Гид взял мой паспорт, свою папочку и устремился внутрь серого здания. Минут через десять он уже бежал обратно. Влез в автобус и бросился ко мне:
— У вас российский паспорт с собой?
— Конечно.
— Берите и пошли. Сразу и вещи берите.
Я начал шарить в кармане сумки. Гид нервничал, торопился.
— Ладно, — он бросил мне на колени мой «заграничный», — ищите, и вон в ту дверь. — И помчался.
Я достал свой серпастый-молоткастый и зашагал следом. Весь автобус, раззявив рты, ковырял меня любопытными взглядами. Зачем понадобился мой второй паспорт? Кто-то рассказывал мне, что у белорусских чекистов все шиворот-навыворот. Белорусская таможня! И звучит-то как…
Белорусская таможня! Я замер с поднятой ногой. Белорусская таможня! Я вспомнил слова Шитова о том, что даже на белорусской таможне у него есть свои люди. Почему даже? Почему меня выдернули персонально и требуют с двумя паспортами и вещами? Инстинкт самосохранения признает только одно объяснение.
Я беспомощно огляделся по сторонам. Куда бежать? Куда спрятаться? Впереди — здание таможни и боксы. Справа — магазины «duty free» и туалет. Слева — мусорные баки и какие-то непонятные сооружения. Позади — шлагбаум. И кругом забор, как в просторной вольере. Сейчас меня отловят, как зверька, и начнут свежевать. И не спрятаться…
Нельзя долго стоять на месте. Чтобы выиграть время, я направился к мусорным бакам, шаря для виду в сумке. Идеи в голову не приходили. Я попросту растерялся.
Рука моя наткнулась на пакет с фотографиями и кассетой — те самые мелочи, которые потом не купишь…
Дойдя до баков, я сделал то, о чем и подумать не успел: бросил сумку в мусор, оставив в руках пакет. Представляете, как реагировали эти зеваки в автобусе? Щелкнуть бы напоследок кого-нибудь по носу. Достойная сцена прощания с Родиной!
Ноги сами несут меня дальше. Я иду к автомобильным терминалам.
Наперерез мне от стены отошел человек с автоматом. Он только начал поднимать руку, как я, чуть изменив направление, двинулся уже вдоль боксов, словно искал какую-то машину. Пограничник обернулся. Вот вам и часовой на посту! Я нырнул в бокс. Хозяева стоявшего там «мерса» не обратили на меня внимания, но таможенник удивленно поднял брови. Уверенным шагом я прошел между колоннами в соседний бокс и вышел уже за спиной у другого таможенника, который ковырялся в багажнике «рено». Развернувшись, я пошел прямо на него.
— Вы кто? — выпрямился чиновник, грозно хмурясь.
— Мне в туалет, — идиотски улыбнулся я и показал пальцем на домик на белорусской стороне.
— Вы туда или оттуда?
— Туда, — показал я пальцем себе за спину.
— Контроль прошли?
— Прошли, — кивнул я, не переставая улыбаться.
— Ну, а какого… тогда? — взорвался таможенник. — Куда вот вы претесь? Это же граница… твою…! Что ты лазишь здесь взад-вперед? Незаконное пересечение… твою! Сейчас задержу, и пойдешь не в туалет, а на парашу в камере!
Вежливо извиняясь и кланяясь, я попятился, нисколько не обидевшись на брань сознательного, но доброго к дуракам служащего белорусской таможни. Так меня с позором выдворяют «обратно» в Польшу.
Теперь, правда, у меня нет штампиков о пересечении границы. Но Збышек наверняка уладит этот вопрос. Мне бы только доехать до Варшавы.
Глава XVI
В Париж я вошел пешком. На своих, так сказать, двоих.
Не поверите, но проехать насквозь три страны на попутках оказалось не так уж сложно. Слухи об альтруизме европейцев оказались несколько преувеличены, но, в общем, можно найти добрых автовладельцев, с которыми тебе по пути. Трудности возникали по большей части при посадке. Произнести «Париж» я еще мог, но когда остановившийся водитель начинал тараторить, объясняя мне свой маршрут и спрашивая, удобно ли будет мне проехать куда-то там, самой мудрой линией поведения было стоять, кивать и глупо улыбаться. За благо было, когда водитель тыкал меня носом в карту, хоть как-то ориентируя меня в чуждых землях.
Купить еды тоже не составляло труда: подошел к магазину или забегаловке, ткнул пальцем в нужное блюдо, протянул деньги. А вот с ночлегом беда. Не знаю почему, но я опасался ночевать в отелях. Предъявлять паспорт со своим настоящим именем мне не хотелось. Мало ли, насколько длинные руки могли оказаться у моих российских «друзей»! Так что спал я, считай, на ходу: сидя на остановке, стоя у обочины с поднятой рукой, шагая пьяной поступью по краю шоссе.
Вымотанный до предела и истерзанный недосыпанием, я поначалу крепился, стараясь сидеть в гостеприимном салоне, демонстрируя бодрость и любезность, но вскоре откровенно ломался и засыпал. В конце концов, мои потуги выглядеть воспитанным не имели никакого смысла. Будь у меня возможность развлечь кого-то беседой или анекдотом — это одно. Но я не говорил ни на одном языке, кроме родного, не пел, не показывал фокусы. Так что я закрывал глаза и ронял голову, едва захлопывал за собой дверцу.
