Дверь в квартиру Рорбахов была открыта: Мария Рорбах как раз поднималась по лестнице из подвала с двумя ведрами угля.
— Вы — фрау Рорбах? — обратился к ней Йохум, а его помощники, Шнайдер и Хайнце, уже бегло осматривали маленькую кухню, которая находилась рядом с входной дверью.
Мария Рорбах, казалось, не очень удивилась, увидев жетон уголовной полиции, который Йохум, не говоря ни слова, сунул ей под нос.
Обер-комиссар Йохум полагался не только и не столько на вещественные улики. Его коньком была психология. Одно из главных убеждений комиссара состояло в том, что такие, казалось бы, несущественные детали, как выражение испуга на лице или дрожание рук во время прикуривания, могут сказать больше, чем любой след ноги или отпечаток пальца. Поэтому он очень внимательно наблюдал за маленькой одутловатой женщиной, которая стояла сейчас перед ним. Однако, когда он ей представился, руки ее оставались совершенно спокойными, а выражение лица было скорее скучающим, чем испуганным.
— Пойдемте в дом, — сказала она и сунула ему в руку ведро с углем. Неловко неся ведро, он последовал за ней на кухню.
— А где, собственно, ваш муж? — как бы между прочим поинтересовался Йохум, будто осведомлялся о хорошем знакомом.
— Работает, — ответила женщина и стала складывать уголь в ящик для дров.
— Давно его нет дома?
— Ушел позавчера, рано утром.
— Где же он работает, что его так долго нет?
Мария Рорбах, все еще занятая выгрузкой угля, передернула плечами:
— Где-нибудь за городом, где есть что красить. У него нет постоянного места работы.
Йохум оглядел кухню. На шкафчике лежала газета, которую еще не раскрывали.
— Вы сегодняшних газет не читали?
Женщина покачала головой:
— Все как-то руки не доходят… — Она подошла к водопроводному крану и смыла с рук угольную пыль. — Чего вы все-таки хотите?
— На теле вашего мужа были какие-нибудь приметы? Родимое пятно или что-нибудь в этом роде?
— Да, у него на спине был шрам. А почему вы об этом спрашиваете? С ним что-то случилось?
Она с недоверием посмотрела на обер-комиссара широко раскрытыми глазами:
— Мертв? Как мертв? Он же был здоров…
— Мы еще точно ничего не знаем. Его труп нашли в озере…
— Он мертв?! Нет, нет! — жалобно воскликнула она, внезапно выбежала из кухни и тут же вернулась с маленьким, лет четырех, мальчиком. При виде трех незнакомых мужчин он испуганно прижался к матери. Мария Рорбах, как бы защищая, обняла его за плечи.
— Норберт, говорят, наш папа умер, — сказала она бесцветным голосом и нежно погладила сына по голове.
Позже, на первом процессе, обер-комиссар Йохум сказал об этих минутах: "Я могу только отметить, что реакция фрау Рорбах была очень сдержанной. Даже слез не показалось на ее глазах".
Несмотря на эту, на его взгляд, чересчур сдержанную реакцию, у Йохума при первой встрече с Марией Рорбах еще не появилось подозрения против нее. Он вежливо пригласил ее проследовать за ним в полицейское управление, чтобы там в качестве самого близкого умершему человека дать показания о его биографических данных и круге знакомых.
В то время, когда Мария Рорбах в служебном кабинете мюнстерской комиссии по расследованию убийств рассказывала о своей супружеской жизни с Германом Рорбахом, не умолчав при этом, что от их брака, кстати незарегистрированного, осталось только название и в последнее время она изменяла мужу с сержантом британских оккупационных войск, перед одним из универмагов в центре города толпилось сотни две людей. В витрине сотрудники комиссии по расследованию убийств вывесили куски одеяла, которыми были обернуты найденные части трупа. Большой яркий плакат с заголовком "Убийство!" сообщал любопытным об известных на тот момент подробностях находки на озере Аа и просил население оказать помощь в раскрытии преступления.
Призыв этот уже в первый день принес успех. Еще во время допроса Марии Рорбах в комиссии появилась некая фрау Матильда Шотт с Керсенброкштрассе. Она жила в доме № 12 и была подругой Марии Рорбах. Дружба неделю назад прервалась, так как Матильда пустила по кругу какую-то сплетню о семейной жизни Рорбахов.
Заметно взволнованная и заранее убежденная в важности своих показаний, переступила Матильда Шотт порог приемной комиссии по расследованию убийств, где в этот момент Хайнце печатал на машинке отчет о первом посещении квартиры Рорбахов.
— Это ведь вы вывесили одеяла… с того убийства. Я эти одеяла знаю. Они принадлежат моей знакомой, фрау Марии Рорбах, с Керсенброкштрассе, 17. Вас это интересует?
Криминалист вначале хотел было рассердиться на женщину, которая так бесцеремонно ворвалась в помещение и помешала ему печатать. Хайнце привык, что посетители в полиции говорят только тогда, когда их спрашивают. Однако фамилия «Рорбах» сразу заставила его забыть о словах, которыми он собирался отчитать вошедшую. Ведь до сих пор фамилия убитого нигде не упоминалась. Не было ее и на плакате, выставленном в витрине универмага. Если женщина назвала эту фамилию, значит, ее сведения могут быть очень важными.
