Петельников немного побродил по берегу, принюхиваясь, и решительным шагом направился к маслобазе.
В конторе сидел один заведующий. Его бледные щеки плоско обвисли. Он сразу выжидательно замер.
— Разрешите позвонить, — вежливо спросил Петельников.
Кривощапов только кивнул.
— Дежурный! — сказал в трубку инспектор. — Это Петельников. Пришли-ка мне на маслобазу Карая. Да-да, сейчас. — Он нажал на рычаг и весело сообщил заведующему: — Сейчас приедет сам Карай.
Кривощапов никак не реагировал — перед ним лежало заявление с просьбой об увольнении по собственному желанию.
Собаку привезли только после обеда. Карай выпрыгнул из милицейской машины, разминая сильные лапы, — широкогрудый, высокий, черный, с коричневыми умными глазами. Он подошел к Петельникову, встал на задние лапы, передние положил ему на плечи. Карай здоровался. Такой чести удостаивались немногие сотрудники. С другими овчарка была строга и независима.
— Да ты всю рубашку залапаешь, — радостно сказал инспектор, трепля собаку по загривку.
Карай жарко дышал в лицо Петельникова, внимательно прислушиваясь к словам.
— Поработай-ка во славу одорологии[1]. Я на тебя надеюсь.
Карай знал, что на него надеялись. И он старался не подводить. На счету у него задержанных преступников числилось больше, чем у иного инспектора. Он вернул государству имущества на сотни тысяч. Не одному сотруднику спас жизнь, бросаясь туда, где человек бы погиб. Молодой сержант, проводник овчарки, всем говорил, что скоро напишет рапорт начальнику управления милиции, а может, даже министру внутренних дел с просьбой присвоить Караю персональный ошейник, лучше всего золотой.
— Карай! — сказал сержант, и собака сразу поняла, что начинается работа.
Проводник дал ей понюхать тряпку, смоченную подсолнечным маслом, сказал что-то неразборчивое, пошептал на ухо и удлинил поводок метра на три. Карай рванулся вперед, уткнув нос в землю. Он ринулся по берегу мимо всех валунов. Сержант бежал за ним, уцепившись за натянутый поводок. Собака прытко неслась вдоль берега, убегая все дальше и дальше. Она отбежала километра на полтора от Петельникова. Затем повернула обратно, вынюхивая песок у самой воды.
Мимо инспектора Карай пробежал, шумно дыша и позванивая ошейником. Теперь он вел сержанта в другую сторону, к тому валуну-киту, на котором инспектор сидел утром. Но не добежал, повернув на ходу к плоскому камню, где рыбаку мешал запах масла. Походив у инспекторских сапог, Карай подошел к воде и в раздумье остановился.
— Карюшка, ну, — тихо сказал сержант.
Тот перестал раздумывать, ступил в воду и прошел метров десять. Мог бы идти и дальше — здесь было мелководье. Карай стоял, разглядывая воду и помахивая хвостом. Петельников даже подумал, не любуется ли собака на свое отражение.
Карай переступил лапами, понюхал воду и зарычал. Петельников бросился к нему. Сзади зашлепал ботинками сержант. Но перед собакой ничего не было, кроме песка и мелкой воды, сантиметров на десять. Карай догадался, что его не понимают. Он два раза хрипло и стыдливо пролаял — пес не привык к непониманию, да и лаять не привык. Тогда Петельников наклонился к собаке и стал рассматривать воду под косым углом.
— Молодец, Карай, — похвалил инспектор, распрямляясь.
На водной пленке расползлось несколько маленьких жирных пятен, как в постном супе. Это было подсолнечное масло — Карай за запах ручался. Значит, прав старый рыбак.
Но откуда оно здесь? Инспектор в недоумении осматривал камень, воду, берег… Да мало ли откуда! Может, база моет свои бочки. Или приезжие шоферы моют цистерны. Или уборщица стирает свои промасленные тряпки. Или пьяный сторож споласкивает бутылки… Да мало ли откуда могут быть жирные пятна, когда невдалеке торчит маслобаза.
Они вышли из воды, отряхивая ноги. Только Карай ничего не стал отряхивать — он неутомимо бросился делать восьмерки. Поводок зазмеился по песку с легким шипом. Сержант опять побежал за собакой, чавкая мокрыми ботинками. Теперь Карай мельтешил подальше от берега. Метрах в двадцати он остановился в сухой траве, откуда торчали только его уши. Петельников подошел. _ Карай глухо рычал, уткнувшись в стальную плиту люка. Сержант дал команду, пес сразу успокоился и начал приводить себя в порядок.
Люк казался заброшенным. Вокруг стояли метровые стебли чертополоха и лебеды. А к самой рубчатой плите подступила чуть примятая заячья капуста.
Это место уже прочесывали дружинники, но, видимо, на люк не обратили внимания. Да и Петельников прошел бы мимо, а может, и проходил — люк как люк. Но Караю он не понравился, пес тихо поскуливал, будто хотел что-то сказать и не мог.
Шофер принес монтировку. Петельников поддел тяжелую плиту. Она снялась легко — не заржавела и не заклинилась. Видимо, ее часто снимали. Отвалив крышку, инспектор заглянул в люк…
Посреди круглой зияющей черноты стояла г-образная труба, похожая на водяную колонку с навинченной металлической заглушкой. И остро пахло подсолнечным маслом. Петельников бросился на живот и крутанул заглушку. Она пошла свободно. Струя масла ударила в борт люка. Петельников с трудом навинтил заглушку, остановив этот щедрый поток.
