлечении всем древнерусским и подражает художнику Решилину. Вообще она заметила, что профессор недолюбливает Глеба, хотя раньше, она слышала, они были большими друзьями. Все знавшие Ярцева говорили, что он неожиданно пополнел. Глеб жаловался, что это у него от болезни. Поэтому он даже не может купаться.