Единственная удачная ночь — переезд с какими-то хиппи до Гааги. Битком набитый микроавтобус показался мне самым комфортабельным салоном. Я просто рухнул вдоль стенки, забившись в щель за тяжелым ящиком, и уснул, не обращая ни малейшего внимания на гвалт, музыку и возню, не прекращавшуюся до самого утра. Никогда не спал так крепко и сладко.
Но в Париж я вошел пешком. Близость заветной цели придала мне сил, и я едва не бежал по указанному мне водителем трейлера пути. Его путь лежал в объезд столицы, но, прощаясь, он несколько раз показал пальцем на дорогу, с которой сворачивал, и произнес волшебное «Пари».
Зайдя в какой-то бар, я дал последний сеанс пантомимы, размахивая заначенной на этот случай двадцаткой и объясняя, что хочу позвонить. Стоявшая за стойкой мадам, крушившая своими габаритами все стереотипы о стройности и миниатюрности парижанок, демонстративно морщила нос, и так достаточно напоминавший пятачок, пока я не объяснил ей в самых красноречивых и изысканных жестах, что она может оставить все двадцать баксов себе за один-единственный звонок по ее телефону, который не стоил этих денег даже вместе с кабелем и розетками. Спрятав мои баксы в стол, хозяйка поставила передо мной аппарат.
Я набрал номер отеля «Модерн» и чуть не заплакал от счастья, услышав голос Лиз.
— Лиз? Мадемуазель Лиз? Это я, турист из Москва!
— А, да-да. Добрый день.
— Попросите мадам Нину Полеску.
— Минуточку, мсье.
Я дошел! Я добрался, черт возьми! И мне совершенно наплевать, что на меня косятся барменша и сидящие вдоль ее полированной стойки посетители. Я, наверное, похож на бомжа: небритый, нечесаный, мятый, словно меня постирали целиком, выжали, но забыли погладить. Бомжи в Париже зовутся клошарами. Так что я уже клошар. Похож на клошара. Плевать! Я заплатил за этот звонок, а если на меня будут так коситься, я завтра же выкуплю эту забегаловку и выгоню барменшу с работы к едрене фене. Так и скажу ей: «К едрене фене!» Пусть копается в словарях и выясняет, что это значит…
— Алло?
— Наташка! — Я задохнулся от восторга.
— Олег! Где ты? — Голос взволнованный, испуганный.
— Я здесь, солнце мое!
— Где? Где «здесь»?
— Хрен его знает где, но я в Париже. Я точно в Париже! Слышишь?
— Слышу. Господи, какой ты молодец! Откуда ты звонишь?
— Из харчевни из какой-то.
— Передай трубку хозяйке или кто там из персонала…
Передал. Передал и смотрел, слушал, как эта толстуха с ручищами-клешнями ворковала в трубку, объясняя, где находится их долбаный кабачок, в котором так не любят небритых русских, унесших свои усталые ноги от своей русской мафии.
Трубка вернулась ко мне, и я выслушал нехитрые инструкции, как добраться до отеля. Оказывается, Наталья жила в двух шагах от того самого Клиши. Крутой, должно быть, отель.
Наталья уже попросила барменшу вызвать для меня такси, так что мне оставалось сделать лишь то, чем я занимался последнюю неделю: сесть в машину и ждать, пока предложат выметаться.
Со своей ролью я справился, благо недельная тренировка принесла свои плоды. Не поверите, но я благополучно заснул, приложившись виском к стеклу, и оттого заключительная часть моего путешествия стала окончательно похожа на сказку.
Открыв глаза, я увидел Наташку.
Она встречала меня уже с сумкой на плече, так что изучить апартаменты «Модерна» мне не пришлось. Мы поехали в другой отель, где должны были по Натальиному плану прожить несколько дней до отъезда из Парижа.
Она попыталась, насколько смогла вжиться в новый образ, стать хоть сколько-нибудь другим человеком, но удалось ей это плохо.
Не было больше балахона, джинсов и кроссовок. Было нечто более классическое, но кофта, как всегда, на несколько размеров больше, и рукава, как и прежде, собраны на локтях в огромные гармошки. Нет, милостивые государи, моя Наташка, пусть и одетая по буржуйской моде, оставалась моей Наташкой. С той лишь разницей, что в кармане ее лежал изящный бумажник, купленный неподалеку, в «Galeries Lafaette», а в бумажнике, в специальных кармашках, — две кредитные карточки на не очень круглые, но достаточно внушительные суммы.
Первым порывом было обменяться кучей вопросов и впечатлений о последних днях, но я знаком попросил ее молчать. С того самого момента, как меня взял в оборот излишне любезный водитель «опеля», у меня появилась аллергия на транспортные средства, навязывающие свои услуги. А такси, пусть и парижское, было как раз из этой категории. Так что пришлось покрепче прикусить языки. Мы просто ехали и пожирали друг друга глазами, прямо-таки обгладывали взглядами.
В какой-то момент Наташка встрепенулась и, обернувшись, стала тыкать пальцем куда-то вдоль набережной.
— А вон там Нотр-Дам!
— Слава богу, — ответил я, улыбнувшись.
Мы засмеялись, пожалуй, чересчур громко, заставив водителя заерзать и остаток пути коситься на нас в зеркало.
Сами понимаете, что задать терзавшие меня вопросы я смог лишь спустя минут сорок после того, как мы ворвались в предусмотрительно снятый Наташкой номер. И вот что я услышал в ответ.