Карай и сержант с интересом смотрели на лицо инспектора в желтых разводах, как у клоуна. Белая рубашка стала кремово-лоснящейся, жирной, хоть оладьи на ней жарь.
— Пропала рубашечка, — заключил сержант.
— Пропала, — весело согласился инспектор, озираясь.
Теперь механизм ясен. Здесь «тот» наливал масло, скажем, в ведро. Нес до камня. Шел к лодке. Сливал товар в какую-нибудь емкость. Ходил несколько раз. Потом отплывал. А вот куда отплывал, предстояло еще искать. И кто отплывал.
— Как у тебя телефон? — спросил инспектор шофера.
— Нормально.
— Попробуй-ка отыскать Рябинина.
Петельников хотел накатить на люк крышку. Он уже нагнулся. Но Карай снова заскулил, поглядывая на черную дыру в земле.
— Ты что, Караюшка? — спросил сержант.
Они смотрели на собаку. И вдруг в короткой тишине послышался стон, тихий, как вздох. Долю секунды они смотрели друг на друга, осознавая этот звук. Он шел снизу, из-под земли.
Петельников бросился на край люка и опустил голову в темноту. Но тут же вынырнул из-под заглушки, вскочил и страшно крикнул шоферу:
— «Скорую помощь»! Скорей!
Водитель сорвался с места и побежал к машине.
— Кто там? — напряженно спросил сержант.
— Топтунов, — ответил инспектор, сел на край люка и пропал под землей.
В сейфе лежали еще два дела, тоже достаточно важные. Все инструкции и методики рекомендовали расследовать их одновременно. Да и закон обязывал. Если в производстве было, к примеру, три дела, то утром надо допрашивать об убийстве, в обед о недостаче, а вечером о нарушении техники безопасности. Рябинин трудно переключался с допроса на допрос. Тем более он не мог перейти с одного дела на другое — было трудно оторваться от захвативших мыслей, людских образов и мучивших вопросов; не мог выйти из творческого поиска, пока тот не завершится. Он знал, чем это кончится: приедет зональный прокурор, полистает дела и напишет докладную прокурору города. Тот поморщится, и появится приказ о волоките.
Но сейчас Рябинин думал о другом.
Психология преступника всегда удивляла. Что у того есть совесть, он не сомневался. Совесть есть у каждого, только у некоторых она далеко упрятана. Поражало другое: как человек решался добровольно сунуть свою душу в ловушку, которую могли захлопнуть в любую минуту. Как ходить среди людей, как работать, как воспитывать ребенка, как спокойно включать телевизор и гасить лампу на ночь… Как добровольно оказаться за бортом, вне людей, в одиночестве. А это состояние нечеловеческое, непереносимое. Пока преступник его переносил. Надолго ли его хватит?
Телефонный звонок показался неожиданным. Рябинин снял трубку.
— Сергей Георгиевич, нашли. На берегу люк, масло подается под землей по трубопроводу. Ну, а потом в лодку и на все четыре стороны.
Петельников явно что-то недоговорил, но Рябинин не торопил его.
Этот люк был, как снег на голову. В чертежах и схемах никакого маслопровода не значилось. Но если он был, то пользоваться им мог только один человек.
— Вадим, — наконец сказал следователь, — бросай все и разыскивай механика.
— Где он работает по совместительству?
— На пивзаводе. Это недалеко.
— Пригласить к тебе?
— Не приглашать, — волнуясь, сказал Рябинин. — А задержать!
— Ага, — тускло подтвердил инспектор.
— Чего ты там недоговариваешь? — удивился Рябинин.
— Топтунова нашли в люке. Без сознания.
Рябинин огляделся в своем кабинете, словно забыл, где находится. Волна жаркой крови ударила в голову, зазвенело в висках, и глаза заволокло таким же жарким туманом.
Петельников понимал состояние следователя.
— Сергей Георгиевич, успокойся, — сказала трубка.
Теперь Рябинин знал, для чего ходил по базе Топтунов. Он искал следы пропавшего масла. Он делал то, что должен был делать следователь. Топтунов хотел показать свою честность. Но кому? Видимо, коллективу. Не ворам же, которые и так про нее знали. Не следователю, который поверил ему при первой же встрече. И Топтунов доказал. Нашел люк. Проследил маслопровод. Но и его выследили. Уж лучше бы Рябинин оставил кладовщика в камере.
— Ты не мог предвидеть, — сказал Петельников.
Не мог. Но следователь обязан предвидеть все — больше некому. Парадокс: он сам, собственной рукой, выпустил человека на гибель.
— Как состояние? — глухо спросил Рябинин.
— Тяжелое, допрашивать нельзя. Но врачи надеются.
Теперь время раздумий кончилось, наступило время действий.
Инспектор сел в милицейский «газик» и через полчаса был у себя дома. Считается, что работники уголовного розыска имеют безупречный нюх по части всякого криминала. Петельников не знал, был ли у него такой нюх, но вот бессонные ночи он предчувствовал великолепно. Видимо, оттого, что они выпадали частенько.