— Одну минутку, я позову шефа, — сказал Хайнце и, поднявшись из-за машинки, вышел в соседнюю комнату. Там он знаком поманил обер-комиссара: Зайдите, пожалуйста, здесь женщина, с которой вам надо бы поговорить.
— У меня сейчас нет времени, разберитесь с ней сами.
— Я думаю, это очень важно, — и Хайнце бросил многозначительный взгляд на Марию Рорбах, которая сидела спиной к нему.
В дверях он шепнул Йохуму:
— Одеяла, которые мы вывесили, принадлежат Рорбах!
Когда Йохум вернулся в свой кабинет, Мария Рорбах стояла у окна и смотрела на улицу. Она повернулась:
— Могу я наконец уйти? Малыш один, у меня много работы по хозяйству…
— Еще нет, фрау Рорбах, мы только кое-что проверим. А пока вы должны побыть у нас.
— Что все это значит? Ведь не можете вы держать меня здесь весь день?!
В дверь постучали. Вошел полицейский в форме. Йохум приказал:
— Отведите фрау Рорбах в помещение для задержанных, пусть немного подождет.
— Но я не могу ждать, — попыталась протестовать Мария Рорбах.
Йохум дружески кивнул ей:
— Долго это не продлится. Через час вы наверняка уйдете.
Прошло больше четырех лет, прежде чем Марии Рорбах позволили уйти. Пятьдесят один месяц пришлось провести ей в различных помещениях с решетчатыми окнами.
В вечерних газетах появились первые сообщения о находке трупа. Но на Керсенброкштрассе уже знали больше. Матильда Шотт принесла известие, что Мария Рорбах арестована, так как убила своего мужа.
Это возбудило фантазию обывателей Керсенброкштрассе. Каждый хотел принять участие в раскрытии преступления, у каждого вдруг появились какие-то подозрения, никто не хотел отставать от Матильды Шотт.
Сотрудники комиссии могли бы заполнить сотни страниц показаниями жителей улицы и соседей по дому.
Мария Рорбах в присутствии жильцов била своего мужа, бросалась на него с раскаленным утюгом; в сочельник после какой-то ссоры она выгнала его из дому; зарплату, которую он приносил, она забирала до последней марки, не оставляла ему даже на карманные расходы; в присутствии мужа принимала своего любовника, английского военнослужащего Дональда Райена.
Лучшей подруге было что рассказать: "Уже ребенком ее поместили в исправительный дом, потому что она воровала. Потом, когда она работала, ее ловили на кражах и увольняли. Она все время врет своему мужу и наставляет ему рога".
Кто лжет, изменяет мужу и ворует, тот способен и на убийство. В таком мнении утвердились обыватели Керсенброкштрассе.
Бесспорно, с ее прошлым, отягощенным мелкой преступностью, Марии Рорбах не на что было рассчитывать в Мюнстере, резиденции епископа. Внебрачный ребенок, она действительно в девять лет была направлена в исправительное заведение, но не потому, что воровала: ее отчим, пьяница и дебошир, постоянно колотил мать, девочку же он силой склонил к сожительству.
После исправительного учреждения Мария работала домашней прислугой. Везде ее хвалили за прилежание и чистоплотность, но каждый раз через несколько месяцев увольняли, так как она не могла устоять перед домогательствами хозяев-мужчин. Тем не менее хозяйки позднее, на процессе, утверждали, что во время ее работы в их домах ничего не пропадало.
В 1950 году Мария вышла замуж по расчету за маляра Германа Рорбаха, который, будучи на шестнадцать лет старше ее, даже внешне не подходил ей и производил впечатление человека почти слабоумного.
С тех пор, где бы ни жили супруги Рорбах, везде это сопровождалось скандалами с домовладельцами и соседями, причем первую скрипку всегда играла фрау Рорбах; порой дело доходило даже до драк. Сам Рорбах запомнился соседям добродушным глуповатым человеком, которого третировала жена и который во всем со всеми соглашался, только бы его оставили в покое.
За несколько месяцев до смерти Германа Рорбаха в квартиру на Керсенброкштрассе почти ежедневно стал наведываться английский сержант Райен. Два раза в неделю, когда в казармах давали увольнительную до утра, Райен ночевал в супружеской постели. Отодвинутый в сторону — в прямом и переносном смысле, — Рорбах не протестовал; он только высказывал пожелание — люди ведь все видят, — чтобы эти визиты не превратились в привычку. Тон общения в семье Рорбахов был соответствующий. Соседки сообщали, что Мария величала мужа не иначе как «придурок», "мокрая курица" и «свинья».
Для мюнстерских истовых католиков всего этого было вполне достаточно, чтобы увидеть в арестованной Марии Рорбах убийцу мужа. Тот, кто родился вне брака, воспитывался в исправительной колонии для несовершеннолетних и имел судимость, кто живет животными инстинктами и выходит замуж по расчету, чтобы потом обманывать мужа с оккупантом, кто в воскресенье не ходит в костел и никогда не исповедуется — именно такой человек и способен на убийство.
В общем, обер-комиссар Йохум и его коллеги нашли благодатную почву для дальнейшего расследования, а вернее сказать, для сбора сведений.